Эльфийский Камень Сна - Кэролайн Черри

И Бранвин, оставив завтрак, поднялась, чтобы приласкать их, и хотела сама заплести волосы Мев, но та увернулась от ее рук, дети подбежали к Кирану, нежно касаясь его руками, словно опасаясь причинить ему боль. «Рассмейтесь, — мысленно просил он их. — Или хотя бы улыбнитесь мне, и больше не смотрите так». Но они не вняли. За один лишь день они научились страху и сомнениям и узнали, что их родители не всесильны и не смогут их спасти, более того, они поняли, что те беспомощны. И все это отражалось в их взглядах, в прикосновениях их рук.

Но он взял маленькие ручки Мев в свои огромные ладони и поцеловал их, и улыбнулся ей, пытаясь вернуть ей уверенность, если не невинность. Он опустил руки на плечи Келли и почувствовал, как нежны его кости, как хрупки они для любого груза.

— Вы что, решили, что я исчезну вместе с луной? — промолвил он, целясь в самую середину их страхов. — В том, что случилось, нет ничего реального, и в то же время именно это и реально… Понятно ли вам? Есть люди и существует Элд — и они реальны, когда не смешиваются вместе; но когда сны приходят в трапезную и садятся за стол и оставляют дары в ваших руках, это запутывает вас. Ваша мать понимает это. Возможно, Барк понимает, а, может, и нет. А ты, Мурна? Нет. Не до конца. Надо проснуться от снов. Разве что этот прошел не бесследно. Ваши подарки при вас?

— Наверху, — ответил Келли. Но Мев, у которой были карманы, достала свой, осторожно разгибая пальцы, словно в ладони у нее был мотылек. На ее дрожащей ладони лист сиял серебром, не померкнув ни в чем.

— И так всегда вы должны поступать, как она велела, держа их постоянно при себе, — промолвил он.

— Они странные.

— Как и мой, — он достал камень и прикрыл его ладонью, не давая Мев прикоснуться — неторопливое, отчаянное движение, от которого забилось его сердце, но он нежно улыбнулся своей дочери. — К таким вещам нельзя прикасаться другим. Их надо хранить в тайне и неприкосновенности. Вам что-нибудь снилось этой ночью?

— Лес, — помолчав, ответил Келли.

— В нем было хорошо?

— В моем, по-моему, да, — сказала Мев.

— Вот и хорошо, — он поцеловал ее в лоб и прикрыл ей ладонь, на которой покоился лист. Неприятная мысль пришла ему в голову, и он заглянул девочке в глаза. — И когда вы блуждаете в своих снах, держите его при себе. Никогда не оставляйте его. И имя, произнесенное трижды, вызовет вам любое существо. Но будьте осторожны с тем, кого призываете, подумайте — сумеете ли вы отослать его обратно. Слышите меня? Понимаете? Вы должны суметь отослать его прочь.

И к его огорчению они посмотрели на него вполне понимающими глазами. Его слова каким-то образом согласовывались с тем, что они уже знали, и они соглашались с молчаливым пониманием.

— Мое имя вы можете призывать всегда, — промолвил он. — И я приду. Я тут же явлюсь. Обещаю. Идите завтракать. Сегодня вы можете сесть с нами за стол, хотите?

Они, конечно, хотели. И глаза их слегка заискрились. И, кинувшись к своим местам, они снова напомнили ему прежних детей. Киран посмотрел мимо них на Бранвин, моля о прощении за все то, что отныне их разделяло; но та с материнской заботой занялась волосами Мев и поправила воротник Келли, и отдала распоряжения Мурне — куда детям можно ходить, и как за ними нужно следить.

— Мама, — пристыженно и недовольно заметил Келли.

— А что вы хотите? — спросил Киран. — По-моему, за вчерашний день для двух юнцов вы ушли достаточно далеко и немало повидали. Давайте немного отдохнем сегодня, ваша мать заслужила отдых, разве нет? А в следующий раз, когда я поеду по западной дороге, вы сможете проделать со мной часть пути. И Ризи будет сопровождать вас.

— Когда? — вертясь на месте, спросила Мев, и глаза у нее сиоца стали восторженно детскими.

— Через день или вскоре. Только если ничем не огорчите свою мать.

— Мев — моя дочь, — пробормотала Бранвин, — а не твой сын, чтобы выезжать с вооруженными всадниками.

Это было больно. Лицо у Мев стало тусклым и обиженным. Это была такая рана, которую могли нанести лишь близкие или друзья, так сильно ощутил ее Киран по камню. Но Бранвин ничего не замечала, а если и замечала, то облеклась, как в плащ, в свой здравый смысл и принялась разливать сидр — золотистая жидкость, благоухающая яблоками, брызгаясь, лилась в серебряные чаши. И Бранвин всецело была поглощена лишь этим. В таких изысканных мелочах сказывалась ее обида.

— Я обещал, — непререкаемо сказал Киран.

Бранвин пожала плечами, нанося и ему обиду, но это он еще мог допустить. Он и его дети — они заслужили эти обиды, будучи тем, кем они были. Он ничем не ответил ей, но не погрешил против себя. Как и Мев, будучи послушной дочерью. И тут он понял, что должен защищать их как отец, ибо они произошли от него и всего лишь при noсредстве Бранвин. Он вспомнил Кер Донн и своих родных, и брата Донкада, разлученного с ним, и своего отца, умершего в его отсутствие. Только такое место как Кер Велл помогло принять его как своего, ибо само было близко к Элду и привыкло к нему за долгие века; только в Кер Велле могли улыбками встречать двух подобных детей, предоставляя им стены для укрытия и валуны для лазанья и игр. Он не мог выдать дочь свою замуж, отправив в чужой замок, чтобы завяло и засохло все, что в ней было… если даже найдется жених ей — дочери Кирана Калана. И ни король, ни другой господин никогда не выберет его сына в союзники. Обычные, свойственные всем, надежды трещали и рушились перед ним. Он протянул руку через стол и положил ее рядом с ладошкой Мев.

Бранвин сделала вид, что не замечает этого — ей было не до того. Но он любил ее и знал, что любим. Когда ей было больно, она била наотмашь и считала себя правой. Когда мир угрожал одному из них, в Бранвин просыпалось железо. Он знал и это, хотя об этом не догадывалась сама Бранвин; но сейчас все было иначе. Сейчас все зависело от нее, или его унесет приливом. Ведь в темноте с ним оставалась она, когда никто не знал, как к нему подступиться.

— Ешь свой завтрак, — промолвила Бранвин.

Когда он вышел на стену на дневной свет, Барк искоса посмотрел на него. Но Киран намерен был пройтись, ощутить солнечное тепло, услышать звуки голосов во дворе и смех детей, игравших в салки вокруг опор. Он вдыхал запахи сена и конюшни, масла и дыма, аромат пекущегося хлеба — все, чем благоухал Кер Велл. Все это радовало его нынче утром и было вдвойне дорогим после прошедшей ночи. Зеленые, коричневые краски широко раскинувшихся земель, небо — все было ослепительно ярким. Стяг над воротами хлопал, полощась на ветру. Серый камень был покрыт зелеными и белыми пятнами лишайника. Холмы устилала золотистая россыпь цветов. От этого зрелища кружилась голова. Все это было рядом с ним всегда. Он попытался вернуться в памяти к самым мрачным смертным вещам, но каждая из них окрашивалась яркими цветами в его воспоминаниях: как Дун-на-Хейвин утром, когда туман лежал вокруг деревьев в жемчужинах росы и из него щетинился лес копий, а молния выхватывала груды трупов, лежащих словно чучела, как вывалившиеся из повозки мешки на измочаленной земле, — и сколько видел глаз, вся долина была покрыта ими, а под ногами жизнь сияла рубиновым вином во впадинах среди тумана. А в сумерки к кострам слетелись тысячи мотыльков — в безумном трепетании они бросались в пламя, и крылья их искрами рассыпались во мгле. И сердцем ужаса был сам Дун-на-Хейвин, а эти мелкие подробности лишь добавлялись к тому, что было в нем, как тишина, непоколебимая и нерушимая тишина после грома сечи, как сам запах воздуха. И даже с обожженными крыльями мотыльки продолжали лететь вожделея к золотому свету. Даже смерть обладала своими красками. То было страшное место, где не было успокоения и негде было укрыться ни взору, ни уму. А мотыльки, пророчествуя, летели и летели, ослепленные своею страстью.