Ступени в вечность - Людмила Минич

Маритха вспыхнула.

— Ты уж прости… я ещё не привыкла, — взмолилась. — Давай я руку посмотрю!

— Ерунда, — отмахнулся он, — малость. Жиром намажу, и скоро пройдёт.

— Давай я, — решительно взялась Маритха за дело, забыв о том, что она до сих пор голодная.

Снова развязала бурдюк, окунула пальцы.

Тангар опять так и вцепился глазами, но ничего не сказал. Ей показалось, он озадачен, но следом за тем хранитель едва слышно хмыкнул:

— Тогда уж целебным, коль на то пошло.

Маритха налилась жаром ещё больше, поспешно оттёрлась и наново вымазала пальцы. Он протянул ей руку, уж очень небрежно. Пока они разговаривали, успели вздуться здоровенные волдыри.

— Тут осторожно надо, — прошептала Маритха, едва касаясь пальчиками. — Вот так. Эх! Сразу надо было… А обругать меня ты и потом успел бы.

Если бы девушка не была так занята и огорчена одновременно, то не пропустила бы едва заметную улыбку.

— Потом… Сразу надо делать то, что должно.

— Вот я и говорю — сразу, — подхватила она. — А сейчас, наверно, больно будет…

Хранитель уже откровенно хмыкнул, и она подняла глаза. И этот над ней чего-то смеётся!

— Ты чего это?

Он усмехнулся опять:

— Больно… Ты хоть знаешь, что такое больно, женщина?

— Да уж ведаю, — огрызнулась Маритха, вспоминая Такхура и свою выкрученную руку. — Все б ко мне цепляться! Да с издёвками! Будто только тебя жизнь и била!

На этот раз он смолчал, но Маритха уже вспомнила, как Великий бросал свечу в кувшин, объясняя ей про Нити, про то, как люди теперь там стоят… без лиц. Про то, как Ведатель глядел на неё, скрестивши руки на груди. «Когда придётся совсем тяжело — зови». Я приду, если будет совсем тяжело, Маритха. Я не забуду. Я берегу тебя. А сам…

— Будто у тебя одного все в шрамах…

Она смотрела прямо в глаза Тангару, а видела страшного Аркаиса. Он как всегда смеялся, смеялся над ними, своими пленниками. Вот где больно, Тангар, вот где…

Оказывается, спутник не первый раз окликал её. Хранитель уже не на шутку встревожился, когда Маритха, наконец, взглянула на него со смыслом. Однако тени, лёгшие на её обличье, так и не сошли. Она мешком опустилась в свой уголок, скорчилась, глотая слезы.

— Я тебе воды согрею, — неловко протянул Тангар, не зная, что делать дальше. — И еды.

— Не надо, — прошептала она, — не надо.

Закрыла глаза, но слезы продолжали течь в полной тишине. Хранитель долго не решался заснуть, озабоченно поглядывая то на огонь, то на девушку.

Следующие два дня Маритха мрачно отмалчивалась, поглядывая на серые холмы из своего укрытия. Обоз подвигался на редкость спокойно и, если верить словам Тангара, должен был пройти уже не Меньше четверти пути. Страшные россказни про Ту Сторону, что она слышала в Барахе, оставались пока что глупыми байками. Запретные земли не торопились себя показать. За все время один горакх выполз из-под скалы, да и тот не рискнул приблизиться к целому обозу, не то что напасть на какого-нибудь из тарпов.

Дни текли долго и уныло. Утренняя и вечерняя трапезы, а между ними — бесконечно надоевшая спина Тангара впереди да ещё сон в крошечном домишке на спине у тарпа, насквозь пропахшем вонючим дымом. Маритха не знала, чему огорчаться больше: холоду или дыму. Холод терзал её постоянно, особенно к утру, несмотря на подстилку, мешок из игольника, выстланный лёгким мехом, и свою накидку, в которую она на ночь заворачивалась. Тангар не отказывался держать огонь всю ночь, но ей хватало и вечернего обогрева.

Дым… он наполнял все вокруг, пропитал все тело. От него беспрестанно мутило. С утра девушка не в силах была глаз открыть, голова разбухала, а еда не лезла в стонущее нутро. Тангар только и мог, что отпаивать её ре́шем, горячей водой с сушёной местной травой и жиром, но и этот вездесущий напиток, который у горцев на все случаи жизни, её не очень-то спасал. Маритха и пила-то для того, чтобы хранитель ещё больше не досадовал. Уж ему и так возиться с ней надоело. Горцы ведь привычны к запаху тарпового жира, даже и не замечают. Без него тут никуда, особенно зимой. И Тангар, должно быть, понять не мог, откуда вдруг такая беда свалилась.

Они почти не говорили после того вечера. Во время еды перебрасывались словами, без которых не обойтись. Тангар, верно, даже радовался, что лишнего болтать с ней не приходится, а Маритха… не то чтобы обиду затаила, но и набиваться к нему в знакомые ничуть не хотелось. Рука его ещё не отошла, волдыри полопались, и каждое утро он мазал её жиром и заматывал какой-то тряпкой. Девушка больше с помощью не спешила. Ему её забота не нужна. Да и ей желания нет заботиться.

Из клетки, как оказалось, Маритха так и не выбралась. Тангар строго-настрого наказал сидеть в носилках и не высовываться. Каждую ночь он сторожил снаружи, прямо на спине огромного тарпа. Не слезая, вслушивался в ночь, вглядывался в темень, подсвеченную Малой Луной. Когда его очередь стражу стоять, указывал тот из хранителей Покровителя, что вечером весь обоз обходил. Все они были Тангару знакомы, и все как один не показывали никакого интереса к подельнику бывшего своего товарища. Не иначе как Великий постарался. Но хранитель Маритхи на чудо полагаться не желал, и потому сразу же придумал для неё какую-то непонятную здешнюю лихоманку. А то вдруг кто заметит, что его спутник ночную стражу не стоит да глаз наружу показать боится. А так все понятно…

Случается, и нередко, скупо роняя слова, объяснял Тангар, что уже после самой Расселины неведомая хворь людей валит с ног. Бывает, подолгу валяются. Бывает, и вовсе на ноги не встают. Если силы есть и золото, то в Табалу возвращаются. Там им лучше становится. Только вот кто за золотом собирается, тот последнее у Моста отдаёт или почти последнее. Потому мало кто из хворых обратно выползает. Так и чахнут в Латиштре. Если кто приютит. Вот никто и не удивился, когда Тангар одному, другому невзначай уронил, что спутник его занемог. Теперь девушке совсем не нужно было показываться, а Тангару рисковать, если спросит кто, что за человека он с собою тянет. Про недужных не расспрашивали. Такая хворь — плохой знак от запретных земель. Не терпят они, значит, не выносят. Прочь идти указывают. А своя удача всем дорога, потому и нет внимания к недужным.

Вот и выходит… и хорошо все вроде, и Тангар — молодец, складно в этот раз придумал, от всех её отгородил, да сил уже нет. Хочется на вольный воздух, хочется кожею чувствовать ветер из пустошей, а не слушать его унылый свист. Хочется набрать полную грудь свободы, а не вонючего дыма. Не скоро ей, видно, все это придётся.

Проклятый Ведатель был, как всегда, прав: бросал её Великий Раванга из одной клетки в другую, а за какую вину? А если ему уж так невмочь, оттого что она какую-то дверь открыть может запросто, то почему одну тут кинул? Почему на Тангара оставил? Ведь объяснял все так складно… А Маритха уж ничего и не помнит из того, что он в Табале ночью говорил. Значит, и помнить нечего? Подумаешь, кто-то там что-то узнает! Да в путь за ними устремится! Ну и что? Если Великий сам Маритху беречь собирался? Что ему преследователи? Что ему Ведатели Храма? Что ему какой-то Покровитель Табалы, если сам Раванга никак не меньше Тёмного может? А что Аркаис этот делает, она уж повидала! От кого ж Маритхе хорониться, кроме как от главного врага? И кто ж её от него сохранит, как не Великий? А Раванга, наоборот, одну бросил в пустоши. Одну! С узлами на Нити и страхом в сердце. Приходи, забирай, Аркаис! А ты, Маритха, держись, не поддавайся! Ты сама не знаешь своей силы! А сам был таков… Зови, говорил, а сколько раз он приходил, как она звала? Ни одного!