Одиночество - Николай Вирта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из кустов вышел Сторожев.
Перед ним навзничь, освещенный солнцем, лежал юноша. На лице его застыла улыбка.
Он был мертв, из темени текла теплая струйка крови.
Сторожев долго смотрел на безусое лицо и в глаза, синие-синие, как у Кольки, на белые волосы, разметавшиеся по земле.
— Да ведь это Федька, — узнал Сторожев убитого. — Федька-разведчик…
Он встал на колени, перебирал седые Федькины волосы.
И вспомнил Петр Иванович голубой весенний день, хутор Кособокова и длинные языки пламени. Вспомнилось ему, как искал он в тот день и не нашел Федьку.
«Вот теперь, — думалось Сторожеву, — я убил его. Зачем? Зачем я убиваю и жгу? Зачем брожу по полям, и люди ловят меня?»
Петр Иванович выбрался из цепких, костлявых лап страха, насильно вызвал образ Плужникова, его посиневшее скопческое лицо и нелепо раскинутые руки.
— Черт с тобой! — прохрипел он. — Одной собакой меньше!
Вдруг ветер донес издали песню: ее пел кавалерийский отряд.
Сторожев юркнул в кусты.
Глава восьмая
1Под ним убили лошадь. Он остался один.
Глава девятая
1Петр Иванович уходил от преследования, когда шальная пуля настигла и пробила горячее сердце кобылы. Она рухнула и с шумом испустила последнее дыхание. Сторожев посмотрел на нее и сморщился, словно от сильной зубной боли. По лицу скользнула мутная слеза.
Долго верой и правдой служила хозяину пегая кобыла, и долго бы еще работали ее могучие плечи. Пришел ей конец в синий день на меже, заросшей белесоватой, будто припудренной, полынью.
Петр Иванович потерял верного друга. Он привык к мерной поступи кобылы в часы безответного ожидания, потому что все еще ждал Сторожев: вот пройдет ночь, и наутро загрохочет мир, и откуда-то, из неведомых тайников, появятся старые вожаки и поднимут тысячи под знамя Учредительного собрания, под знамя «Земли и воли».
Земля!.. Заветная земля у Лебяжьего лежала перед ним. Часто наезжал сюда Петр Иванович. Жирная земля; она могла бы быть снова в его власти, ему бы одному отдавала свои соки, была бы лишь воля, чтобы овладеть ею, чтобы твердой ногой стать на ее межи и обнести крепкой оградой.
Была бы воля!..
«Нет, ведь я не только себе волю воюю, — думал Петр Иванович. — Пусть каждый, если сумеет, холит свою землю и цепляется за нее, лишь бы не упустить, не отдать другому. А если нет железной хватки и нет в пасти волчьих зубов, тогда иди к тому, кто жаден и могуч, иди к нему в батраки, поливай чужие поля своим потом, учись хозяйствовать, хоть и суждено тебе умереть дураком и нищим…»
Так думал Сторожев.
А земля у Лебяжьего озера несла на своих холмах тяжелые гроздья проса, золотые просторы ржаных полей.
Чужого проса!.. Чужой ржи!..
— Нет, — кричал он, — опять земля будет моей!
Он валился на нее, царапал ногтями сухие комья, зарывал лицо в теплые борозды, вскакивал, исступленно кричал, и ветер нес его крики:
— Моя будешь! Врешь! Мы еще живы.
2Как-то под вечер на землю близ Лебяжьего пришел человек, одетый в белую длинную рубаху. Он ходил по ржам, рассекая грудью плотную зеленую стену, и, подняв бородку к солнцу, улыбался.
Ветер шевелил его волосы, день обливал его теплом. Был тих и радостен урожайный и плодовитый мир.
Сторожев увидел человека и спрятался в придорожной едкой полыни и буйных лопухах. Когда человек подошел ближе, он узнал Андрея Андреевича. Тот шел к меже, и улыбка на его заросшем седой щетиной лице отвечала солнцу. Он был бос, ворот рубахи расстегнут, и он громко говорил сам с собой:
— Благодать! Колосья-то хороши, милые, аи, хороши… Хороши хлеба! Хорошую, того-этого, землицу дала власть.
Андрей Андреевич постоял почти рядом со Сторожевым, почесал бок и пошел, подпрыгивая на ходу.
— Хороша земля? — заскрипел зубами Сторожев. — Ты, стало быть, владеешь моей землей, собака? Стой! — прогремел он вслед Андрею Андреевичу и выскочил из полыни.
Андрей Андреевич обернулся, узнал Петра Ивановича и быстро-быстро зашептал, закрестился.
— Крестись, крестись, сволочь! Твой загон тут?
— Мой, — еле слышно прошептал Андрей Андреевич. — Слава богу, хороша землица.
— Хороша земля, — побагровел Петр Иванович, — только не про тебя…
— Чай, мы все люди, — опомнившись, заметил Андрей Андреевич и вдруг успокоился. — Земля для всех людей, чай, Петр Иванович?
— Для людей, а не для вас! Нищий ты! С тех пор как я себя помню, всегда ты поперек меня шел!
— Не я один, Петр Иваныч, — спокойно, переминаясь с ноги на ногу, отвечал Андрей Андреевич. — Весь мир завсегда против тебя шел… И не только мир, но и дед твой, царствие ему небесное, тебя за твою лютость проклял! Ай ты забыл, какую издевку чинил над всеми, когда держал каменоломню? Ай забыл, как ты вкупе с помещиком Улусовым нас давил? Как ты со своим проклятущим приказчиком, окаянным немцем Карлой Фрешером, петли на народ надевали — одну на другую? Но кончилась твоя власть, волчище! Кончилась! Ничего-то у тебя не осталось, окромя винтовки.
— А ты — разбогател? — свирепо процедил Сторожев. — И взял власть — босиком ходишь, и не было ее у тебя — босиком ходил! Босяк, побирушка!
Андрей Андреевич посмотрел на свои корявые черные ноги.
— Земелька-то, Петр Иванович, далеко была, да и плохую земельку опчество давало. Лошаденки тоже не было. Копай на ней не копай — богатства не выкопаешь. Теперь оправимся, чай, а? Теперь власть за нас заступилась.
Андрей Андреевич говорил все так же спокойно, стоя напротив Сторожева, и грыз былинку.
Тихо было кругом. В селе ударили к вечерне, ветерок донес отзвук далекого благовеста.
— Не владеть тебе этой землей! — закричал, не помня себя, Сторожев. — Моя земля, слышь, моя, зачем брал?
— Твоего в селе ничего нет. Уходи лучше добром, Петр, уходи. Ловить тебя хотят. Поймают — не выпустят.
— Ну лови, лови! — дико закричал Сторожев, и слюна брызнула у него изо рта, губы побелели, и вспыхнули глаза. Он вскинул карабин к плечу.
Прокатился по полям выстрел.
Упал Андрей Андреевич на росистую, прохладную межу.
3Поля у Лебяжьего озера несли великие богатства чужого хлеба.
«Так что же там медлят наши? — думал Сторожев. — Где они? Почему молчат села и деревни?»
Дни сменялись прохладными ночами. В пурпуре и золоте занималось утро, и снова расцветал день, чтобы к вечеру уступить теплым бледным теням и робкому блеску первых звезд.
И тихо, тихо было вокруг.
Глава десятая
1В Чернавские и Пущинские леса стянул Антонов последние свои силы.
Словно что-то неотвратимое притягивало его к местам, где два года назад начинал он мятеж. Не было сил покинуть это обжитое, в каждой мелочи знакомое, родное, изученное вдоль и поперек. Не хотел уводить войска туда, где бы труднее было бороться с ним.
На что он надеялся? Чего он ждал?
Бог весть!
В болотах и трясинах, в переплетах рек и речушек он перетряхивал полки, удалял негодных для решительного боя — готовился дорого продать свою жизнь.
А порой бросал все, сидел в оцепенении, чертил ровным, четким почерком на клоке бумаги: «Спокойствие, спокойствие, корчма, мусульмане, Стамбул, Грибоедов…» Или слушал стихи брата и почти не вмешивался в работу подновленного штаба, лишь изредка метал громы и молнии, отменял приказы, распоряжения, расстреливал непокорных, потом бросал все, уходил в далекую лесную сторожку, читал кое-что или опять слушал Димитрия.
Дни катились к лету. И вот снова началось…
Разведка донесла, что Тухачевский приказал уничтожить переформированные антоновские части — в них насчитывалось около трех тысяч человек.
Усталые, злые командиры предложили Антонову либо самому руководить операциями, либо назначить нового начальника Главоперштаба.
Антонов посмотрел на собравшихся невидящими глазами. И снова проснулась в нем дикая энергия, честолюбивые мечты, снова в думах видел он себя во главе отборных полков, идущих по дорогам России.
2Особая группа красных частей двадцать третьего июня окружила район Чернавки, Троицкого, Караула, Ивановки, Николай Ржаксы и Никольской Периксы.
В этом кольце Антонов решил дать бой.
На рассвете двадцать четвертого июня артиллерия красных открыла огонь по площадям. Орудия били три часа; потом пехота цепью пошла в леса.
Антонов приказал своим частям, маневрируя, перебрасываться с одного берега реки Вороны на другой, пробить брешь и выйти из нового окружения. Мелкие отряды, отвлекая внимание красных от главных антоновских сил, шарахались с одного берега на другой, создавая видимость огромной вооруженной массы. Этот бой с ловушками и стратегическими ходами кончился к вечеру. Красные убили и взяли в плен триста человек.
