Вернуться по следам - Глория Му

Вот с Юлькой было дело. Бабай сразу решил, что Юлька будет «жемчужиной номера», и даже обходился с ней чуть теплее, чем с остальными, и как-то раз сказал ей:

– Другого жеребца тебе куплю, белого как снег, – красиво будет!

А Юлька сказала:

– Нет, не будет Тактика – не будет и меня.

– Тебе работать, да. – Бабай погладил Тактика по морде, осмотрел его глаз с бельмом. – Лечить пробовали?

– Конечно, – кивнула Юлька, – только доктор сказал – нет надежды.

– Ладно. Учишь неправильно. Исправлять будем.

– Как же неправильно? – встревожилась Юлька.

– Бережешь, страх его лелеешь. Будем учить как милицейскую лошадь, только мягче, да, чтобы шума не боялся, ровно работал. Номер делать буду на двенадцать коней, да со свистом, с гиканьем, а жеребец твой нервный, ненадежный, не годится. Учить будем.

Тогда-то я и подумала, что Бабай не такой уж плохой. Вот Ира бы просто продала Тактика втихую и еще бы посмеялась над Юлькой, а этот – нет, не стал, по-другому все решил.

С Тактиком мы возились месяца три. Сначала Бабай притащил Юльке такую ужасную штуку – погремушку, чуть ли не из бычьего пузыря с горохом, на длинной бамбуковой рукоятке, и Юлька с ней развлекала Тактика недели две – потрясет перед мордой, даст понюхать, погладит ею же, потом трясет со слепой стороны – жеребец в бега ударяется, Юлька его подзывает, успокаивает, опять дает эту дрянь осмотреть. Потом, когда Тактик перестал бояться погремушки, Юлька взялась гонять его на корде, а мы с Гешей бегали по манежу как укушенные и резко хлопали бичами с разных сторон.

А потом дело дошло и до хлопушек. Кто бы знал, чего нам стоило их добыть! Летом в советских магазинах никаких хлопушек не было и в помине, мы их клянчили и выменивали у всех знакомых, я лично спустила на это дело все свои карманные деньги и еще всевозможные томсойеровские сокровища – несколько настоящих кубинских шариков, театральный бинокль и набор открыток про Африку.

Через неделю Тактик вполне созрел для следующего этапа – спокойный, как сто слонов, он готов был спуститься в любой грохочущий ад. Мы бегали по манежу, вопили, трещали трещотками, а Пашка даже колотил ложкой по тазу, как повар в пионерлагере, но Тактик плевать на нас хотел и реагировал только на Юлькин голос.

Юлька перешла к работе в группе.

У Тактика была дурацкая спортивная привычка – кидаться обгонять любую лошадь, идущую галопом, так что Юльке пришлось и здесь потрудиться. Правда, она была не одинока, еще Пашка мучился с Напалмом, который лез ко всем драться по любому поводу.

Бабай был немногословен: «Не справишься с жеребцом – обрежу». – «Надеюсь, не меня», – проворчал Пашка и стал спасать Напалмовы яйца.

– Ну, давайте, помогите мне, – приставал он к нам с Гешей, – как мне его выучить?

– Да не сепети ты, Паня, – говорил Геша, – вон Монблан – нормальный себе мерин, и Напалму это дело только на пользу пойдет.

– Ага-а, Гешечка, не мое – не жалко, да? Не дам коня уродовать! Тактик же слушается, хоть и жеребец, и Баядер тоже… А какой уж горячий! Глория! Ну ты-то – добрая душа, помоги!

– Так он же будет как собака, – дразнила я Пашку.

– Эх… Пусть уж как собака. Лишь бы целый.

Когда я стала примучивать Напалма, Бабай слова не сказал, но, видимо, для себя как-то этот факт отметил.

Мы с ним намаялись потом, с этим Бабаем, – никогда не знаешь, чего от него ждать. То спокойно все объясняет, а то смотрит молча, будто ты бумажная фигурка, которую он решил прожечь взглядом.

Сколько раз спрашивали новички (ну каждый по одному разу, если честно), на каком таком языке он разговаривает с лошадьми, а он посмотрит как горгулья и ответит так снисходительно: «На родном». И все.

Так мы и не узнали, кто он есть, Бабай наш. Дед мой говорил – цы́ган, Геша говорил – ичкер, много было версий: азербайджанец, аварец и даже румын, – но точно никто не знал.

Бабай теперь все время что-то мутил с лошадьми (дед мой ворчал: «Цы́ган есть цы́ган, чего ты хочешь?»). Часть наших продал, не тронул только «личный транспорт», старичков и крупных коней – Рубрику, Песенку и Монблана – и все время покупал новых. И вот когда пришла новая партия, голов шесть, Бабай сказал Геше:

– Поездите новеньких – ты и твоя сестра. Отберете тех, что нам подходят, да? Ваша работа теперь.

– У малóй опыту не хватает, – засомневался Геша.

– Достаточно, – заявил Бабай, – а чего не знает – тому научится.

И мы с Гешей стали берейторствовать. Отбирали коней харáктерных, сообразительных и отважных – вроде Зоськи. Лошади по большей части были заводские, едва объезженные, приходилось учить самым простым вещам. Но Бабай не хотел брать спортивных лошадей – дольше переучивать, так он говорил.

Для джигитовочной лошади важно несколько странное, даже противоречивое сочетание темперамента и здравого смысла. И вот этих резвых, хитрых, сильных тварей следовало обучить не только элементарным командам – смене аллюров, поворотам и другой ерунде, но и более сложным вещам – спокойно работать в толпе, не обращая внимания на шум и других лошадей, контакту с всадником. Лошадь должна спокойно реагировать на смещения центра тяжести во время трюка, но, в отличие от вольтижировочной лошади, спокойствие и невозмутимость – не основная предпочтительная черта джигитовочной. Джигитовочная лошадь не связана «по рукам и ногам», она идет свободно – по заданному маршруту или произвольно, чаще всего под простым казачьим седлом, трюки выполняются на кураже, так что главным для лошади остаются сообразительность, взаимодействие с седоком, быстрая реакция и чувство ритма.

После пары часов работы с такими партнерами я чувствовала себя так, будто верхом ездили на мне. Я уходила к Геше в каморку и минут сорок просто лежала тряпкой на полу – но охота пуще неволи, я с радостью работала больше, если бы не распроклятая школа.

А усталость что, чепуха. Я стала есть за десятерых, на радость маме, и научилась спать урывками, как собака, в любую свободную минуту.

Тех коней, что не подошли, Бабай снова продавал, а потом привозили новых, и так, пока не набрал эту свою дюжину, плюс купил еще четырех рысистых кобыл, здоровых, серых в яблоках, с широкими спинами.

Рысистые лошади не предназначены, в общем, для того, чтобы ездить на них верхом. Галоп и рысь у них крупные, тряские, всадник чувствует себя шейкером, в котором взбивают какой-то дьявольский коктейль, но мы с Гешей сделали то, что велел Бабай, – научили наших новых орловских девок ходить по кругу ноздря в ноздрю и чинно расходиться и сходиться парами по команде.

– Что за танцы, Омар Оскарович? – спросил Геша.

– Номер буду ставить этим белоглазым, – так он о близнецах говорил, – вольтиж на паре.

– Так взяли бы верховых…

– Ай, верховые – нервные, да? Пусть на этих коровах учатся, там посмотрим.

Глава 19

Благодаря Бабаю наша конюшня снова ожила. К нам стали приходить всякие шишки из городской управы, чиновники, ведающие детскими делами, и даже киношники – казалось, Бабай знаком со всеми и его все знают. Он сделал то, чего так долго не могла добиться Лиля, – нашел удачную концепцию, как сказали бы сейчас, обозвал нашу студию «Школа юных каскадеров» и узаконил наконец наши занятия вольтижировкой. Центральная киностудия взяла над нами шефство, и конкуром мы больше не занимались.

Нас показали по телевизору. О нас написали в газете. Попасть к нам стало практически невозможно – был очень большой конкурс.

Из тех, кто учился у Лили, вернулись еще трое, и Бабай всех взял. Он очень быстро набрал группу совсем маленьких детей, а потом принялся отбирать детей постарше – двенадцати—четырнадцати лет – для нашей группы.

Каждый четверг он устраивал смотры, но приходили к нему не конники, а балетные, гимнасты и дети, занимавшиеся в цирковых студиях.

Бабай набрал еще две группы. С новенькими он обращался очень неровно – кого-то мог выгнать за малейшую провинность, а с кем-то возился подолгу, как с норовистыми лошадьми. Впрочем, никто не был застрахован от оскорбительного «Завтра не приходи, ты мне больше не нужен» – без всяких объяснений.

Через три месяца мы показали первый конный номер на открытии одного кинофестиваля.

Все было отработано, отрепетировано, но не без доли риска (Бабай это любил) – пять из двенадцати детей как раз три месяца назад впервые сели в седло, и, хотя были они тренированными и бывалыми детьми – гимнасты, танцовщики, – это было довольно опасно. Кроме того, двое из солирующей четверки – Денис и один из вернувшихся мальчиков, Егор, работали на новых, едва обученных лошадях – Бабаю, видите ли, приспичило, чтобы все кони были гнедыми.

Зоська была золотисто-гнедой, но заметно уступала в росте трем жеребцам – Напалму и новеньким, Буяну и Коктебелю, – и я боялась, что нас снимут с номера, но Бабай сказал: «Даже хорошо, будешь работать эксцентрику».

Сначала Юлька с близнецами в черных гимнастических трико показывали медленный, лирический номер на Монблане, потом на площадку вылетали с обещанными свистом и гиканьем девять человек во главе с Бабаем, одетые уже по-цирковому, в черкесочки и папахи. Пока близнецы и Юлька переодевались, Бабай показывал класс, потом подключались мы с Егором, а затем и близнецы. Снова выезжала Юлька, уже на своем буланом Тактике, сиявшем золотом среди четырех гнедых коней, как солнце в тучах, наряженная в крошечную белую амазонку с укороченным шлейфом, и мы вчетвером начинали как бы соперничать за ее платок – подхватывать его, отнимать друг у друга и всячески выпендриваться. Я как бы побеждала в этой схватке, и тут начинался мой номер – серия довольно сложных трюков соло. Эксцентрика же заключалась в том, что под финал, стоя на лошади, я снимала свою папаху, распущенные волосы падали на спину, и публика понимала, что вот этот самый мелкий джигитик – ах! – девочка.