История царствования императора Александра I и России в его время. т.1. (1869) - Unknown

коалицію против Франціи (5).

339___

Все эти угожденія прусскаго правительства Первому консулу вызвали новыя

домогательства Франціи и уронили Короля Фридриха-Вильгельма во мненіи не

только прочих европейских держав, но и собственных его подданных.

Политика Австріи была искуснее. Там во всех сердцах также пылала ненависть к

Франціи; Император, Императрица, эрцгерцогини, были сильно огорчены

убійетвом герцога ангіенскаго, но скрывали свои чувства, и венское высшее

общество последовало их примеру. Австрійскій посланник в Париже, граф Филипп

Кобенцель, нимало не колеблясь, гласно выразил в присутствіи Перваго консула

свое мненіе, сказав, что „бывают обстоятельства, когда правительство поставлено

в необходимость принять для своей безопасности меры, неподлежащія

вмешательству других держав» (6).

Россійское правительство поступило иначе. Получив известіе о неслыханном

поступке Перваго консула, Император Александр поручил обсужденіе

последующих мер нашего двора Государственному Совету, который,

болыпинством голосов, постановил изложить явно, пред лицем Европы, образ

мыслей нашего правительства. Опираясь на отзыв Совета и на голос

общественнаго мненія Россіи, Государь наложил при дворе траур по герцоге

ангіенском и выразил свои чувства в двух нотах. В первой, поданной русским

резидентом бароном Клюпфелем в Регенсбурге германскому сейму, 7-го мая н. 'ст.

Император Александр приглашал все немецкія державы протестовать, по поводу

нарушенія неприкосновенности пределов Германіи, и требовать настоятельно,

чтобы французское правительство согласилось на принятіе мер, требуемых

оскорбленным достоинством Имперіи

22*

340

и необходимых для обезпеченія ея будущей безопасности. Несколько дней спустя,

Г2-го мая н. ст. поверенный в делах Россіи при тюльериском дворе, г. Убри вручил

французскому министру иностранных дел другую ноту, в коей Император

Александр изъявлял ожиданіе, что Первый консул примет самыя действительныя

меры для успокоенія германских держав и прекратить положеніе дел, угрожающее

их безопасности и независимости (7).

В ответ на эту ноту, Талейран писал, что Первый консул с сожаленіем видит

петербургски кабинет действующим по внушеніям непріятелей Франціи. По словам

его: „Император Германскій и Король Прусскій, .долженствующіе принимать

наибольшее участіе в судьбе Германской Имперіи, сообразили, что крайность и

важность обстоятельств давали право французскому правительству захватить в

нескольких верстах от своей границы (à deux lieues de ses frontières) мятежных

Французов, злоумышлявших против своего отечества, которые, по свойству и

очевидности своих преступлены, поставили себя сами вне народнаго права- Как

германскіе государи неизъявили, по сему поводу, неудовольствія, то Первый

консул мог-бы оставить без объясненія дело совершенно чуждое Е. В. Россійскому

Императору, но он всегда готов отвечать с обычною ему откровенностью,

известною Европе и приличною великим державам." За тем, французскій

министр». упрекая россійское правительство в намереніи образовать новую

коалицію, писал, что для этого не было никакой надобности прибегать к пустьга

предлогам и домогаться об успокоеніи германских держав на счет их безопасности

и независимости.

341

„Что касается до безопасности держав, — продолжал Талейран — то не нарушает-

ли ее Россія тем, что в Дрездене и Риые покровительствует и содержит

заговорщиков, употребляющих во зло присвоенныя им права и волнующих

соседнія страны? Тем, что русскіе резиденты хотят распространить

покровительство народнаго права на уроженцев государетв, при дворах коих они

акредитованы, как думал поступить господин Марков с каким-то Женевцем в

Париже? Вот истинныя нарушенія независимости государств; что-же касается до

событія, против котораго возстают, — это совершенно иное дело.

„На основаніи Люневильскаго трактата, Германія и Франція взаимно обязались не

давать убежища никому из тех, кои могли бы нарушить спокойствіе соседней

державы. Германскіе владетели не должны были терпеть, чтобы французскіе

выходцы проживали в Вадене, Фрибурге, Дрездене, и это служить очевидным

доказательством, как неуместны притязанія Россіи. Мы требуем, чтобы эмигранты,

состоявшіе в русской службе, в то время, когда велась война между Россіею и

Франціею, были удалены йз тех мест, где они известны своими происками против

нашего правительства, a Россія упорно содержит их там...." Далее во французской

ноте дерзко наносилось оскорбленіе Императору Александру, вместе с клеветою

на англійское правительство (8).

'Sa тем — французскій министр, от имени Перваго консула, изъявлял надежду, что

наше правительство, рано или поздно, заметит коварство людей, желающих

возжечь войну, которая может быть выгодна только Англіи. — По словам его:

„Первый консул не искал войны, но всегда

342

готов скорее вести ее, нежели позволить кому-либо оскорбить достоинство

Франціи. И как он не присвоивает себе никакого преобладанія и невмешивается в

действія россійскаго кабинета, то и требует, чтобы в отношеніи к нему поступали

таким-же образом (9)".

В ответе на эту, в высшей степени неприличную, ноту, поверенный в делах Россіи,

исчислив все условія, заключенныя между обеими державами и нарушенныя

Первым консулом, ішсал:

„....Последній насильственный поетудок, учиненный французскими войсками

вовладеніях Курфирста Ваденскаго *), довершившій прежнія оскорбленія, убедил

Его Величество, что французское правительство неизменно решилось принять

сиособ действій, совершенно противный справедливости и народному праву, и

потому несовместный с чувствами и правилами Его Величества.

„Как, по сей причине, Его дальнейшія сношенія с Первым консулом сделалиеь

совершенно безполезны, то нижеподписавшійся, поверенный в делах Е. И. В.

получил приказаніе известить министерство внешних сношеній французской

республики о прекращены своих обязанностей. Е. В. Россійскій Император, по

полученіи известія о выезде своей миссіи из Парижа, объявить генералу

Гедувилю, что он может оставить Его столицу...." (10).

Не получив определительнаго ответа на эту ноту, Убри оставался в Париже до 19-

го (31-го) августа, а потом переехал в Майнц, где тогда

*) На основаніи иостаповленія (rccès) герыансваго сейша, получили курфиршеское достоинство: эрцгерцогь, бывшіГі

владетель Тосканы, маркграф баденскій, герцоі шіртембергскій п лапдграфь гессен-кассельскій.

343

находился Бонапарте, и получив наконец известіе о выезде повереннаго в делах

Франціи, г. Реневаля (Ilayneval) из Петербурга, отправился туда 2-го октября н. ст.

С1).

Из всех европейских Государей, только один Король Шведскій последовал

примеру Императора Александра. Находясь в Бадене у своего тестя Кгурфирста,

во время убіенія герцога ангіенскаго, и узнав о содержаніи русской ноты 7-го мая,

он приказал объявить германскому сейму, что хотя шведское правительство, по

вестфальскому трактату, ручалось в неприкосновенности германских владеній,

однакож он доселе не считал нужным возвестить свои убежденія по сему

предмету, полагая, что глава Имперіи не оставить обнародовать, каким образом

он предполагал действовать; впрочем — по словам Короля — его собственный

образ мыслей был так известен, что не было надобности напоминать о том в

настоящем случае (12).

Король Густав принял живое участіе в судьбе непризнанной супруги герцога

ангіенскаго, принцессы Роган-Рошефор. Эта несчастная женщина обратилась к

Королю; прося его ходатайствовать о возвращеніи ей завещанія герцога, которое,

по словам принцессы, находилось в числе бумаг его, захваченных французским

правительством, и было для ней в особенности важно, потому что в этом

документе она признавалась законною супругою погибшаго принца. Король, по

сему поводу, писал к Первому консулу и приказал шведскому резиденту В Париже

Г. Эренсверду (Ehrensward) домогаться о том-же у Талейрана. Но Бонапарте

оставил письмо Короля без ответа, приказав Талейрану известить Эренсверда,

что Первый кон-

344

сул принял за правило не ішешшшъся во внутреннія дела европейских держав, и

потому, с своей стороны, надеется, что таким-же образом будут поступать и в

отношеніи к Франціи. Несколько дней спустя, Эренсверд, по случаю отъезда в

Стокгольму откланиваясь Первому консулу, спросил у него, не поручит-ли он ему

передать что-либо Королю? Бонапарте, не отвечая на его вопрос, завел речь о его