Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович

Однако через несколько дней наши успехи закончились, а в нескольких местах наши части оставили ранее захваченную третью линию германских позиций. Это было вполне объяснимо по следующим причинам. Во-первых, при рытье новых окопов или при переделке для обороны старых германских траншей промерзшая земля плохо поддавалась усилиям наших солдат. Вдобавок та же замерзшая земля затрудняла разрушение германских оборонительных сооружений. Как следствие, противник в результате успешных контратак вновь занимал хорошо укрепленные траншеи, удобные для отражения наших следующих штурмов. Другая причина трудностей, с которыми столкнулась при наступлении 12-я армия, состояла в том, что на всех европейских фронтах наблюдалось полное спокойствие. Это позволило германцам, не опасавшимся ослабления резервов других своих фронтов, перебросить под Ригу столько подкреплений, сколько они сочли необходимым. Если бы эта операция была предпринята одновременно с наступлением на других русских фронтах и на фронтах союзников, то возникла бы значительная вероятность дальнейшего развития наших первых успехов. Вышеупомянутые причины не были в достаточной степени известны или подобающим образом оценены читающей публикой, в число которой входили и те, кто занимался формированием общественного мнения в Петрограде. Согласно слухам, которые ползли по городу и были якобы основаны на рассказах раненых, привезенных с Рижского фронта, был момент, когда наши войска взяли Митаву[149], но неизвестно почему получили приказ отступить.

Когда впоследствии подтвердилось, что наши войска продвинулись вперед всего на несколько километров и далеко не дошли до Митавы, начали требовать объяснений, почему наши успехи не получили необходимого развития. По Петрограду ходили абсурдные слухи о том, что императрица Александра лично, без ведома Ставки и генерала Рузского, по телеграфу приказала прекратить наступление русских войск в направлении Митавы. Чтобы допустить возможность подобных действий с ее стороны, надо было вовсе не иметь представления ни о принципиальности русских людей, ни о порядках в армии, ни, наконец, о формальностях, которые императрица строго соблюдала при общении с лицами, не входившими в ее непосредственное окружение.

Этот показывает, до какой степени общественное мнение было склонно приписывать императрице совершение любых действий, способных повредить успеху наших военных операций. В данном случае, однако, можно допустить, что распространение ложных слухов было умышленным и злонамеренным. В этой связи мне вспоминается один случай. Кто-то, узнавший, что императрица возглавляет некий комитет, оказывающий помощь каким-то военнопленным, напрямую обратился к ее величеству с прошением обратить внимание на тяжелые условия, в которых в некоторых случаях живут и работают пленные германцы. Если не ошибаюсь, дело шло о германских военнопленных, работавших на строительстве и поддержании в исправном состоянии Мурманской железной дороги. Ознакомившись по докладу своего личного секретаря графа Ростовцева[150] с содержанием ходатайства, императрица убедилась, что дело это ее ни в коей мере не касается, поскольку она председательствует в комитете, занимающемся исключительно делами русских военнопленных в Германии.

Поэтому она велела Ростовцеву переслать прошение в соответствующий отдел административного управления Генерального штаба, занимавшийся делами военнопленных – подданных воюющих с нами государств.

Вскоре после этого в газетах появились назойливые заметки, сообщавшие людям о некоем заступничестве за германских военнопленных, исходившем от секретаря императрицы. Эти публикации создавали впечатление, что императрица сильно озабочена участью пленных германцев и даже использует для их защиты свое влияние. Через короткое время были опубликованы объяснения и опровержения, но их постигла судьба большинства подобных документов. Их вообще мало кто читает, и менее всего – те, кто ранее был знаком с опровергаемыми материалами. Внимательное изучение дела не внесло окончательной ясности в вопрос, появились ли исходные заметки в результате недоразумения или были опубликованы намеренно с целью дальнейшей дискредитации супруги императора. Но, вольно или невольно, эти и другие подобные публикации делали свое дело. По всему миру упорно циркулировали слухи о том, что императрица симпатизирует Германии, и приводились тому доказательства. Зная о том, что в разговорах с императором я часто касаюсь вопросов внутренней политики, многие люди, в частности – министр двора граф Фредерикс, советовали мне лично встретиться с императрицей и при ее посредничестве добиться принятия некоторых решений. В то же время мне было известно, что некоторые лица, среди которых были и хорошие знакомые императрицы, уже пытались заводить с ней разговор о политических делах, но – без всякого успеха. С моей стороны было бы большой самонадеянностью рассчитывать, что я, человек лично ей совершенно неизвестный, смогу добиться результата там, где было отказано людям, которых близкое знакомство с императрицей ставило вне всяких подозрений. К тому же это потребовало бы нескольких продолжительных приватных бесед с ее величеством, от которых я не мог ожидать каких-либо определенных результатов. Более того, вполне возможен был и вовсе нежелательный исход моих действий при условии, что о них станет известно. Не видя никаких изменений во внутренней политике, город, естественно, заговорит о моих постоянных визитах к императрице и истолкует их не иначе, как свидетельство ее стремления распространить свое влияние на вопросы ведения войны, или, того хуже, решит, что я хочу вовлечь ее в круги высшей военной иерархии. Эти слухи, не поддающиеся опровержению, без сомнения, проникнут в войска действующей армии, и последствия их распространения могут оказаться крайне вредными. Таким образом, я был обязан защищать не свой личный престиж и репутацию, но престиж человека, наделенного властью, который, пускай только временно, занимает пост начальника штаба Верховного главнокомандующего. В действительности слухи, появления которых я опасался, вошли бы в прямое противоречие с теми абсурдными россказнями, которые со многими вариациями единым хором повторялись не только в петроградских гостиных, но, что вполне возможно, и в комнатах прислуги. Рассказывали, например, что однажды во время моего доклада его величеству в его кабинет вошла императрица, в результате чего я прервал свой доклад. Тогда государь сказал мне, что у него нет секретов от императрицы; на это замечание я будто бы ответил царю, что у меня, напротив, такие секреты имеются. В этой сплетне не было не то что «огня», но даже и «дыма» из известной поговорки, поскольку за весь срок моего пребывания на посту начальника штаба императрица ни разу не присутствовала во время моих докладов царю, не считая бесед за столом. Сам я только один раз встречался с императрицей и имел с ней приватную беседу. Это произошло в тот день, когда император давал в Царском Селе обед членам делегаций, съехавшихся на Межсоюзническую конференцию. В том разговоре, помимо обыкновенных банальностей, мне пришлось достаточно долго и подробно говорить с императрицей на тему, касающуюся конкретных прошений, подаваемых на высочайшее имя. В большинстве случаев содержащиеся в них просьбы носили такой характер, что их выполнение его величеством могло идти вразрез с законом или, что еще хуже, наносило бы ущерб интересам других людей или, как это часто бывало, целых групп людей. Благорасположение, проявленное таким образом, удовлетворяя одних лиц, одновременно либо создавало прецедент нарушения существующих законов, либо наносило ущерб интересам больших групп сторонних людей. Просители, чьи ходатайства выполнялись, оставались иногда вполне довольны; иные рассматривали милости всего лишь как восстановление справедливости. Другие быстро забывают о полученных выгодах и в разговорах избегают упоминать о них, а иногда даже скрывают и сам факт оказанного им предпочтения, и имя своего благодетеля. Напротив, те, чьи интересы были принесены в жертву другим лицам, помнят об этом длительное время, а иногда и до самой своей смерти.