Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо - Макс Фрай

— Слушай. Выходит, я забыл тебе рассказать, — смущенно сказал Лонли-Локли. — Незримую Библиотеку в итоге все-таки нашли. Всего два года назад. На меня как раз в это время столько всего свалилось… Но несколько раз я там, конечно, побывал. И «Записки Хебульриха Укумбийского о некоторых необычайных происшествиях» прочитал от корки до корки. И мемуары Магистра Чьйольве Майтохчи. Причем, насколько я могу судить, никаких существенных изменений в текстах не появилось…

— Ага! — торжествующе воскликнул Макс. — Значит, библиотека уже есть! И где она оказалась? Неужели все-таки в Мохнатом Доме?

— Конечно, нет. В Холоми, как и утверждалось в большинстве легенд. Была создана одновременно с обычной студенческой библиотекой в год основания Высокой Школы Холоми. Я, собственно, окончательно разуверился в ее существовании после того, как Джуффин впервые привел меня в тамошние подвалы усмирять Дух Холоми, и я сдуру решил, будто обследовал все. Тогда как количество подземелий под Холоми идеально описывается знаменитой формулой Аверриха Уриуландского: малая бесконечность плюс один.

— Какая занимательная арифметика, — рассмеялся Макс. — А что, бывает еще и большая бесконечность? Плюс один?

— Именно такой формулой: «большая бесконечность плюс один», — описывается число обитаемых Миров, — подтвердил Лонли-Локли. — Собственно, смысл терминологии Аверриха Уриуландского заключается в том, что «малая бесконечность» возможна только в рамках одной реальности, а «большая бесконечность» становится необходима, когда мы беремся описывать Вселенную… Предвижу твой следующий вопрос. Да, среди хранителей Незримой Библиотеки есть призрак по имени Гюлли Ультеой. Самое поразительное, что он тебя прекрасно помнит. Но, конечно, ни о каком Мохнатом Доме понятия не имеет. Утверждает, будто вы познакомились, когда ты приезжал в Холоми по делам и случайно заблудился в коридорах. И, кстати, сетует, что ты перестал его навещать. А ведь обещал. Но я сказал, что тебя пока нет в Мире, так что никаких обид.

— Потрясающе, — вздохнул Макс. — Вот это действительно потрясающе.

— То есть, создать целую новую реальность — это ничего, обычное дело, — ухмыльнулся Франк. — А подарить жизнь одному-единственному призраку — это, по-твоему, и есть «потрясающе».

— Конечно. Реальность, сам знаешь, сама решает, что хочет быть. И тогда уж отыскивает подходящий инструмент. А у случайно примерещившегося мне призрака не было ни сознания, ни собственной воли, ни желаний и, следовательно, ни единого шанса осуществиться. А все-таки теперь он есть. Хорошо, получается, что я такой сентиментальный придурок, а не какой-нибудь просветленный мудрец.

— Да лишь бы тебе самому нравилось.

— А что в итоге стало с Лойсо после того, как он сделал свою работу? — спросил Лонли-Локли. — Вот что я больше всего на свете хочу понять. Ты хоть примерно представляешь?

— Хороший вопрос. Что с ним стало. Вернее, чем он стал. Примерно представляю, да. И тоже больше всего на свете хочу понять. Что случается с тем, кто получил столько силы, что сам стал ею? Чем-то вроде живого ветра, веселого потока, разрушающего и созидающего и не видящего разницы между тем и другим, потому что, по большому счету, разницы действительно нет. Не сомневаюсь, что Лойсо сейчас где-то рядом, но интересуют его не наши разговоры за кофе, а рождение новой реальности; впрочем, ее гибель заинтересовала бы его ровно в той же степени. Он живет на границе между бытием и небытием, по обе стороны сразу; собственно, теперь он и есть эта граница. Я совершенно точно знаю, что Лойсо не присоединится к нашей беседе, потому что болтовня — это всегда было слишком мало для него. А уж теперь-то и вовсе смешно говорить. Но иногда я ощущаю его дыхание. И случалось так, что оно давало мне силы жить дальше, а пару раз подталкивало в темную бездну безумия и небытия; впрочем, я все-таки смог удержаться на краю. Подозреваю, с его же помощью. Сила есть сила, она не друг и не враг; как ею распорядишься, так и будет. Ничего личного… Как видишь, я довольно много знаю, но все равно ни черта не понимаю. То есть, гораздо меньше, чем просто ничего. Зато теперь мы с тобой определенно можем хвастаться приятелям, что были лично знакомы с самой жизнью и с самой смертью — в ту пору, когда они еще были человеком. Причем одним и тем же человеком. Натуральным психом, если называть вещи своими именами. Зато чертовски обаятельным.

— Я уже не раз говорил, что из тебя мог бы получиться превосходный поэт, — вздохнул Лонли-Локли. — Но, увы, не ученый. Ни в коем случае.

Потом, позже, когда был допит не только кофе, но и заваренный на ночь чай из семи веселых луговых и восьми сонных лесных трав, крошки от пирога сметены со стола и выброшены в сад на радость охочим до сладкого бабочкам, Шурф Лонли-Локли, вежливо попрощавшись, растворился в окружающем сад тумане, а Макс, проводив его до границы, устроился на качелях покурить, Триша немного потопталась на пороге и наконец решила — чего стесняться? Если он хочет побыть один, пусть так и скажет. А если не хочет — тем лучше.

Подошла и спросила:

— С тобой можно посидеть? Или не нужно? Или не сейчас? Я тогда потом…

Ну вот. Все-таки в самый последний момент смутилась и запуталась в словах.

— Нет уж, ты тогда сейчас, — передразнил ее Макс. — Потом не нужно! Сейчас — это когда не потом, — тут он и сам запутался, махнул рукой и расхохотался.

Вот вечно так. Думаешь, занят человек какими-то своими непостижимыми мыслями, стесняешься его, робеешь, ходишь кругами, не решаясь завести разговор, а он смеется. И тут же становится ясно, как это было глупо — робеть и смущаться. Все равно что на улицу не выходить, чтобы не побеспокоить ветер, который вообще не знает, что это за штука такая — беспокойство.

— Могу уступить тебе место на качелях, — предложил Макс. — Потому что вдвоем мы тут, увы, не поместимся. Эти качели рассчитаны на одинокую задницу. Желательно, тощую. Воистину аскетический аттракцион.

Триша помотала головой.

— Не надо. Я лучше на дереве посижу, если ты не против.

— Отличное решение, — согласился Макс, когда она, ловко подтянувшись, оседлала ветку над его головой. — Ты заняла замечательную позицию. Если я вдруг пожелаю открыть тебе какую-нибудь страшную тайну, я доверительно прошепчу ее твоей пятке. А все остальное время можно просто щекотать ее, сколько влезет. Очень удобно!

— А я не боюсь щекотки, — улыбнулась Триша.

— Очень жаль, — вздохнул он. — Что ж, тогда твоей пятке придется довольствоваться страшными тайнами. О чем она хотела бы узнать?

— А если не пятка? — на всякий случай уточнила Триша. — Если я вся, целиком хочу кое-что спросить, это ничего?

— Ладно уж, — великодушно согласился Макс. — Мне бы самому не понравилось, если бы мои пятки имели от меня тайны. Выкладывай свои вопросы.

— Только один вопрос, — заверила его Триша. — Почему к нам никто не возвращается?

— В смысле? Как это — «никто»? Шурф постоянно заходит. И Меламори заглядывает. Гораздо реже, чем всем нам хотелось бы, но все-таки.

— Вот именно, — подхватила Триша. — Не просто «гораздо реже», а почти никогда. Неужели у нее так много работы? Даже больше, чем у Шурфа, про которого вы говорили, что он теперь самый главный начальник всех колдунов? А все равно почти каждый вечер чай у нас пьет, а потом еще и по городу гуляет. Значит, можно выкроить время.

— Колдуны — шут бы с ними. В данном случае важно, что Шурф сам себе «главный начальник». Делает, что считает нужным, ни перед кем не отчитывается. А Меламори не так привольно живется. Да ты сама ее шефа видела.

— Видела, ну и что? По-моему, он хороший. И все про всех понимает. Трудно поверить, что он Меламори даже поужинать к нам не отпускает, из вредности… Слушай, а ты с ней случайно не поссорился?

Спросила и тут же прикусила язык. Никогда в жизни не лезла в чужие дела, да еще так бесцеремонно. А тут вдруг пристала, и к кому — к Максу, которого еще совсем недавно ужинать стеснялась позвать и сейчас иногда робеет — да вот только что, минуту назад в словах от смущения запуталась.

Ну ничего себе.

— Посмотри на меня, — потребовал Макс. — Как по-твоему, я способен с кем-то поссориться?

Триша свесилась с ветки и принялась его разглядывать, как будто впервые увидела. После осмотра согласилась:

— Да уж, вряд ли ты станешь ссориться. Если что, сразу испепелишь взглядом, и дело с концом.