Жизнь во время войны - Люциус Шепард

– Если ты знаешь будущее, – сказал Минголла, сдерживая смех, – может, расскажешь, что там у меня намечено на следующий год?

– Не вижу смысла раскрывать тебе твое будущее.

– М-да, пожалуй, правильно.

– Однако в твоем присутствии здесь и сейчас смысл имеется. Не хочешь зайти внутрь?

Минголла уставился в дыру на ряды мигающих индикаторов. По плечам пробежала дрожь.

– Зачем?

– Не бойся, – сказал компьютер.

– Я не боюсь. Просто не вижу смысла.

– Смысл прояснится несколько позже. Я не пытаюсь ничего доказать, Дэвид. Просто считаю, что недолгая близость между тобой и мной поможет тебе в будущем.

– Дело, конечно, твое,– сказал Нейт,– но мне там было спокойно.

– Ты туда лазил?

– Несколько раз.

Минголла снова заглянул в темную дыру и решил, что глупо так уж нервничать.

– Ладно, хрен с тобой.

Нейт придержал его за руки и отпустил, когда Минголла уперся ногами в металл. Вертолет качнуло, скрипнули лианы, вниз посыпалась древесная труха. Минголла опустился на четвереньки, подполз к дыре и влез туда головой вперед, стараясь не задеть металлические зазубрины. Добрался до края панели и уселся лицом к компьютеру.

Он ожидал, что, несмотря на все заверения, компьютер попытается обратить его в свою веру, но тот молчал; Минголла чувствовал себя глупо, но все же не хотел уползать обратно, показывая тем самым, что испугался. Воздух был прохладнее и суше, чем снаружи, – под стать компьютерному голосу,– и, как говорил Нейт, в вертолете было покойно: индикаторы мигали, мотор тихонько выл, а дыра, окаймленная зубчатой дугой зеленовато-золотистого света, походила на окно в Эдем. Глядя в нее, трудно было поверить, что под этим же самым светом живут маньяки, ягуары и ядовитые змеи. Может, в том и заключалась правда компьютерного обмана, всех религиозных обманов: ограничь свое зрение узкими рамками, задержи в себе луч зеленовато-золотистого света, глотни прохладного сухого воздуха – и ты познаешь невинность, и она защитит тебя от жестокости этого мира. Возможно, будь Минголла вооружен верой, а не силой, он избежал бы многого из того, что так мучит его сейчас. Он сложил руки, закрыл глаза и погрузился в мир мертвого вертолета и самозваного пророка его – бога, достойного этого века. Мысли стали ленивы. Воспоминания о Баррио, о пропавшем патруле, о Муравьиной Ферме проскакивали, словно кадры старого, расцарапанного фильма, где уже выцвели краски, выспренние взгляды или жесты выдают старую актерскую школу, и в каждом эпизоде Минголла видел, как безнадежно неверным было все, что он делал.

– Пожалуй, достаточно, Дэвид. – Компьютерный голос звучал как будто отовсюду. – Я полагаю, если ты прямо сейчас отправишься в деревню, то Дебора будет тебя там ждать.

Минголла хотел спросить, откуда компьютер знает, чем занята Дебора, но потом сообразил, что, будь это знание логическим заключением или внутренней истиной, Минголлино мнение никого не интересует. Жалея, что не может поверить во все заблуждения на свете, он выбрался на свет из темноты вертолетной утробы.

Дебора сидела у реки, прижав колени к груди и подперев подбородок, – судя по виду, она ждала уже довольно долго. Блока не было, и вокруг, словно от костра, расходились волны тепла; она посмотрела на Минголлу, и тот за неестественно спокойным взглядом сразу почувствовал напряжение. Еще он отметил, что Дебора осунулась и худоба добавила ее лицу скульптурности, теперь оно лучше сочеталось с чувственными губами и носом. В снах и фантазиях его больше всего притягивала Деборина красота – сейчас же он видел, что она и вправду красива, хотя и не так, как в воспоминаниях, однако гораздо сильнее Минголла ощущал особость этой женщины, ведь красота была только частью. Жесты, движения, черные кудри, словно хвосты экзотических птиц, упавшие на блузку, то, как ветер прижимает к груди материю, – все вместе было сейчас гораздо важнее и любимее, чем обычная привлекательность. Минголла гнал это ощущение, изо всех сил воскрешал обиды и мысли о предательстве, но уже понимал, что они больше ничего не значат, – да и какая разница, почему его к ней тянет, просто очень хочется погрузиться в этот поток с головой и смыть с себя грязь, что наросла с тех пор, как они расстались.

Дебора махнула, чтобы он сел, но после подвинулась, освобождая между ними место. Он вгляделся в бахрому джунглей на другом берегу. Белое взрывное солнце заливало небо такой же белизной, отчего зелень сбивалась в серовато-серое перезрелое пятно. Над верхушками деревьев, раскинув серпа крыльев, проплывали птицы, над рекой вставали серебряные дуги и слышались всплески.

– Мы будем говорить? – спросил Минголла.

– Да. – Ответ повис в воздухе.

Берег резко обрывался, а вода у Минголлы под ногами была утыкана маленькими воронками, что закручивались вокруг коричневых отростков полузатопленной ветки; над ней парили черные мухи, и на зеленоватой темноте мелководья, словно рыбки, мелькали тени. Чуть дальше над водой склонился ряд папоротниковых деревьев десяти—двенадцати футов высотой, их перистые листья кивали на ветру и от этих кивков становились похожими на животных – они словно одобряли все, что проплывало мимо их странных безглазых голов, а заодно отмеряли покой огневому квадрату «Изумруд».

– Хорошо, – сказал наконец Минголла, – давай начну я. Ты говоришь, что узнала нечто такое, из-за чего все, что ты делала раньше, показалось тебе бессмыслицей. Что именно ты узнала?

Дебора прочертила пальцем полосу на глине.

– Есть другая война. Война в войне. Минголла едва не расхохотался ей в лицо, но ее мрачность была слишком убедительна.

– Какая война?

– Не совсем война, – сказала она. – Борьба за власть. Между двумя группами медиумов, я думаю.

Может, она просто свихнулась?

– Как ты об этом узнала?

– От собственного начальства. Так они работают. Человека строят, дают ему силу, смотрят, как он с ней справляется. А когда он пристрастится настолько, что ничего больше ему не нужно, они втягивают его, – голос задрожал, – в свое проклятое братство! Говорят понемножку, намеками и смотрят, как человек отзывается. Ну вот, а мне все выложили слишком сразу! – Она посмотрела на Минголлу, в глазах мука. – Я верила в революцию. Я отдала ей все... все! А это никакая не революция! И даже не контрреволюция! Один камуфляж.

Минголла вспомнил, как Тулли распсиховался насчет того, что война не имеет смысла, потом загадочные фразы де Седегуи. Он рассказал Деборе о Тулли, и она ответила: