Русская модель управления - Александр Прохоров

Впечатляющая эволюция системы: от Дзержинского — к Щелокову, от Бухарина — к Суслову. Таков закономерный результат деградации системы управления, когда за какие-то четыре поколения лучшие из руководителей сменились худшими. Объяснить это субъективными факторами невозможно. «Объективные социально-экономические условия формирования и развития советского менеджмента можно охарактеризовать как приятные для неумелого (непрофессионального, небрежного или корыстного)»[361].

Какими же конкретно методами люди и организации противостоят системе управления, как им удается ее обмануть и приручить? В этой сфере наш народ изобрел много нового.

Начать с того, что на всех этажах управления спасались фальсификацией отчетности. «С самого начала планы носили директивный характер и содержали явно завышенные задания, которые не могли быть выполнены.

Однако сразу же была введена система постоянной фальсификации всей отчетности на базе так называемых сопоставимых цен 1926–1927 гг., включая практику приписок в „социалистическом соревновании“. В целом, темпы роста промышленного производства в 30-х гг. завышались более чем в два раза, национального дохода — почти в два раза»[362].

Более двадцатилетия — с середины 60-х до конца 80-х — продолжалась игра в «кошки-мышки» между Госпланом и министерствами, с одной стороны, и подчиненными им предприятиями — с другой. Министерства пытались заставить заводы отчитываться по такому показателю, который не позволит предприятиям приписывать себе невыполненную работу, не даст возможности занижать производственные планы, и тем самым вынудить заводы и фабрики производить максимум того, что они действительно могут. Работу предприятий планировали и оценивали то по валовой продукции, то по реализованной, то по товарной, то по НСО (нормативной стоимости обработки), то по НЧП (нормативно чистой продукции), то по УЧП (условно чистой продукции), то по показателю выполнения плана поставок по договорам.

Вышестоящие придумывали, как не позволить нижестоящим облегчать свою работу, нижестоящие, в свою очередь, изобретали способы приспособиться к неудобствам очередного нового показателя. Участие в этом увлекательном, но заранее обреченном на провал процессе, официально именовавшемся «совершенствованием хозяйственного механизма», было главным содержанием деятельности миллионов ученых и практиков, экономистов и администраторов, журналистов и партийных работников.

В периоды господства показателей валовой, товарной или реализованной продукции было выгодно нести как можно больше материальных затрат, покупать на стороне дорогие комплектующие — все, что предприятие платило поставщикам за сырье, материалы, комплектующие детали и услуги, входило в объем производства данного завода и считалось его заслугой.

На всех уровнях управления была заинтересованность в том, чтобы затратить на производство побольше материальных ресурсов. В результате, «по расчетам Института мировой экономики и международных отношений АН СССР, даже в 80-х гг. СССР потреблял сырья и энергии в расчете на единицу конечной продукции в 1,6–2,1 раза больше, чем в США»[363]. По данным известного американского советолога Маршалла Голдмана, в ряде отраслей, в частности в автомобилестроении, стоимость затрачиваемых сырья и материалов превышала стоимость готовой продукции[364].

В годы господства показателя нормативно чистой продукции (а в ряде отраслей — НСО и УЧП) было выгодным всячески раздувать трудоемкость, выпускать ту продукцию, производство которой в наименьшей степени поддается механизации и автоматизации. Чем выше в стоимости изделия доля затрат на зарплату, тем легче выполнить план. Поэтому предприятия выпускали только «выгодные» (то есть трудоемкие) виды продукции, а остальные всегда были в дефиците.

В период, когда Госплан и министерства оценивали в первую очередь процент выполнения договоров поставки, предприятия старались заключать эти договоры в основном на последний квартал года. В течение первых трех кварталов они легко выполняли ненапряженный план поставок и ежеквартально получали за это 100 % премии. Затем они спокойно проваливали абсолютно невыполнимый план поставок четвертого квартала (почти равный всей годовой производственной программе) и один квартал сидели без премии.

В строительстве фонд оплаты труда определялся в процентах от сметной стоимости объекта, то есть от суммы плановых затрат. Поэтому строительные организации для увеличения зарплаты старались выполнить как можно больше материалоемких дорогостоящих работ — укладку фундаментов, возведение стен и т. п. Достроить начатые объекты они не могли, так как не хватало фонда оплаты на трудоемкие внутренние и отделочные работы. В незавершенных стройках были омертвлены огромные средства, и государственные органы управления начиная с хрущевских времен вели неустанную борьбу «против распыления средств и ресурсов по многочисленным стройкам». За 25 лет этой борьбы «незавершенка» увеличилась со 100 тыс. до 300 тыс. строящихся объектов[365].

Вся жизнь страны была подчинена каким-то магическим числам, именуемым отчетными датами: конец месяца, конец квартала, года, пятилетки — именно в эти дни, ничем, казалось бы, не отличающиеся от предыдущих, все приходило в лихорадочное движение. Люди оставались работать сверхурочно, отменялись выходные дни, начальство большую часть суток проводило на предприятиях.

Глубокого экономического смысла в этом не было, и быть не могло. Почему надо успеть произвести запланированный объем продукции к 12 часам ночи 31-го числа, а не к 12 часам дня 1-го? Почему надо переплачивать рабочим за сверхурочные в конце месяца, если тот же самый объем работ дешевле выполнить послезавтра? Ведь к запросам реального потребителя продукции эта спешка не имела никакого отношения. Зачем, например, в конце декабря «штурмовать» план по выпуску тракторов, которые потребуются колхозам лишь к весенним полевым работам? А висевшие повсюду плакаты с призывами выполнить определенную работу именно к той или иной магической дате наводили на мысль об иррациональности мышления.

Именно в эти «брежневские» два десятилетия хозяйственная практика обогатилась невиданным количеством технологий обмана и фальсификации, а необходимость контролировать все большее число показателей увеличила бюрократический аппарат. Этот же период ознаменовался резким снижением эффективности плановой экономики. «В 1982-м производительность труда в народном хозяйстве была на треть ниже, чем в среднем в 1966–1976 гг., а среднегодовой прирост ВНП (валового национального продукта) в 1975–1985 гг. составлял лишь половину прироста в 1966–1976 гг. Эффективность производства (факторная производительность) в 1981–1985 гг. также была равна 50 % от уровня 1975–1980-х»[366].