Золотой плен - Хизер Грэм

— Олаф… — взмолился опять Грегори.

— Я никогда не собирался убить мою жену, — отрезал Олаф с таким ужасающим презрением, что Эрин почувствовала себя парализованной.

— Ты… ты знаешь?.. — выдохнул Грегори. Кончик меча отодвинулся от ее шеи.

— Скажи мне, Грегори, если уж ты так хочешь остаться, — продолжил Олаф с мертвенно-холодным спокойствием, — что вы, ирландцы, делаете с предателями? Я думаю, что даже сам Аэд, если его спросить об этом, согласится, что смерть — достойное наказание. — Он посмотрел вниз. — Поднимайся, Эрин.

Прошло бессчетное количество секунд, а она не могла двинуться. Он наклонился, и она глупо подумала, что он собирается помочь ей, но он просто небрежно смахнул шлем с ее головы, вырвав прядь волос.

Слезы навернулись у нее на глазах, и со слезами вернулось желание жить. Она встала, собрав крупинки достоинства, все, что осталось в ней, и попыталась отчаянно объясниться.

— Я не собиралась нападать на вас. Я думала привести ирландцев для борьбы с бандитами, которые хотели устроить вам засаду…

Его рука дернулась, чтобы схватить ее за волосы, его жестокие пальцы запутались в шелковых эбеновых завитках.

— Замолчи! — приказал он грубо. Он повернулся к Грегори, опять приняв спокойный вид. Единственным проявлением его страшного гнева была сильная хватка, которой он держал волосы Эрин на затылке и этим причинял ей боль. — Это, мой друг, самый хитрый враг мужчин. Женщина. Она прекрасна, не так ли, Грегори, твоя кузина? Ее глаза могут растопить арктический лед, ее волосы подобны прекрасному шелку, ее лицо как чистейший мрамор, ее формы совершенны, как у богини. Она может улыбаться, и ее губы тогда похожи на лепестки летней розы, но в то время как она улыбается, она строит планы твоего убийства. И теперь, бедняга, она попалась. И что же? Конечно, она изобразит невинность, и ты поверишь ей, очарованный сладкой прелестью ее женской красоты…

— Олаф! — пронзительно закричала Эрин. — Я не… я не собиралась идти против…

Она осеклась, так как вскрикнула от боли, которую он причинил ей, грубо дернув за волосы, вызывая прилив теплых слез.

— Я однажды обещал тебе, моя жена, — проскрежетал он, — что если ты еще раз доставишь мне беспокойство, то за этим последует ответ. Я всегда выполняю свои обещания.

Глядя на нее ледяными глазами, Олаф отклонил назад голову и громко свистнул. Через секунду два норвежца обогнули скалы и остановились, ожидая, в пятидесяти шагах от них, ведя могучего черного жеребца Олафа. Рукой он приказал людям не подходить ближе, чтобы они не увидели Эрин. Жеребец подошел к Олафу один. И тут Эрин все поняла. Огромное животное подошло к хозяину, тот отвязал от седла железные кандалы, висевшие на пеньковых веревках. Он намеревался вести ее за собой, как это сделала она в тот первый день, когда они встретились. У нее не было сил и стойкости, и ее тело вовсе не было грубым и мозолистым, подходящим для такого испытания.

— Ты не можешь, — начал Грегори, но Эрин прервала его, подхватывая испуганно и унизительно.

— Олаф, пожалуйста! Я умоляю тебя, я твоя жена! Он улыбнулся, и она еще не видела более холодной улыбки в своей жизни, эта улыбка резала по живому. За его негодованием она не могла разглядеть глубочайшие мучения, терзавшие его.

— Поэтому-то ты и жива.

— Если ты только выслушаешь… — взмолилась Эрин.

— Выслушать! — заорал Олаф. — Мне не надо слушать, когда я все вижу. Ты узнаешь цену жизни сегодня, принцесса. Люди, которые боролись за Улстер для твоего брата, умерли из-за твоего предательства.

Он схватил ее руки, увидев ужас в ее глазах и зная, что она может инстинктивно попытаться вырваться, и быстро застегнул наручники.

— Нет, — выдохнула Эрин, пытаясь укусить его.

Его рука опять схватила ее за волосы, крепко сжала, потом вдруг освободила ее, толкнув к Грегори. Он словно был напуган своим собственным гневом.

— Отдай ей забрало.

Грегори сделал последнюю храбрую отчаянную попытку спасти Эрин, он вертел в руках шлем и забрало, собираясь отдать их Эрин.

— Олаф! Накажи меня за нее!

. Олаф бесстрастно оседлал своего жеребца, его золотые брови высоко поднялись, его глаза были бесчувственно холодны.

— Сожалею. Эрин и я до этого шли по одной дороге. Она по-прежнему думает, что будет жить по своим собственным законам. Ей надо внушить, что я не бросаю слов на ветер, и я не хочу, чтобы моя жена угрожала мне каждый раз, когда я повернусь к ней спиной. Возвращайся в лагерь, Грегори. Если ты не сделаешь это по своей воле, я пришлю стражу помочь тебе.

Сквозь слезы Эрин видела отчаяние Грегори. Она сделала ему знак, чтобы он уходил, давая понять, что будет лучше, если за все ответит она одна., — Иди, Грегори, — прошептала она.

— Я не могу.

— Ты должен.

Эрин видела, как се кузен повернулся и, пошатываясь, побрел по скалам. Ее глаза следили за его неровной поход-кой, потом она обернулась к золотому Олафу, охваченному ледяной яростью, возвышающемуся над ней. Его своенравный жеребец бил копытами, когда он потянул за веревку, привязанную к наручникам на ее запястьях.

— Это справедливо, принцесса — отрезал Олаф. — Даже у ручья я не сделал тебе ничего плохого, жена, и с тех пор, как ты вошла в мой дом, я не отвечал тебе таким же злобным взглядом. Довольно, принцесса. Теперь этому положен конец. Тебе воздадут по заслугам, и с этого дня это будет твоя судьба.

— Ты не выслу…

Она не смогла закончить. Его губы крепко сжались, и он вонзил пятки в бока жеребца. Лошадь двинулась, и Эрин начала задыхаться, так как была вынуждена бежать, чтобы не упасть. Несколько минут она пыталась приноровиться к бегу лошади по неровной поверхности под ногами. Она посмотрела, куда он ведет ее, и споткнулась, в ужасе закрыв глаза. Они двигались к лагерю.

Люди были заняты различными делами — седлали лошадей, собирали вещи, заботились о мертвых. Они замер-Ли при виде ее. Ирландцы смотрели на нее с недоверием и с печалью, потому что она предала их, норвежские лица были злые.

Ни один человек не сдвинулся с места — ни ирландцы иные из которых жалели женщину, некогда скакавшую вместе с ними и почитаемую, как богиня, ни норвежцы, чьи сомкнутые губы и свирепые взгляды говорили, что с нее надо содрать кожу заживо, а не наказывать и не унижать перед ними. Она желала провалиться под землю, чтобы не слышать, как зло посмеиваются над ней воины, которых она так хорошо знала, кроме того, это унижение не шло ни в какое сравнение с болью от осознания того, к чему привела ее безрассудная выходка. Олаф со злостью тянул ее вокруг лагеря, мимо людей, которые были убиты. Даже если ей суждено прожить больше века, она никогда не забудет остекленевших лиц этих мертвых людей.