Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

— А вы сказали ей, что если я стакнусь с вами и с теми типами, то ограблю людей, которые им доверились?

— Не знаю, что вам до людей, которые их сюда послали. Это богачи, и они вынесут все, даже если дойдет до худшего. Но до худшего не дойдет, вы сами видите, что Дорога раздумала покупать вашу недвижимость. А у меня нет ни цента, и у меня больная жена. Ей нужны удобства, нужно и побаловать ее немного, а у нее нет даже самого необходимого, и вы приносите ее в жертву пустой фантазии. Во-первых, вы не знаете, намерена ли вообще Дорога что-нибудь у вас купить, а если намерена, то с колонией, которая появится на ее линии, она заключит сделку на совершенно иных условиях, чем с вами или со мной. Эти агенты ничего не боятся, их патроны — люди богатые, если и будут убытки, они разложатся на всех, ни один их даже и не почувствует.

Лэфем с тоской взглянул на жену, но увидел, что от нее помощи не будет. Трудно сказать, мучилась ли она сожалениями, видя, какую беду навлекла на мужа настойчивыми требованиями, чтобы он искупил свою вину перед Роджерсом, или ее смутили доводы Роджерса. Вероятно, сыграли роль обе эти причины, и муж тотчас почувствовал их действие на миссис Лэфем. Собравшись с силами, он повернулся к Роджерсу.

— Я не стану поминать прошлое, — продолжал Роджерс тоном все большего превосходства. — Вы правильно поняли, что вам следовало сделать, чтобы с ним покончить.

— Еще бы! — сказал Лэфем. — У меня на это ушло около ста пятидесяти тысяч долларов.

— Некоторые мои предприятия, — признал Роджерс, — оказались, по-видимому, неудачными, но я еще надеюсь, что со временем они принесут выгоду. Я не понимаю, почему вы сейчас так заботитесь о чужих интересах, а так мало подумали обо мне. Я выручил вас, когда это было вам нужно, а вы встали на ноги и вышвырнули меня из дела. Я не жалуюсь, но так было; и я был вынужден начать все сначала и устраиваться заново, когда вроде бы уже нашел свое место в жизни.

Лэфем снова взглянул на жену, голова ее была низко опущена; он понял, что она полна прежними угрызениями за его поступок, который он с тех пор более чем искупил, и беспомощна в этот решающий момент, когда ему так нужна была ее интуиция. Значит, он надеялся на ее помощь, хотя думал, что решать предстоит ему самому, на ее чувство справедливости, которое поможет ему в его душевной борьбе. Он не забыл, как она еще недавно спорила с ним, когда он спросил, имеет ли он право продать эти мельницы, если представится случай; сейчас его ужаснуло не то, что она словом или хотя бы взглядом выразила сочувствие Роджерсу, но что она молчала, не сочувствуя ему. Он проглотил стоявший в горле комок, жалость к себе, жалость к ней, свое отчаяние и сказал ласково:

— Шла бы ты спать, Персис. Время позднее.

Она направилась к двери, но тут Роджерс заметил, явно желая удержать ее, возбудив ее любопытство:

— Не будем больше об этом. Я ведь не прошу вас продать этим людям.

Миссис Лэфем остановилась в нерешительности.

— Тогда к чему вы все это затеяли? Чего вы хотите?

— Того, о чем уже говорил вашей жене. Чтобы вы продали все мне. Я не скажу, что собираюсь с этим делать, но вы уже ни за что не будете в ответе.

Лэфем был поражен, на лице жены он увидел оживление и любопытство.

— Мне нужна недвижимость, — продолжал Роджерс, — и деньги у меня найдутся. Сколько вы хотите? Если дело в цене…

— Персис, — сказал Лэфем, — иди спать, — и бросил на нее взгляд, требовавший повиновения. Она ушла, оставив его наедине с искусителем.

— Если вы надеетесь, что я пособлю вам в ваших плутнях, Милтон Роджерс, то вы не туда обратились, — сказал Лэфем, закуривая сигару. — Стоит мне только продать вам мою собственность, вы сей же час перепродадите ее другой паре негодяев. Я их сразу раскусил.

— Это христиане и джентльмены, — сказал Роджерс. — Но я не намерен их защищать и не намерен сообщать вам, что сделаю или не сделаю с предприятиями, когда они снова будут в моих руках. Я спрашиваю: продаете ли вы их мне, и если да, то за сколько? А после продажи это ни в коей мере уже не будет вас касаться.

То была истинная правда. Это подтвердит любой законник. Лэфем невольно восхитился изобретательностью Роджерса; все себялюбивые чувства его натуры объединились, подкрепленные сознанием необходимости, и требовали от него согласия. Действительно, почему бы отказываться? Причин для этого теперь не было. Каждый скажет, что он сражается с призраком. Он продолжал курить, точно Роджерс уже ушел, а Роджерс по-прежнему стоял у камина, терпеливый как часы, тикавшие над ним на каминной доске и мелькавшие маятником то по одну, то по другую сторону его лица. Наконец он сказал:

— Ну как?

— Вот как, — ответил Лэфем. — Не ждите ответа сегодня, это я уже говорил. Вы ведь знаете: то, что вы сказали, ничего не меняет. А жаль. Видит Бог, я очень хотел бы избавиться от этой собственности.

— Так отчего не продать ее мне? Разве вы не понимаете, что после этого вы уже ни за что не отвечаете?

— Нет, не понимаю; если к утру пойму, то продам.

— Но почему вы думаете, что утром будете понимать лучше? Вы только зря тратите время! — вскричал Роджерс, обманутый в своих надеждах. — Откуда такая щепетильность? Когда вы отделывались от меня, такой щепетильностью и не пахло.

Лэфем поморщился. Конечно, нелепо человеку, который однажды уже проявил такое себялюбие, заботиться о правах других.

— Думаю, что за ночь ничего не случится, — ответил он угрюмо. — Во всяком случае, до утра я ничего не скажу.

— В котором часу прийти утром?

— В половине десятого.

Роджерс застегнул пальто и вышел, не сказав больше ни слова. Лэфем направился следом, чтобы запереть за ним входную дверь.

Жена окликнула его сверху, когда он возвращался.

— Ну как?

— Я сказал, что отвечу завтра.

— Хочешь, я спущусь, и мы поговорим?

— Нет, — ответил Лэфем, гордо и горько сознавая свое одиночество. — Ты мне ничем не поможешь. — Он закрыл дверь, и скоро жена услышала, как он шагает взад и вперед; всю ночь она слушала, не смыкая глаз, как он ходит по комнате. Но когда рассвет забелил окна, она вспомнила слова Писания: «И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».

Наутро она ни о чем не решилась спросить его, а он поднял на нее усталые глаза и, помолчав, сказал:

— Не знаю, что ответить Роджерсу.

Она не смогла произнести ни слова; она не знала, что сказать, и, стоя у окна, проводила его взглядом, когда он, тяжело ступая, шел к углу улицы, чтобы сесть в омнибус.

В конторе он появился несколько позднее обычного; почта уже лежала у него на столе. Среди конвертов был один длинный, официального вида с фирменным заголовком, и Лэфем, еще не вскрыв его, понял, что Большая Озерная и Полярная дорога предлагает купить у него лесопилку и мельницу. Он машинально удостоверился в правильности своего страшного предчувствия и, вместе с тем, единственной надежды и долго сидел, бессмысленно уставясь на конверт.

Роджерс явился точно в назначенное время, и Лэфем протянул ему письмо. Он сразу все понял и увидел невозможность дальнейших переговоров даже с такими податливыми и сговорчивыми жертвами, как эти англичане.

— Вы меня разорили! — крикнул Роджерс. — У меня не осталось ни цента. Господи, смилуйся над моей бедной женой!

Он ушел, а Лэфем долго смотрел на дверь, которая за ним закрылась. Вот она — награда за то, что он твердо, ценой собственной гибели стоял за правду и справедливость.

26

В тот же день, еще до полудня, пришла из Нью-Йорка телеграмма от виргинцев, сообщавшая, что их брат согласен на сделку; Лэфему оставалось завершить ее. А он этого не мог; и, если они не дадут ему отсрочки, будет вынужден упустить этот шанс, единственный шанс поправить свои дела. Он провел день в отчаянных попытках достать денег, но не достал и половины к тому часу, когда закрылись банки. Мучаясь стыдом, он пошел к Беллингему, с которым так надменно расстался, и изложил ему свой план. Он не мог заставить себя попросить у него помощи и просто рассказал, что намерен предпринять. Беллингем сказал, что все это — рискованный опыт, что сумма, которую ему предлагают внести, огромна, разве что есть полная уверенность в успехе. Он посоветовал отсрочку, посоветовал осторожность; он настаивал, чтобы Лэфем хотя бы побывал в Канауа-Фоллз и осмотрел залежи и фабрику, прежде чем вкладывать такие деньги в расширение дела.

— Все это хорошо, — сказал Лэфем, — но, если я не завершу сделку в течение двадцати четырех часов, они откажутся от нее и выбросят свой товар на рынок. А как мне быть тогда?

— Повидайтесь с ними еще раз, — сказал Беллингем. — Не могут они быть так бесцеремонны. Они должны дать вам время взглянуть на то, что они хотят продать. Если это то, на что вы надеетесь, я посмотрю, что можно предпринять. Но проверьте все как следует.