Последний воин. Книга надежды - Анатолий Афанасьев

Его дружок добавил:

— Мы с Гошей против всякого фарисейства и девальвации натуральных ценностей. Мы за мир, понял, дядя?

Пашута, видя, что они сверх меры умны и словоохотливы, решил поделиться с ними своей бедой. Он им рассказал, как Варю потерял и найти не может. Студенты выслушали его с недоумением:

— Так ты вон чего… Так бы и сказал, что тебе молодая баба нужна. А, Гриш?

— Точно. Зинку ему надо привести. Слышь, Данилыч, мы тебе Зинку сосватаем. Она тебя враз обиходит. Всех на свете Варвар забудешь. Такая ловкая девица, поверь слову. От твоего несчастья самое лучшее лекарство. Без отца, без матери росла. У ней кличка — «Пропеллер». Все твои страдания в клочья разнесёт. Век нас благодарить будешь. Только приоденься завтра, рубаху новую купи. В этом фартуке ты как-то не смотришься. Душ у тебя есть в халупе?

Они вертели Пашуту из стороны в сторону, ощупывали, одёргивали. Гриша рвался собственноручно ему укладку новую сделать, и так они дико ржали, что из подвала два чёрных кота вылезли поглядеть на неслыханное представление. В иное время Пашута шуганул бы от себя озорников в два счёта, но сейчас ему были приятны их выверты. Его тронуло, что парни не отмахнулись от него, а готовы хотя бы насмешками растормошить и ободрить. Одиноко ему было, ох как одиноко.

Днём время пролетало незаметно. Прибрав в подъездах и для виду поковырявшись возле клумб, он возвращался в свою конуру, где разогревал на плитке нехитрый обед, обыкновенно какой-нибудь супчик, приготовленный из пакета, к нему хлеб да колбаса, да молоко. Потом отдыхал часок, развалившись на топчане, то ли спал, то ли так лежал, затем готовил себе чай, заваривая как можно крепче. Чай пил с печеньем или вафлями, а то и тортиком себя баловал. Ближе к вечеру отправлялся навестить Лидию Васильевну, с которой у него установились дружеские отношения. Если заставал одну, а это обычно так и бывало, они вместе выкуривали по сигарете и делились впечатлениями дня.

Лидия Васильевна никогда не заводила первая разговор про Вареньку, но понимала, что Пашута затем и пришёл. Она теперь была в курсе всех подробностей и согласилась, что с ним приключилась настоящая любовь, о которой многие знают только понаслышке,

— Если бы блажь была, — в который раз убеждал её Пашута, — я бы давно перемогся, верно? Я калач тёртый, кое-чего повидал на свете. Понятно, обману много в интимных связях. Но бывает и настоящее. Вот мне всё время плакать хочется, это же стыдно кому сказать, как я характером ослабел, Лидия Васильевна, страшно подумать… Может, к врачу обратиться, к психиатру?

— Почему бы и нет, — соглашалась Лидия Васильевна. — Сейчас есть хорошие таблетки. Тазепам, например. Я сама иногда приму таблеточку — так уютно делается. Сны лёгкие снятся. Да я вам завтра принесу.

Обсудив сердечные дела Пашутины, они переходили к менее насущным вопросам. Пашута всё пытался выяснить, почему Лидия Васильевна такая грустная, хотя вроде всё у неё нормально — двое сыновей и прекрасный муж. Лидии Васильевне не то чтобы тема была неприятной, но как-то она её избегала.

— Всё же это чудно, — начинал Пашута после паузы. — Со мной пусть, я человек пропащий. Но вы от чего в печали, дорогая Лидия Васильевна? Красивая, при солидной должности…

— Не надо. К чему об этом говорить? Не хочу.

— Уж не погуливает ли ваш?

— Какой вы, однако, прилипчивый человек, Павел Данилович! Погуливает — я бы простила…

От новой приятельницы Пашута уходил с ощущением частичного обновления — так тяжелобольные выходят из процедурного кабинета, получив обезболивающий укол, и неизменно натыкался на мужчину неопределённого возраста с землистым, точно проморённым лицом. Мужчина был облачён в заношенную тройку стального цвета, шею его охватывал мятый синий галстук, к Пашуте он кидался так, будто они заранее договорились о встрече. Звали его Вадимом.

— Ну что, как она? — спрашивал быстрым голосом. Этот вопрос относился не к чему-нибудь конкретно, а к самому течению жизни.

— Ничего, утряслось, — отвечал Пашута. — У тебя как, Вадик?

— А тоже ничего. Рублик с полтиной имею. Добавишь?

— Мне нельзя. На службе.

Мужчина привычно огорчался:

— Что ж это мужик ныне пошёл ненатуральный. Я вижу — новый дворник. Обрадовался. Думал, компания будет. Ты вроде из себя интеллигентный. А оно вон как оборачивается… Да при твоей должности, хочешь знать, положено в просветлении быть.

— Не-е, никак не могу. Уволь. Следят за мной.

Услышав о слежке, мужчина мгновенно испарялся, и позже Пашута встречал его уже после отоваренного рубля. Вид его был неузнаваем. Землистые щёки отливали багрянцем, волосы сбиты на сторону, как у Гитлера, синий шнурок галстука торчал из бокового кармана. Он становился громогласен и, расположившись посреди детской площадки на качелях, задорно окликал всех проходящих. Заметя Пашуту, сваливался с качелей и семенил к нему. Очи его счастливо сияли, как у заговорщика накануне восстания.

Несчастье этою человека Пашуте понятно, но разговаривать с ним было скучно. Он многих похожих перевидал, сломавшихся под ношей бытия.

— Уйди с дороги, брат, зашибу, — предостерегал Пашута беззлобно. И больной страдалец, поверив предостережению, исчезал с глаз.

По вечерам Пашута в ожидании сна лежал на топчане в каморке, перелистывал «Огонёк» (две толстые годовые подшивки обнаружил под топчаном), прислушивался к уличным звукам. Затейливо скрещивались в голове витки воспоминаний. Стоило прикрыть веки, и тут же чудилось, что он в Глухом Поле, на дворе ясный день, и Варенька в соседней комнате что-то малюет на белых листках, при этом забавно поджимает губки. Доброе это было видение. Но чаще он думал вот о чём. Как могло случиться, что такого сильного мужика поработила молоденькая, несмышлёная девица? Она играючи извлекла из него какой-то главный стержень, и он вдруг задёргался в её руках, как тряпичная кукла. Как это ей удалось?

Пашута не зарекался от неожиданностей, могущих навалиться на любого человека, не зарекался ни от болезни, ни от слабоумия, ни от тюрьмы, ни от сумы, но если бы кто год назад намекнул ему, что его ждёт именно такая участь, он бы только усмехнулся про себя. Кого угодно может одолеть женщина, только не его. Он знал им цену — она никогда не казалась ему чересчур высокой. Да и не была Варенька похожа на тех, которые одолевают, которые несут в себе ведьмино начало. Ни ядовитых зубов, ни тайных уловок, коими сильна их порода, у неё не было.

А вдруг и впрямь есть люди, предназначенные друг другу, но при встрече только один догадывается об этом, а другой — нет. Варя — его женщина, какая ни есть, плохая или хорошая, но вся его, для него рождённая, другой не надо. Но встретились они невпопад. Вот и вся разгадка. Время не совпало, и это помешало им соединиться. Она не узнала его. Нет тут её вины. Может статься и так, если предназначение существует, то спустя сроки Варя опомнится и выразит ему запоздалое сожаление.

Смешны были мысли Пашуты, но он их не гнал, а лелеял: они навевали спокойные сны. Он ведь не очень и стремился разыскать Вареньку. Пока душа её витала поблизости, не зная о его присутствии, он мог тешить себя выдумками, у него оставалась надежда, которую при свидании, возможно, она убьёт одним пренебрежительным словом. Всё в ней было желанно ему, но и всё враждебно…

В первый день, когда он остался ночевать в дворницкой, к нему заглянули две жилички с третьего этажа и, извинившись за поздний визит, пожаловались, что их который вечер подряд беспокоит шум на чердаке. Они уже обращались в милицию, но обнадёживающего ответа не получили. Дамы были преклонных лет, обе сухонькие, опрятно, с претензией на старинную моду одетые. Обе кутались в одинаковые белые пуховые шали.

— А вы, случайно, не сёстры? — поинтересовался Пашута.

Они подробно ему объяснили, что действительно находятся в дальнем родстве, живут совместно долгие годы и потому стали как бы на одно лицо. Он не первый их об этом спросил. Это им приятно. По их наблюдениям, когда люди привязываются друг к другу и имеют общие взгляды, то постепенно притираются и внешне. Точно так домашняя собака с течением времени приобретает черты хозяина или, наоборот, хозяин становится её копией.

Пашута с ними согласился, хотя разговор по позднему часу показался ему несколько неуместным и тревожным.

Вместе с дамами он поднялся на третий этаж и через люк проник на чердак. Женщины остались ждать его на лестничной площадке. Они снабдили его крохотным фонариком-жужжалкой, и при слабом свете он добросовестно облазил чердачные углы. Здесь было много наворочено разного хлама. Пашута дважды приложился головой о стропила и поранил колено о железную скобу. Но старания его не пропали даром. Он обнаружил уютное местечко, явно обихоженное человеческими существами. В закутке между переплетениями труб возвышался ящик, покрытый клеёнкой, а вокруг расставлены ящики поменьше. Ящик-стол завален остатками пиршества: селёдочными огрызками, кожурой от колбасы, обломками хлеба, тут же — мутный стакан гранёного стекла. Пашута его понюхал: о да, совсем недавно из него пили бормотуху. Уж не Вадима ли это личный загончик? Да нет, скорее всего обосновалась тут, в стороне от придирчивых глаз, компания трудных подростков.