До того как - Анна Тодд

– Мне не следует… – говорю.

Но я был бы дураком, если бы не мечтал о стройных бедрах Триш, о ее идеальной коже. Она росла у меня на глазах, и я каждый день мечтал о ней, фантазировал…

Триш мой ответ нравится. Это видно по тому, как она облизывает приоткрытые губы, как смотрит на мои. Может, она тоже… ну, обо мне думает? Иначе почему спрашивает?

Триш мельком смотрит мне в глаза, потом снова на губы, и вот я уже забываю о здравом смысле, о сдержанности. Притягиваю ее к себе и целую, медленно пробую на вкус губы, язык. Триш моя в этот момент, и оба мы этим пользуемся. Она быстро распаляется и дичает. Стаскивает меня на пол, садится сверху. На лице у нее в этот момент глубокое облегчение. Запускает мне язык в рот, и я со стоном приподнимаю бедра. Хочу, чтобы Триш ощутила, как я возбужден, как у меня стоит на нее.

Наши пальцы переплетаются, и она направляет мою руку себе между ног. Спешит показать, что у нее там все мокро. Что она хочет меня. В доказательство своего возбуждения трусь о нее бедрами; Триш, выругавшись, просит продолжения.

А можно?..

– Что, если нас застанут? – чуть отстранившись, спрашивает она.

Вроде бы нас это не сильно тревожит.

– А если нет? – бормочет она себе под нос и тут же пресекает любые другие вопросы, вновь запустив мне язык в рот, расстегивая на мне брюки. Сует в них руку, хватает меня. И я таю. Страхи спалиться перед разгневанным Кеном, понимание, что Триш – не моя, трепет перед отъездом – все это тает. Я только и думаю, как бы мне войти в нее, познать ее.

Стягиваю брюки вместе с трусами, и Триш спешит взять у меня в рот. Проводит языком по разбухшей венке; прикрыв глаза, с наслаждением заглатывает мой член. Действует быстро и уверенно, словно больше ни разу не ощутит мой вкус. И это правда.

– Ложись на спину и разведи ноги, – прошу я ее. – Хочу полюбоваться тобой.

Мне надо рассмотреть то, чем я наконец обладаю. Триш ложится на середину ковра, отодвинув в сторону кофейный столик из темного вишневого дерева. Она быстро раздевается. Смотреть на нее – особое наслаждение. Длинное хлопковое платье летит в сторону; руки торопятся снять простенький белый лифчик. Я взглядом провожу вдоль изгибов ее тела; соски затвердели, как два маленьких камушка. Живот плоский, подтянутый. Бока плавно переходят в бедра.

Член у меня налился и пульсирует. Триш лежит передо мной, широко разведя ноги, и я слышу запах ее влажной вагины. Я уже чувствую, как у нее там внутри туго. Медленно опускаюсь и вхожу. Ее утроба перчаткой обволакивает мой член. Я двигаюсь и двигался бы так, наверное, вечно. Мне уже не хватает Триш, мне уже ее мало. Она лежит подо мной, закатив глаза, и я знаю: долго мне не продержаться. Она обхватывает меня ногами. Кончает и стонет: «…как сильно», впиваясь ногтями мне в плечи, и я долблю ее жестче.

Наконец изливаюсь, жалея, что это – первый и единственный раз, когда мне дозволено наслаждаться ее телом. Триш тяжело дышит мне в плечо, а я лижу ей шею, затем целую туда же.

Скоро мы приходим в себя; локти и колени натерты, мы потные и бурно дышим. Триш сидит на полу, скрестив ноги, а я – на диване, подальше от нее.

– Что, если мы не сможем остановиться? – спрашивает Триш, посмотрев на меня, а потом – на кухонный стол.

Не знаю, что делать, чего хочу я и чего хочет она.

– Придется, – бормочу. – Через месяц мне уезжать.

Триш слышала, что я сказал, – она даже помогала мне купить билеты, – но все равно смотрит так, будто только узнает об отъезде.

Молча кивает. Нас обоих захлестывает чувством вины и облегчения. А еще потери – того, что мы никогда не имели.

Чудесное настоящее…

Кен был моим другом – ближайшим другом, – а я сгорал от страсти к его жене. На беду мне, она была интересной и умной. Она сама понимала, что мы совершаем непростительный поступок, однако никто из нас ничего не мог с этим поделать. Мы стали заложниками неверного выбора. Всякий раз я, потный и запыхавшийся, ложась на ее обнаженное тело, убеждал себя: это не моя вина. Просто так сошлись звезды, сложились обстоятельства.

Еще мальчиком меня убеждали: ни в чем моей вины нет. Отец всегда был прав, даже когда ошибался, и передал эту черту старшему сыну. Я рос избалованным – но не деньгами; проводя время с отцом, я перенимал его наглость. Он никогда не признавал ошибок. Я усвоил, что всегда есть тот, на кого можно все свалить, однако старался быть другим отцом. Лучше, чем мой старик.

Кимберли хвалит меня. Пожалуй, не совсем незаслуженно, но я принимаю комплименты. Впрочем, она может и перцу задать: ругаться умеет не хуже моих однокурсников, выдувших кассету дешевого пива.

– Клади Карину в кроватку, и я тебя жду. – Кимберли целует меня в щеку и слегка шлепает по заднице. Подмигнув, улыбается и убегает в спальню.

Люблю эту женщину.

Карина во сне слегка рыгает, и я глажу ее по спинке. Тут она хватает меня за руку своей крохотной ручонкой.

Никак не верится, что я снова стал папой. Я ведь уже не молод, тут и там на голове у меня пробивается седина.

После смерти Роуз, когда остались мы со Смитом, я и не ждал, что у меня родится еще ребенок. Не думал даже выяснить, что у меня есть взрослые дети. И еще меньше – если учесть, как все началось, – я ждал, что мой двадцатиоднолетний сын станет мне другом. Хардин из моих самых больших неприятностей превратился в самую большую гордость. Я так боялся за его будущее, что устроил на работу в «Вэнс».

Чего я не ожидал, так это что он окажется гением. Глядя на него, бунтаря в детстве, я думал, что он умрет, так и не начав жить. Хардин был паршивым ребенком, причинял бедной матери одну боль. У меня на глазах он из вечно злого и одинокого паренька стал автором бестселлеров и заступником для трудных подростков. Воплотил в себе все, чего я для него хотел. Смит во всем подражает Хардину, разве что татуировки ругает – мальчики постоянно из-за них спорят. Смит находит подкожные рисунки дешевыми и безвкусными, однако Хардин не упускает случая похвастаться каждой новой татушкой. На нем живого места нет.

Смотрю на маленькое чудо в кроватке и, выключая ночник на комоде, мысленно обещаю Карине быть лучшим папой.

Смит

В юности он не умел подавать пример. С какой стати кто-то стал бы ему подражать? Однако мальчик на него равнялся. Маленький мальчик с ямочками на щеках лип к нему, стоило зайти в гости; постепенно и сам он стал тянуться к братишке. Когда тот вырос, они стали близкими друзьями, а сравнявшись ростом, они и правда сделались братьями.

Сегодня придет Хардин, и я очень рад, ведь он не заглядывал несколько месяцев. Я уж думал, он совсем не вернется. Переехав, Хардин обещал навещать нас как можно чаще и пока что слово держит.