Звезды немого кино. Ханжонков и другие - Марк Аронович Кушниров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно, конечно, не соглашаться с его резкостью. Но слушать и слышать его мнение, безусловно, полезно. Тем более что в этих своих мнениях он далеко не одинок. Один из лучших друзей Мозжухина, режиссер Александр Волков, искренне предпочитающий европейский стиль голливудскому, с горечью пересказывал мнение великого российского актера: «Европейский кинематограф силен лишь наследством европейского театра и европейской литературы, культурными традициями, связью с прошлым».
Другой его близкий друг, известный актер Владимир Стрижевский, проклинал Америку и был уверен, что кризис Мозжухина начался с его «счастливой» работы именно в Голливуде. Там, «к сожалению, не поняли индивидуальности… талантливейшего актера — тонкого изобразителя человеческих страстей, поручили воплотить ходульную, кисло-сладенькую роль русского великого князя, одетого в обязательную черкеску с хлыстом в руках и приятной улыбкой на лице».
Готовность артиста потакать вкусам заокеанских продюсеров сыграла с ним дурную шутку. Его брат Александр Мозжухин вспоминал: «По контракту он должен был играть роли, которые ему предложили. И вот ему дали в картине „Отож“ играть роль русского офицера, принимающего роль в еврейском погроме. Роль действительно была отвратительная и вызывала полное отвращение к ее исполнителю. Иван это чувствовал и играл ее плохо. После этого единственного выступления он вернулся из Америки с уже наложенным на себя пятном, которое смыть было трудно…»
Когда Мозжухин после неудавшейся голливудской карьеры в 1928 году вернулся в Европу, его звезда уже померкла — он разрушался, но продолжал хорохориться и, хорохорясь, писал другу на обрывке ресторанного счета:
Завет единственному другу: Владеть самим собой. Войти в стальные латы… И на турнире встретиться с судьбой! Удач не замечать и не жалеть утраты — Владеть самим собой!В Германии он продолжал сниматься, но не смог ужиться с победившим звуковым кино: по-французски он говорил с сильным акцентом, а английского и немецкого не знал вовсе. Он снялся только в пяти звуковых фильмах, из которых удачным оказался лишь один — «Сержант Икс» (1932). Расставшись с третьей женой — французской актрисой русского происхождения, — он одиноко жил в пригороде Парижа, где и умер от чахотки в январе 1939 года.
Невеликий перелом
Перелом в истории русского кино случился почти одновременно с великим социальным переломом — в начале 1918 года, когда лучшие силы этого самого кино во главе с Ханжонковым волею случая оказались в Крыму.
В конце января оттуда пришли первые известия о завершении фильма-шедевра «Отец Сергий», где соединились талант Льва Толстого, мастерство режиссера Протазанова, а заодно усилия артистов во главе с Мозжухиным. Даже на фоне революции и фактического распада страны восторженные зрители с нетерпением ждали этого фильма — и, дождавшись, разразились бурей похвал. Однако съемочной группе от этого было мало толка: у нее не было ни денег, ни пленки, а покинуть Крым она не могла, поскольку сообщение с центром страны было прервано.
«В самом начале января, — пишет Ханжонков, — стали распространяться слухи о приближении Красной армии к нашему полуострову, а в половине января эти слухи подтвердились… После прихода красных у нас была возможность спокойно работать». Конечно, это писалось с расчетом на советских читателей (и цензоров) — с установлением советской власти у киношников не появилось ни пленки, ни денег. К тому же очень скоро, после заключения Брестского мира, Крым заняли немцы.
Тем временем 17 февраля в московском кинотеатре Ханжонкова на Триумфальной площади состоялось собрание киноработников по вопросу организации творческого союза. Присутствовало 302 человека, в том числе кинорежиссеры Чайковский, Протазанов, Перестиани, Висковский, Сабинский, Уральский, Анчаров и др. (Дранкова не было.) Была масса артистов, все операторы, рабочие, служащие ателье. Проголосовали почти единогласно: «Признаем необходимость в настоящее время объединиться против действий пяти человек, действующих от имени нас», и т. д. Эти пять человек были: Гардин, Шнейдер, Ильин, Гольдберг и Ахромович.
Не особенно веря в возможности нового союза, а заодно и в прочность большевистской власти, многие актеры и режиссеры стремились прочь из голодных и холодных столиц (в марте 1918-го прежняя столица, Петроград, уступила этот статус Москве). А в январе киногазета «Зритель» сообщила, что Вера Холодная вместе с Руничем собираются в Берлин — на гастроли. Из этого, впрочем, ничего не вышло, и в феврале актриса с верным Руничем и другими «ханжонковцами» уехала сниматься в Одессу — как потом оказалось, навстречу смерти…
Тем временем кино в России продолжали снимать — но кино это было, сообразно времени и вкуса публики, то мрачным, то разухабисто-жутким. Один из рецензентов апрельской «Кино-газеты» (№ 3) остроумно пишет: «Если бы не было сегодня дьявола, он был бы готов к воскресению именно сейчас и именно в кинематографе. Вот уж подлинное царство сатаны: у Гардина „Ток ядовитой любви“, у Харитонова „Потомок дьявола“, у Ермольева „Сатана ликующий“, у Биофильма „Скерцо дьявола“, у Козловского и Юрьева „Сын страны, где царство мрака“, в Нептуне выйдет „Дети Cатаны“ (по Пшибышевскому), Ханжонков обещает „Печаль Сатаны“ и т. д.».
А вот письмо в редакцию той же «Кино-газеты»: «Прошу довести до сведения всех пожелавших вступить в мою студию кинематографии… ввиду исключительно тяжелого положения в связи с переживаемым нами моментом… начало занятий временно откладывается…П. И. Чардынин».
Жизнь в Москве становилась все более опасной, ходили слухи один страшнее другого. «Безобразничали» не только простые бандиты, но и идейные анархисты, пока в конце марта их не разоружили — с пальбой и взрывами прямо в центре города. В эти дни кинематограф остался почти без публики, на сеансы рисковало приходить не более трех-пяти человек. Но очень скоро залы опять наполнились — советская власть укрепилась, и в город хлынули ее сторонники: красноармейцы, матросы, вселившиеся в «уплотненные» квартиры рабочие… Все они охотно посещали «иллюзионы», где теперь яблоку было негде упасть.
Газеты со вкусом описывали эту картину: «Дикие очереди у касс, давки и драки у входа в зал… Заплеванный пол с неизбежной шелухой от семечек и окурками…
