Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он красноречиво размахивал саблей.
Ага побледнел от ярости как полотно. Но, осмотревшись, увидел, что число солдат растет, а толпа горожан и любопытных подзадоренная разглагольствованиями Свидерского, принимает угрожающее положение. Тогда он стал просить через посредство армянина:
— Пусть отведут меня в подворье, я буду терпеливо ждать…
Но Свидерский уперся на своем:
— Пусть выдадут оружие…
После тщетных переговоров, турки, видя, что попали в западню, волей-неволей стали с лязгом и проклятиями бросать на землю сабли, которые Свидерский велел спешно подбирать, зная, какая им цена.
— А теперь, — прикрикнул он, — хотя у меня и приторочен у седла моток шелковых бечевок, чтобы вязать пленников… но, так и быть, пускай возвращаются в свое подворье не на привязи… только с глаз их не пускать!
Тогда ага повернул коня, а вслед за ним Свидерский. Он ехал важно, с обнаженной саблей, покручивая ус, и провожал турок до подворья, когда догнал их Тшетяк, из королевской канцелярии.
— Пан наместник, — закричал он, — то-то вы заварили кашу! Знаете ли, что значит взять в плен посла и нанести ему такое оскорбление? Это называется нарушить международные права… Как мы выпутаемся?
Свидерский разозлился.
— Какое мне дело до международных прав! Собесский разделывает их там под орех, а мы здесь к ним с почтением! Вздумал задирать свой нос! Как бы не так… Что с воза упало, то пропало!..
И он дал знак увести узников, а Тшетяку, не прощаясь, крикнул:
— Провожу их до подворья, поставлю стражу, а потом уже поговорю с ксендзом-подканцлером.
Так и сталось. Турки, не солоно хлебавши, должны были вернуться в свое подворье, оружие им не вернули, а Свидерский приставил к ним, вдобавок, стражу, приказав первому, кто попытается бежать, всадить пулю в лоб. Сам же прямо с места, отправился к епископу.
Тот, оказалось, только что вернулся от архиепископа и переодевался. Свидерский велел доложить о себе.
Епископ немедленно вышел к нему.
— С какой, ваша милость, вестью? — спросил он.
— Безделица, ваше преосвященство: забрал в плен турок; что прикажете с ними делать?
— Каких? Где? — в испуге спросил епископ.
— Да этого… агу! Таскался по улицам, силой хотел пробраться к королю, так что пришлось окружить его и заставить положить оружие.
Ксендз Ольшевский побледнел и задрожал от страха.
— Иезус, Мария! — воскликнул он. — Вот наколобродил-то: посол — неприкосновенная особа!
Свидерский пожал плечами.
— Ничего не знаю… шумит, силой лезет к королю… так я и позволил! Посадил его под стражу. Что с ним делать?
— А я почем знаю? — ответил, задумавшись, подканцлер. — Пусть останется где есть; только упаси вас Боже пальцем его тронуть! Турки завопят и будут мстить.
— Мне кажется, ксендз епископ, что Собесский научил их там уму-разуму и они пикнуть не посмеют. Тем более, что вожделенного ради здравия его королевского величества…
И Свидерский победоносно удалился.
Однако горожане очень беспокоились, как так осмелились посадить под стражу султанского посла…
К вечеру наверное поджидали конца из-под Хотина.
Состояние здоровья короля было все то же, но к сумеркам лихорадка, как обычно, увеличилась, он бредил и томился.
Браун на вопросы либо ничего не отвечал, либо ворчал:
— Ксендза ему, а не врача… Ни я не помогу, ни сотня нас, если бы собрались…
Среди зловещей тишины, царившей в доме, Михаил лежал и бредил… О предмете его галлюцинаций можно было догадаться по отрывочным словам, срывавшимся у него с языка:
— Есть письма?.. Какие вести от гетмана?.. — не получив ответа, он зарывался в подушки и стонал. Снова просыпался и метался.
— Взяли Каменец, взяли Каменец?
Никто не отвечал… Король, закрыв лицо руками, умолкал.
Среди лихорадочного бреда наступил вечер; опасались поворота к худшему. Между тем случилось обратное: король проснулся, и слабым, измененным, но совершенно естественным голосом спросил который час. Супруга кравчего, сидевшая у постели, ответила и спросила, не хочется ли ему пить.
Король отрицательно покачал головой.
Лицо короля ужасно похудело и приобрело какое-то застывшее выражение… Казалось, что под этой оболочкой готовится какой-то перелом. Речь была сознательная, но холодная.
Все это чрезвычайно обрадовало чету кравчих и Келпш побежал к Брауну с вестью, что королю значительно к ночи полегчало. Врач поспешил к больному и, с великим изумлением, нашел значительное улучшение пульса.
Действительно, болезнь как будто уступила лечению, лихорадка ослабела, сознание было ясное, король все вспомнил и жаловался только на слабость.
Поворот к лучшему был настолько очевиден, что все воспрянули в надежде. Ксендз Ольшевский, прибыв к постели короля, не хотел верить своим собственным глазам и ушам. Браун только пожимал плечами.
В этот день ждали вестей из армии, обещанных Собесским, как только он подойдет к Хотину и определит неприятельские силы и собственное положение. Потому всех охватило нетерпение.
Тем временем король потребовал духовника.
В полной тишине, без помпы, которая могла бы привлечь любопытных, король был напутствован Святыми Дарами и лежал спокойный, почти улыбающийся. Но ежеминутно приказывал наведываться не прибыл ли гонец от гетмана.
— Вижу его, — говорил он, — вижу! Едет… везет мне письма…
И он молитвенно поднимал руки к небу. По временам закрывал глаза, впадал в легкую дремоту, просыпался и что-то шептал… И так до поздней ночи, борясь с дремотой, он не хотел уснуть и ждал, пока не послышался стук у ворот, — знак, что гонец приехал.
Ксендз Ольшевский украдкой выбежал, чтобы вперед прочесть прибывшие бумаги, не зная, можно ли показать их королю. Он боялся, что в случае неблагоприятных известий, они могут дурно повлиять на состояние его здоровья.
Но собственноручное письмо гетмана было полно самых радужных надежд:
— Ручаюсь шляхетской и рыцарской честью, что разнесу турок… В их лагере такая теснота, что бегство невозможно. Знаю, что гетман Пац будет против битвы; но я должен, на нее решиться и должен победить, и отмщу за все поражения и трактаты… как Бог свят, отмщу, и победа наша!
Сияя радостью, холмский епископ вошел с письмом Собесского в спальню короля, который, с предвидением, часто свойственным больным, чуял душой прибытие гонца и требовал писем.
Молитвенно сложив руки, король приподнялся и сел, слушая письмо, а из глаз его струились слезы. На измученном лице отразилась глубокая внутренняя радость.
Он возвел очи горе и молвил:
— Ныне отпущаеши раба твоего, Господи!
Потом медленно соскользнул на подушки, послал подканцлеру благодарную улыбку и лег спокойно, как бы отошел ко сну… глаза его закрылись.
Все ушли и в комнате было слышно только его слабое дыхание.
Пани Келпш стала на колени к стулу и молилась…
Внезапно, среди тишины, раздался тяжелый вздох… она бросилась к постели…
Король был мертв.
Примечания
1
Нечто в роде "повытчика".
2
"Не достоин есмь" (лат.).
3
С баца, с первого слова (лат.).
4
Монашеский или канонический час (лат.), вроде нашего "адмиральского часа".
5
Богу одному ведомо (лат.).
6
Если бы так (лат.).
7
Если басня не врет (лат.).
8
Так или иначе (лат.).
9
Король Болеслав Храбрый.
10
В латинском классическом смысле т. е. зависимых людей, наприм., должников, аренадаторов и т. п.
11
Прииди, Дух-Зиждитель! (лат.).
12
Итак (лат.).
13
Хлеб праведных тружеников (лат.).
14
О государственных делах? (лат.).
15
Единогласно (лат.).
16
Кс. Ольшовский.
17
Часы примитивной яйцевидной формы.
18
Несчастие для отечества — плач для Иеремии (лат.).
19
Ныне Медовая улица.
20
Беседа (итал.).
21
Христофора.
22
Преданная душа (лат.).
23
Что нового? (лат.).
24
Первые люди государства (лат.).