Эти двери не для всех - Павел Сутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Т ы, Боря, прекрати себя изводить, – сказал Вацек..
Он уже не в первый раз это сказал. Он шел за Полетаевым от
Никитских ворот. Шел и бубнил.
А Полетаев зачем-то вспоминал определение резонанса из школьного курса физики – что-то вроде резкого увеличения амплитуды колебаний при совпадении частоты внешних воздействий. С Полетаевым происходил явный резонанс, попросту говоря, несколько неприятностей одновременно.
Вацеку хотелось подбодрить приятеля и в то же время побыстрее от него отделаться. Вацек куда-то спешил.
Они шли по Тверскому, собирался дождик. Вацек озабоченно посмотрел на небо и поднял воротник плаща.
– Тебе надо перейти к Аландарову.
– Вацек, отстань…
– Почему сразу – отстань? – бодро сказал Вацек. – Забери свою тему и уходи к Аландарову. Он тебя со всей душой возьмет. Только для того, чтобы нагадить Штюрмеру, возьмет. И, кроме этого, у него сто резонов тебя взять. Ну хорошо, пусть не взять! Не цепляйся к словам! Ты в
Институте велик, Аландаров тоже велик… Почему при этих обстоятельствах двум благородным донам не договориться?
“Чего он за мной увязался? – досадливо подумал Полетаев.
– А на совете молчал… ”
Час назад на ученом совете Багатурия и Штюрмер насели на
Полетаева всерьез. Они часто топтали кого-нибудь, а сегодня насели на Полетаева. Не так чтобы по настоящему,
“ по-взрослому ” – все-таки Полетаев был наособь, за ним высилась фигура Кишкюнаса, очень значительная для
Института фигура. Штюрмер с Полетаевым вел себя осторожно.
Но Багатурия сегодня разговаривал нагловато. А Багатурия почти ничего не делал без распоряжения Штюрмера. И все это было плохим признаком – признаком того, что Полетаев перестал быть “ священной коровой ”.
– Ладно, Вацек, – сказал Полетаев. – Все хорошо. Класть я на них хотел. Успокойся.
На Пушкинской площади они пожали друг другу руки. Вацек остановил такси, грузно уселся, подбирая полы длинного плаща.
Полетаев спустился в подземный переход.
Машину утром забрала Вера.
Полетаев подумал, что можно было бы пройтись пешком до
Сретенки и побыть одному на полчаса больше.
“В прошлой жизни, – думал Полетаев, лавируя между прохожими, – я был страховой агент Лопес или контрабандист
Гомес… Я жил в Порт-о-Пренсе. Меня звали
Янаки-Ставраки-Папасатырос… Я жил в Касабланке и в
Маракеше…
А здесь я не жил… И сейчас не хочу под этим дождичком гнусным… ”
Короче говоря, Полетаеву не хотелось идти домой.
Это рано или поздно случается со многими женатыми мужиками, случается по-разному, а что до Полетаева – так это был просто “ коньяк с легендой ”.
“Итак, начнем, благословясь… ”
“Знаешь, – как-то сказала Верка, – я ведь никогда не ждала от тебя подвигов (ну не дура?). И достатка особого не ждала. Но ты бы как-то соответствовал своим первичным половым признакам, супруг… ”
Полетаев почти никогда с ней не спорил. Если спорил – то вполголоса, по вопросам бытовым и сиюминутным. Не нужны были Вере пресловутые гвозди, которые настоящий мужик вбивает в стену, и изысканные словеса ей не были нужны. А к постели она, кажется, остыла после тяжелой беременности и череды дочкиных младенческих болезней. Но какая-то заноза в голове у Веры была.
“Боря, есть законы природы. Можно эти законы толковать так, можно этак… Но игнорировать их смешно. Ну да, я не хрупкая, не блоковская, в койке не верещу… Однако есть вещи, без которых мужчине с женщиной не ужиться.
Понимаешь, надо, чтоб мужик чего-то очень хотел. Все деньги я заработаю сама. И черт с ней, с твоей карьерой…
Я хочу чувствовать твой темперамент. У моего мужчины должен быть характер ”.
А тут еще Катя, дочка… Первую, видимую пуповину пересекли в роддоме. Осталась невидимая. Катя чувствовала
Веру кожей, могла переговариваться с Верой малопонятными посторонним междометиями, движениями бровей. Когда Кате было девять лет, Полетаев случайно поймал дочкин скучающий взгляд и вздрогнул. Дочери не должны так смотреть на отцов. Дети вообще не должны так смотреть. Да это и не
Катя тогда взглянула на Полетаева, а Вера. Взглянула своими глазами и через ту чертову пуповину управляла мимикой Кати.
“ Беги ты оттуда… ” – грустно сказала мама.
Мама убежденно не любила Веру все годы полетаевского брака.
“У Рассела есть рассказ “Мы с моей тенью ”,- сказал Вацек.
– Помнишь? ”
Вацек с Полетаевым тогда сидели в пивной на Пречистенке.
(Холостой Вацек уже собирался, а женатый Полетаев все не спешил.) Он тогда огрызнулся и сказал Вацеку, чтобы тот не умничал – у Рассела толстухе с невостребованным пылом нужен был “ орел комнатный ”. Вере, кажется, требовался орел очевидный.
“ Ты не обижайся,- осторожно сказал Садовников, – может, она дура? ”
Может, и дура… Всякие бывают дуры. Бывают, наверное, и такие. И голоса она не повысит, и хороший вкус, и к
Заболоцкому у нее пристрастие настоящее, искреннее, не манерное, и все при ней. Но дура… Да, может быть.
“А что ты наплел про ранение? ” – деловито спросил Садовников.
“ Ничего ”.
“Совсем ничего? ”
“Совсем ”.
“ Не понимаю… Ты же лежал в Бурденко, Боря… В конце концов тебя дома не было две недели… Слушай, а она вообще знает, что ты занят в Управлении? ”
“Не знает ”.
“А вот это непорядок, – сухо сказал Садовников. – Совсем непорядок. Боря, есть правила… Порешай этот вопрос. Или я тебя отчислю ”.
“ Куда ты меня отчислишь? ” – тоскливо спросил Полетаев.
Он вошел в свою квартиру и прислушался – нет, дома никого не было. Повесил куртку, снял ботинки и прошел на кухню.
Включил телевизор и уже собирался сделать себе бутерброд с салями (Вера по утрам ела фруктовые салаты, Катя тоже, на его еду они смотрели, как на тарантула) и налить свежего пива в высокий прозрачный бокал. Чтобы бокал мгновенно запотел, а он, Полетаев, сделал большой глоток, а потом – глоток поменьше… Но тут он увидел, что у телефона помигивает красная кнопка, и включил автоответчик.
– Борис, – сказала Вера, – будь другом – забери Катюшу. Я не успеваю. Я еще позвоню.
Дочка занималась в театральной студии во Дворце молодежи на “Фрунзенской ”, репетиции у нее заканчивались в семь.
Полетаев посмотрел на часы – без четверти шесть. Он успеет выпить пива и съесть бутерброд.
“Как назывался тот фильм?.. “La totale”! Точно!.. Итак, я герой, а она думает, что я ватный. А на самом деле я герой. Герой, голова с дырой… И нога с дырой… ”
Фильм “La totale” они с Верой смотрели в кинотеатре “Спорт
” тринадцать, наверное, лет тому назад. Главный персонаж был штурмовиком “GIGN”. А жена думала, что он телефонист.
Полетаев с Садовниковым в то время были просто приятели. В кинотеатре “Спорт ” Полетаев с Верой съели водянистый пломбир в никелированных вазочках, в зале держались за руки и, поворачиваясь друг к другу, смеялись.
“Вацек зануда. Но романтик! Он всегда считал, что мэнээс с автоматом – это красиво и правильно. И Садовников тоже романтик. Служака, орел, но романтик. Этот считает, что ранения в бедро и касательное в шею (притом, что второе, кажется, от своих) для интеллигента в четвертом поколении, для меня то есть, тоже нормальны и входят в профессию…
Ох, не люблю я романтиков… “ Романтика, романтика – нехитрая грамматика… ” Никогда не стал бы рассчитывать на романтика. Романтика начинается с хороших книг и горящих глаз, а кончается тем, что убивают самых лучших. И в “Берте ” тогда тоже – куда ни плюнь, попадешь в романтика. Сто шестьдесят романтиков: филфак, журфак, физтех. Альпинисты, каэспэшники, салат в головах – дон
Румата, Роберт Джордан, “ свободные люди в свободной стране ”, “…да поможет нам меч, ибо щит нам уже не поможет… ”. Всякое такое… Половину положили тогда в
Очакове… Городецкий вывозил на вертолетах все, что от
“Берты ” осталось, трупы тоже вывозил. Кто теперь разберет, почему так получилось? Перемирие и тишина, но вдруг тяжелый, совсем, как в первые месяцы, бой в Очакове.
Курсанты, таманцы, чуть ли не морская пехота… Все вперемешку. А ведь уже есть приказ Штаба на отход и расформирование, но в “Берте ” об этом ничего не знают. И армия присягнула парламенту, армейцев отзывают за Садовое кольцо, но таманцы тоже ничего не знают. Все знают, а они не знают!.. Городецкий тоже был романтик. Рассудочный романтик. Он не поверил заверениям штабистов, он прямо на заседании Штаба вытребовал три вертолета и бросился в
Очаково к своему батальону. А батальон уже перемололи в труху… А после – та мутная история с самим Городецким: по всей Москве перемирие и тишина, но вдруг рейд на
Щербаковке обстрелял “ уазик ” со Славой Городецким, и
Слава умер в двадцать девятой больнице. Где тут, скажите, место романтике? ”
По результатам переговоров в Тушине Слава и трое взводных из “Бер ты ” – а “Берта ” была видным батальоном, заслуг за
