Катализ. Роман - Ант Скаландис

Вернувшись в Норд, Кротов прежде всего напомнил о дополнительных пунктах, внесенных в программу партии его отцом, и подчеркнул, что намерен отстаивать неуклонно именно эту линию. Петрикссон не возражал, он опасался внутрипартийных конфликтов, тем более, что Кротов пользовался колоссальной популярностью в массах как борец и страдалец за идею. Вакцинированность его зеленые рассматривали как тяжкое увечье. Но не так рассматривал ее сам Кротов. Он выдвинул тезис о том, что вакцинация не противоречит членству в партии, более того, помогает работать. «Продленная молодость, как временная уступка, позволит нам скорее покончить с оранжевой чумой!» — говорил он. Вот когда начался настоящий развал партии.

Кротов приехал в Норд не один, с ним словно тень ходил теперь повсюду некто Спайдер Китарис, друг по школе в Лэнгли. Китарис был потомком матерых контрразведчиков-профессионалов и унаследовал от них все самое худшее: беспринципность, жестокость, готовность, не думая, выполнить любой приказ. А также был он крупен необычайно, туп на редкость, и чрезвычайно охоч до женщин. Как следствие, стал принципиальным противником детей и к двадцати годам оказался уже вакцинирован, по документам случайно, а на деле, безусловно, намеренно.

За Кротовым и Китарисом потянулись многие. Что и говорить, заманчиво было продлить свою молодость, сохранив при этом идеологическую платформу зеленых. Петрикссон пытался убеждать, но — куда там! Истинных зеленых становилось все меньше. И это понятно. Их вакцинированные сверстники сохраняли абсолютное здоровье, а они как раз в те самые годы начали заметно сдавать — возраст есть возраст. Хотя Петрикссон и пытался на личном примере доказывать возможность продления молодости без всякого оранжита. Он сам прожил девяносто три года и до последних дней сохранил бодрость, активно занимался физкультурой, ездил по всему миру, много выступал, не давая себе никаких поблажек. Младшего сына Сванте Петрикссон зачал в возрасте восьмидесяти семи лет. Вообще же было у Кнута три жены, и он оставил после себя двенадцать детей: семерых сыновей и пятерых дочек. Самыми знаменитыми из них стали младшие — Шейла и Сванте.

Когда Петрикссон-отец умер, лидерство в партии захватил, разумеется, Кротов. Старшие сыновья Кнута Олаф и Гунде дрогнули перед его политическим опытом и оказались на подхвате у председателя.

А Кротов сделал Норд международным центром ностальгии по прошлому, не просто открытым городом, а городом-зазывалой. Ведь место, где не признавали сибров, требовало огромного количества рабочих рук, да еще на такие работы, включая самые грязные, о которых люди в большом мире успели давно забыть. И поначалу официантами, горничными, уборщиками, мойщиками, поварами, монтерами, прачками, проститутками, сутенерами, банщиками, ремонтниками, полицейскими, вышибалами работали в Норде только во имя идеи или от скуки — те, кто не мыслил себя в сеймерном мире. Теперь же, когда Зеленая столица стала принимать до миллиона туристов в год, обойтись в сфере обслуживания одними членами партии не получалось. И Кротов нашел остроумнейший выход: перевел туристов на самообслуживание, причем, благодаря полной компьютеризации города, была возможность вести кропотливый учет соответствия объема работы объему потребления каждого человека. Древний принцип «За все надо платить», перечеркнутый Брусиловым там, на большой земле, здесь соблюдался неукоснительно и служил одновременно экономическим рычагом и пикантной приманкой для рекламы Города прошлого. По существу, Кротов возродил товарно-денежные отношения. В эпоху, когда единственным всеобщим эквивалентом ценности стало время, он сделал человеко-часы разменной монетой — все в его городе имело цену, выраженную в них. Гость мог сначала заработать себе право на все виды развлечений, а мог отработать эту «барщину» потом, так сказать, с похмелья. Много было любителей чередовать труд и отдых: вчера ты заказывал деликатесы в ресторане, а сегодня бегаешь между столиками с подносом, вчера тебя тошнило в театре с перепою, а сегодня ты надраиваешь там пол, или сегодня отсиживаешься в камере за то, что приставал к девушке на улице, а завтра будешь в той же тюрьме коридорным надзирателем. А были еще и такие гости, которым предоставлялось право бесплатного обслуживания, впрочем всегда на строго определенную сумму, называемую исходным кредитом и начисляемую за конкретные заслуги перед партией зеленых. И вольный город Норд процветал, становясь с каждым годом все популярнее и популярнее. Ведь мир, разогнавшийся на сеймерных скоростях, менялся стремительно, как никогда, и люди, живущие сто лет в молодом теле, уставали от перемен, жаждали чего-то постоянного, жаждали встреч со своим неизменившимся прошлым, и город зеленых, вечный город, отнявший теперь это звание у Рима, давал людям то, чего они искали, и люди часто приезжали на Северный полюс умирать, подписывая контракт на все оставшиеся у них человеко-часы.

А вместе с удовольствиями и умиротворением приезжающие в Норд получали обязательную порцию кротовской пропаганды, их то исподволь, а то и открыто пичкали «зелеными» идеями. Ну и, разумеется, сама популярность Норда у туристов была лучшей пропагандой антисеймерной идеологии. Численность партии неуклонно росла, а сочувствующие ей плодились с еще большей скоростью. И Кротов становился все более и более знаменит, а партия его якобы сплоченнее и сплоченнее, и с каждым днем, как кричали зеленые, победа близилась.

Однако на самом деле Кротов лишь в выступлениях своих был яростен и непримирим, в вопросах же практических допускал все больше компромиссов: на Северном полюсе появилось скрытое сеймерное снабжение для сотрудников спецслужб, сеймерное оружие — для них же, размещенные вне видимости сеймеры-утилизаторы и, наконец, как последний удар по уставу и программе зеленых, — сеймерный транспорт в городе. По-настоящему же главной деятельностью председателя было создание системы негласного контроля в Норде и огромной разветвленной агентурной сети по всему миру. Об этом нигде не говорили вслух. Об этом догадывались лишь те, кто собирался всерьез бороться с Кротовым. А такие люди нашлись.

За нарушения ряда принципов, декларируемых ВКС, Кротов был выведен из его состава, а так как партия его по-прежнему признавалась официально, в Совете потребовался новый ее председатель. И от зеленых была выдвинута девятнадцатилетняя Шейла Петрикссон. Так в Норде окончательно утвердилось двоевластие. Формальным, признаваемым ВКС председателем зеленых стала Шейла, но реальной властью располагал, разумеется, Кротов. На стороне Шейлы был весь большой мир, но здесь, в Норде, ее поддерживала лишь беспомощная, существующая скорее номинально рота контроля. Крайцер же опирался на тайную полицию, организованную в соответствии с лучшими историческими образцами. Шейлу он не трогал. Присутствие оппозиции лишь повышало его популярность, и ему нравилось подчеркнуто одевать своих людей в зеленую с черным форму, символизировавшую по официальной версии зелень планеты в борьбе с черными силами космоса, породившими Апельсин. А соратники Шейлы носили традиционную бело-зеленую форму, где белый цвет был символом чистоты. И они были готовы сражаться за эту чистоту.

А далеко на юге, не делая разницы между черно-зелеными и бело-зелеными, не признавая никакой исторической перспективы за зелеными вообще, сходили с ума оранжисты. Оранжисты-фанатики, молившиеся своему Богу, рожденному на Земле. Оранжисты-ученые, бившиеся над проблемой сращения человека с Апельсином. Оранжисты-спортсмены, перестраивавшие свой организм путем предельных нагрузок. Наконец, просто оранжисты-любители: трепачи и бездельники, охотники за экзотикой и острыми ощущениями. На Южном полюсе тоже не было ограничений в удовольствиях. Точнее, именно там их действительно не было, ведь на Северном все разнообразие наслаждений исчерпывалось примитивным набором двадцатого века, не считая отдельных технических новинок. А в Городе будущего, как называли Сан-Апельсин сами оранжисты, было дозволено все. Каннибализм? Пожалуйста, во всех формах, вплоть до массовых пиршеств, конференций гурманов и соревнований по перегрызанию горла или еще чего-нибудь. Некрофилия? Ради бога — интимная, групповая, художественная, с музыкой и танцами. Любые извращения считались приличными. Появились новые: сиброфилия и оранжефилия. По концепции Тимура Сингха всем плотским желаниям человека надо было давать выход — только так и можно покончить с ними. Исключение составляли насилие и убийство — такие потребности за человеком не признавались. Насильников и убийц ожидала суровая кара — пожизненная высылка из Сан-Апельсина. На деле это означало передачу в руки всемирного правосудия и длительное тюремное заключение (в самом Сан-Апельсине ни суда ни тюрем не было). Для нового поколения, выросшего в сознании постоянного дефицита времени, привыкшего все ценности мира пересчитывать на дни жизни, отпущенные строго по норме, многолетнее вынужденное бездействие стало страшным наказанием. Многие не выдерживали в тюрьме подолгу, сходили с ума. Преступлений стало заметно меньше, а среди оранжистов — особенно мало. И это давало им весомое основание считать себя «зародышами грядущего». Другим таким основанием был их политический лидер-выдающийся ученый Педро Уайтстоун, ухитрившийся неизвестным даже ему самому образом дожить до ста пятнадцати лет. Он перекрыл биологический барьер, поставленный Апельсином, и теперь готов был к смерти в любой день, но смерть не торопилась. Брусилиане провозгласили его Сыном Божьим. Ученые пытались проникнуть в тайну феномена. Грин-блэки совершали покушения. Возникла легенда о скрываемой от народа тайне бессмертия. Так под брюхом земного шара начали разгораться свои страсти, и обитатели «подбрюшья» за толстыми боками планеты не видели страшной угрозы, нависшей сверху, с макушки, с Севера.