Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Экономическое недовольство. Как в свое время блистательно доказал на примере Февральской революции Юрий Пивоваров, при формировании революционной ситуации важны не столько объективные показатели кризиса, сколько его субъективное восприятие. Иногда относительно неглубокий и скоротечный кризис может вызвать непропорционально мощное потрясение, если население не готово терпеть его, а бывает и наоборот. Память о 1990-х делает нынешнее поколение россиян чрезвычайно терпеливыми.
В глазах населения благополучие нулевых возникло не столько вследствие благоприятной конъюнктуры на мировых рынках, обеспечившей уникально высокую цену на российские энергоносители, сколько благодаря политике Путина, который «укротил олигархов» и перераспределил доходы в пользу менее защищенных слоев населения. «Дело ЮКОСа» и сегодня продолжает играть свою мифотворческую роль, работая на имидж Путина и стабильность режима. Однако нельзя игнорировать факт, что к концу четвертого срока Путина политическая активность поколений, переживших 1990-е, пойдет на спад и на сцену выйдут те, для кого 1990-е – такая же легенда, как и СССР.
Социальная активность. С трудом приходившее в себя после шока 1990-х и в особенности после катастрофы 1998 года население России целое десятилетие оставалось в пассивном и подавленном состоянии. Однако волна кризиса 2008 года стала импульсом нового роста социальной активности, которая достигла пика в протестном движении городского среднего класса 2011–2012 годов. Эту социальную активность режиму было трудно подавить, но он сумел успешно направить ее в другое, безопасное для себя русло, перехватив в 2013–2014 годах инициативу зарождающейся революции.
Обществу была навязана мобилизационная модель развития, триггером для которой послужило присоединение Крыма, разбудившее и высвободившее дремавший до поры до времени националистический инстинкт. В течение нескольких лет в угоду этому инстинкту вслед за Крымом были последовательно проведены две войны – на Донбассе и в Сирии. В конце концов мобилизационный сценарий логично уперся в потолок глобального противостояния с Западом, после чего принял практически канонические советские параметры и стал перманентным фактором в жизни современной России, позволяющим пока выпускать любой протестный пар в патриотический свисток.
Пораженная «версальским синдромом» нация оказалась весьма отзывчивым материалом для посткоммунистического неоимперского проекта. Все попытки оппонентов Кремля пробить этот «блок», обнажая язвы и уродства режима, выглядят пока безуспешными. Возмущение локализуется внутри пресловутых «четырнадцати процентов» населения. Это позволяет Кремлю оставаться в рамках стратегии «удержания командных политических высот». Это очень тонкая и гибкая система контроля, но у нее есть свои слабые места, в первую очередь непосильная ресурсоемкость.
Институциональный кризис: когда верхи не могут. В течение всего срока своего правления Владимир Путин успешно боролся с перманентным институциональным кризисом, развивая альтернативную систему управления страной. Структура посткоммунистической власти в этом смысле недалеко ушла от власти коммунистической: и там и здесь сосуществуют виртуальная внешняя власть и реальная внутренняя. Но если в коммунистические времена за фасадом декоративной советской системы всем рулила партийная вертикаль с ее идеологическим кодексом поведения, то в путинской России за фасадом псевдодемократии всем рулит неясной природы вертикаль с понятийным кодексом поведения, заимствованным у криминального мира.
Путину удалось выстроить параллельный мир русской власти, в котором неформальные отношения являются всем, а формальные – ничем. Существующие параметры политической системы представляются Кремлю идеальными. Если бы действительно он мог сохранить их навсегда, нынешний режим существовал бы вечно, но сохранить эти параметры неизменными практически невозможно.
Компенсаторные механизмы, созданные Кремлем для сдерживания революции, конфликтуют друг с другом, в результате чего система постоянно глючит. При длительном применении лекарства оказались еще более вредоносными, чем та болезнь, которую ими лечат.
Сакральная путинская «стабильность» подрывается сверхвысокой ценой мобилизационного сценария развития, который вступает в противоречие с необходимостью обеспечивать относительно высокий уровень социальной защищенности населения.
Дело не в падении доходов, а в увеличении расходов. Милитаризация общества оказывается режиму не по карману. Возникает вилка: политическая целесообразность заставляет Кремль раскручивать маховик гонки вооружений, в то время как экономическая целесообразность требует немедленного сокращения военных расходов и перераспределения средств в пользу социальных программ. Выбор прост: либо продолжение милитаризации и реформа социальной сферы, либо сохранение советской социальной инфраструктуры и прекращение милитаризации. Путинский Боливар не вынесет двоих.
Как бы ни примитивна была тема коррупции, но именно она выступает сублимированной формой нового социального протеста. Режим вынужден экспериментировать и искать нестандартные решения. В рамках этих поисков Кремль открыл второй фронт и стал конкурировать с оппозицией в борьбе с коррупцией, которая, собственно, и составляет основу путинской вертикали власти. Тем самым он рубит сук, на котором сидит.
Понятийная система, служившая Путину верой и правдой двадцать лет, перестает работать. Чиновники всех рангов, бизнесмены из ближнего круга десятками идут «на посадку» за то, что играли по правилам, которые до самого последнего момента считались негласной нормой. Это дезорганизует всю систему управления страной, нивелирует компенсаторные возможности «внутренней власти».
Таким образом, все три основных элемента революционной ситуации, успешно подавленные десять лет назад, восстанавливаются на новом историческом круге явочным порядком, как птица феникс из пепла, а ресурсов уже нет – инструменты, которые были использованы для подавления революции, за десять лет были амортизированы. Нужно что-то менять, а менять нельзя, потому что существующая система идеальна.
Это политический цугцванг. Политическая трагедия Путина состоит в том, что, создав неимоверным напряжением сил максимально комфортные условия для своей неограниченной во времени и пространстве власти, в ближайшие несколько лет он вынужден будет совершить побег из политического рая.
Когда Путин на Петербургском экономическом форуме заговорил о биткоинах и блокчейнах, это было воспринято преимущественно как курьез. В этом же ключе еще ранее было оценено назначение в президентскую администрацию Сергея Кириенко, который, безусловно, является одним из наиболее ярких представителей технократического направления внутри посткоммунистической номенклатуры. Осмелюсь предположить, что за этими и другими поверхностными явлениями скрывается нечто большее, чем простой антураж. Они являются индикаторами действительного политического содержания завершающей фазы путинского режима. Этим содержанием будет дискуссия о модернизации России.
Проклятый вопрос, когда-то поставленный Медведевым, возвращается из небытия, чтобы возглавить политическую повестку следующего президентского срока, причем поставлен он будет в наиболее неприемлемой для Путина форме – не как спор о модернизации России, а только лишь обсуждение вопроса о том, как и когда ее модернизировать. Все последние годы Владимир Путин инстинктивно и, заметим, очень разумно придерживался крайне консервативной позиции в отношении любых перемен. Кто бы и как бы ни склонял его к разного рода реформам, он всегда приходил к мысли, что лучшая реформа – это ее отсутствие, поэтому третий, а затем и четвертый президентские сроки Путина оказались круговым движением. Но рано или поздно с круга придется съезжать, весь вопрос в том, когда и куда. Историческая роль Дмитрия Медведева, возможно, состоит в том, что он во время своего краткого «зиц-президентства» успел, словно мальчик из сказки о голом короле, сказать правду: с круга Россия может съехать или в модернизацию, или в пропасть.
Но модернизировать Россию можно по-разному: можно перепахать ее мирным трактором, а можно проехаться по ней на танке. Собственно говоря, миссия, от которой всячески хочет уклониться Путин, и состоит в выборе одного из двух возможных сценариев русской модернизации – «силовой модернизации» и «модернизации с человеческим лицом». Этот выбор для России не нов. Он красной нитью проходит через русскую историю от Ивана Грозного до наших дней, но от этого не становится более простым. Применительно к политическим условиям сегодняшнего дня он выглядит как выбор между двумя мегапроектами – проектом «Сечин» и проектом
