Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, а что, ну? Жора напился. Пока его не было, вот, полюбуйся, притащили мешки! А я – что, ну? Я свои два часа отстоял, никого не увидел.
Олег жил неподалеку. Все дома окрест спали, свет не горел. Шоссе затихло. Даже небо дремало. Олег решил, что не будет большой беды, если он сбегает домой за чаем, как два часа без чая-то высидеть. Жена сунула ему мешок с мусором:
– На, отнеси куда надо.
Куда нести-то, темнота – глаз выколи, а тут, на карауле, и так уж горка. Еще мешок картины не изменит.
К четырем утра, к следующей смене караула, рассвело. Костя пришел на смену, пошатываясь и почти не проснувшись. Под мышкой у него был коврик для йоги, не выслушав Олега, он немедля расстелил коврик прямо на земле и так же немедля задрых.
«Пойти еще, что ли, мешок принести?» – подумал Олег, но поленился. Спать хотелось.
В шесть утра смена к бывшей мусорке не пришла. Добровольные охранники решили, что шесть утра – активное время, народ на электричку идет, торопится в город на службу. Всех нарушителей будет видно – народ заметит. Поэтому Костя мирно проспал до девяти, пока не разбудила Пахомовна, осколок рабочей составляющей садоводства. Пахомовна жила здесь круглый год, не хотела дочери мешать в их общей городской квартире. Нет, дочь Вера о Пахомовне заботилась, даже продукты привозила иной раз, а уж сколько на собраниях скандалила – за права Пахомовны – не передать. Но бабульке было на права плевать, она просто жила. И не мешала дочери скандалить в том числе.
– Ты чегой-то, милок? – спросила бабка. – Не нашел другого места? – И мирно положила свой мешок с мусором поверх прочих многих.
– Куда, бабка? – взревел Костя. – Не видишь, что ли, что мусорки нет? – Вытащил смартфон, сфотографировал Пахомовну для доказательства нарушения, внутренне потирая руки: разобрался, нашел злоумышленницу.
Активисты стояли у горы мусора, мерно качали головами, рассматривали фотографию Пахомовны с ее жалким мешком в Костином смартфоне.
– Тебе охота с Веркой скандалить? – спросил Олег. – Ну нафиг! Сотри фото.
– А барышня не появлялась, та, что под окнами сидит? – поинтересовался Алексей.
– Вот же ж сука! – искренне возмутился Олег. – А я на работу из-за нее опоздал. Мужики, мне компенсацию из взносов, садоводческих! Вычтут ведь из зарплаты за опоздание.
Рассказы, написанные осенью
Советское образование
– У нашей математички была кличка Чуня, – сказал первый.
– Не кличка, а прозвище, – уточнила вторая, без нужды переставляя тарелки на столе: селедку с луком налево, соленые огурцы направо.
Первый не стал спорить, продолжил:
– Хорошая училка была, невредная. Но кличка провоцировала. Стыдно признаться, сам участвовал во флешмобе, как сейчас говорят.
– Сейчас так не говорят, – возразила вторая, – ты застрял во временах Живого журнала! Сейчас…
– Так вот, – кротко перебил первый, – под окнами кабинета математики мы вытоптали в снегу слово «Чуня».
– Помнишь, как с историчкой целовались? – оживился третий и немедленно раздал истомившийся коньяк второй, а кубинский ром себе и первому. – Первый раз надрался коньяком!
– Учительница вам коньяк наливала? – ужаснулась вторая.
– Родители праздновали, а мы на кухне полбутылки мадеры урвали. Да они и не заметили, – успокоил первый. – А после пошли на улицу с горки кататься, дети-то мелкие уже разошлись, поздно было.
– Точно! – подхватил третий. – Пошли кататься, а тут наша историчка идет. Обрадовалась, давай обниматься, в гости звать, а там уж у нее толпа других гостей.
– А что учительница делала на детской горке, если у нее гости? – Вторая занудствовала не по делу, и первый дипломатично не ответил, а третий откровенно изумился:
– Какая разница? Просто была там. – Пояснил терпеливо: – Обрадовалась своим ученикам, пригласила в гости. Мы же в соседних домах жили, в то время здесь все знали своих соседей.
– Ну, и сколько у тебя по истории было? – уточняла вторая.
– Три. А по математике у Чуни – отлично, – отмахнулся третий. – Она же, историчка-то, нас портвейном угощала, помнишь? – это уже к первому. – А после в коридоре расцеловала в обе щеки, измазала помадой.
– Вы же догадывались, что это не совсем нормально? – Вторая опять переставила тарелки: селедку направо, огурцы налево.
Третий засмеялся:
– Догадывались, что в помаде домой нехорошо возвращаться. Но так пунктирно догадывались, не наверняка. Частично смыли снегом. Напрасно. Родители не заметили, они же праздновали.
– И что? Вы напились? Снова стали на кухне мадеру искать? Тайком? – упорствовала вторая. Ведь она тоже была из советских «правильных» времен.
– Нет, конечно. До следующего праздника – ни-ни. Ты забыла, что это было не принято тогда. Часто праздновать, имею в виду. Вот позже, в институте…
– А мне первый раз налили коньяку в пятом классе на дне рождения у подруги. Она жила в доме Блока, у Банного моста. Мама ее налила, говорили, что мама – валютная проститутка, что редкость в те времена. А я коньяк вылила в тарелку с котлетой, в таком ужасе была от того, что это надо пить… – Вторая вознамерилась продолжить свою трогательную историю, но третий перебил, обращаясь к первому:
– Гарифыча помнишь?
– Ну ты и спросишь! – Первый наполнил рюмки: – За Гарифыча!
– Это тот, кто учил вас курить? – Сварливая вторая не унималась.
– Нет, детка, он учил нас крутить самокрутки с крепким матросским табачком, а мы, когда бывали при карманных деньгах, отдавали долг сигаретами «Шипка».
– Прямо смешно, – нахмурила разъезжающиеся брови вторая. – Все равно что подсадить на тяжелый наркотик вместо легкого. И то, что ты не куришь сейчас, – обернулась она к первому, – к этому никакого отношения не имеет! Вы же прямо в школе, прямо в его кабинете курили! Ужас!
– Ну-ну, это же на факультативе, после занятий. А на факультатив мало кто ходил: астрономия и черчение, сама понимаешь! – вступился первый. – К Гарифычу после уроков ходили те, кто числился в «трудных» учениках. Кабинет был отличный, наверху, с телескопом. Помнишь, – это третьему, – как он учил лимб наводить? Звезды помнишь?
– Ладно, вы помните названия созвездий и прочее, но это не оправдывает странное поведение
