Пятицарствие Авесты - Сергей Ведерников

Оставшись один, Виктор подумал о том, как легко в её присутствии и как почему-то тревожно, когда её нет рядом; мысли же о ней становились всё навязчивее, всё неотвязнее.

Ложась в постель, он почувствовал, что ему очень хочется чихнуть, и не сдержал инстинкта, а чихнув, чуть не потерял сознание от боли, невыносимо распиравшей грудь, но утихшей вскоре; вслед за этим пришло облегчение во всём теле и почти полное восстановление дыхания, и стало понятно, что организм посредством этого сам пытается восстановить прежнее положение поломанных рёбер.

Она не появилась на следующий день, как обещала, и Виктор серьёзно забеспокоился, хотя его лечащий врач упомянул при обходе, что Светлана Николаевна справлялась по телефону о его здоровье, причём в его словах чувствовалось явное недоумение по поводу этих забот заместителя главврача по отношению к больному. В конце концов он спросил:

— Вы знакомы с Павлом Петровичем?

Не имея понятия, кто такой Павел Петрович и какое отношение он имеет к Светлане Николаевне, Виктор интуитивно сообразил, что должен ответить доктору.

— Ну как вам сказать?.. — начал он и замялся, словно не желая вдаваться в подробности.

— Понятно! — многозначительно ответил доктор, а Виктор похолодел, подумав, какие могли быть инсинуации по поводу, вероятно, излишней заботы о нём заместителя главврача. Его даже не обрадовало то, что эта забота, очевидная для других, имела к нему прямое отношение, а то, что она не появилась в отделении, он воспринял даже с некоторым облегчением. Но когда она не пришла и на следующий день, уже с тревогой прислушивался к голосам в коридоре, за дверью палаты. Её не было и на третий день, и он по-настоящему затосковал, закрытый в четырёх стенах, привязанный к своему аппарату, уже раздражавшему его, подчёркивающему его ущербность, несмотря на то что дважды вечером его навестили Колычев и друзья.

Прошла его первая больничная неделя, когда позвонила Вера, сопровождавшая детей в институт, и сообщила новость, ещё более угнетающе подействовавшую на него: бывшую соседку Наташи по комнате в общежитии, вынужденную заниматься проституцией, нашли мёртвой в снимаемой ею квартире. О мотивах убийства пока ничего не было известно, хотя при девушке не оказалось никаких денег и, возможно, пропали какие-то вещи. Вера вынуждена заниматься этим делом до приезда матери погибшей. Виктор, посочувствовав жене, успокоил её и детей, сказав, что у него всё хорошо, что он на работе, обещал звонить почаще. Через два дня Вера позвонила снова, и из её рассказа следовало, что в квартире, где произошло убийство девушки, нашли телефон, застрявший между спинкой дивана и мягкими сиденьями, а по последним звонкам, сохранившимся в нём, взяли подозреваемых в убийстве, уже дающих признательные показания. Приехавшая мать девочки вне себя от горя, мало что соображает и постоянно проклинает город, убивший её дочь, и себя, за то что отпустила учиться её в этот город, причитая, что уж лучше бы она работала там, у себя дома, получая ту мизерную зарплату, но была бы жива. Денег для похорон дочери у неё не было, Вере пришлось взять на себя эти расходы, потому что со сберкнижки, найденной у убитой, мать пока не может получить ни копейки.

Был на исходе август, уже неделю за окном палаты, не переставая, шёл дождь, то усиливаясь, то нудно морося, и казалось, что никогда не будет ему конца. Почти неделю Виктора не покидало мрачное, тоскливое настроение, которое невозможно было ничем рассеять. Он уже не ждал ничего приятного для себя от опостылевшей больничной жизни — от всех уколов, капельниц, аппаратов и процедур — и, несмотря на значительное улучшение своего здоровья, невыносимо тяготился ею, потребовав в конце концов убрать от себя аппарат, к которому был привязан, мотивируя это тем, что лёгкие его здоровы и прекратились кровавые выделения, а грудная клетка расправилась. Если добавить к этому, что почти исчезли все синяки и зажили ссадины, то он мог быть довольным состоянием своего здоровья, но только физическим, поскольку интерес к жизни для него был потерян, как ему казалось, и даже не хотелось снова увидеть её, как не хотелось, чтобы эта встреча дала повод для каких-то надежд. Аппарат убрали, вынули из тела трубки, пришитые к коже, а места проколов курирующий его врач просто залепил лейкопластырями, после чего Виктор потребовал выписать его из больницы, соглашаясь посещать её на необходимые процедуры. Однако врач и слышать не хотел об этом, говоря, что лечение ещё не закончилось. Теперь, чтобы поесть, он, отвязанный от аппарата, должен был ходить в столовую, но редко это делал, питаясь в основном тем, что приносили друзья. В его девятый день в больнице, когда он снова игнорировал обед, в палату вошла она, невыразимо прекрасная, строгая и недосягаемая, как Минерва. Задохнувшись от неожиданности, он встал, стараясь быть спокойным, что ему удалось, поскольку мысленно он исключал возможность сближения, уже, казалось, не желая его, а поздоровавшись, равнодушно спросил:

— Как дела, доктор?

— Спасибо, хорошо. Но в данном случае важнее, как ваши дела?

— Отлично! Я здоров и хочу, чтобы меня выписали из больницы.

— Да, да! Мне говорили, — отвечала она, с профессиональным интересом вглядываясь в его лицо.

— Раздевайтесь, я осмотрю вас, — прозвучал неожиданно её приказ, которому нужно было подчиниться.

Она долго осматривала его, ощупывая и прослушивая грудную клетку, а он, послушно подчиняясь движению её рук, с трепетом чувствовал каждое прикосновение, уже забыв, что не хотел этого, забыв о своём мнимом равнодушии, мысленно молясь о том, чтобы поскорее кончилась эта пытка, стараясь не смотреть на неё, но в конце концов не выдержал, потеряв над собой контроль, импульсивно положил голову ей на грудь и замер от ощущения невыразимого блаженства. Замер не только он, замерла и она, всё так же держа руку у него на спине. Виктор, испугавшись этого замешательства, поднял голову, посмотрел на неё и испугался ещё больше: её лицо было бледным, и бледность эта была слишком заметна, но в то же время глаза всё больше и больше сверкали, наполняясь откровенным счастьем. Опустившись перед ней на колени, он, целуя её руки, сказал уверенно, как не говорил, казалось, никогда:

— Я люблю вас, доктор! — и с содроганием чувствовал, что вновь, как когда-то давно, он купается в руках женщины, он купается в её ладонях. Последовав её движению в попытке поднять его на ноги, он встал, с трепетом смотря в милое, радостно улыбающееся лицо, и услышал то, что подсознательно давно желал услышать:

— Я тоже люблю тебя, Виктор. Люблю уже давно и счастлива, что судьба свела нас.

Она провела ладонью по его щеке, коснулась губ и, повернувшись, вышла из палаты, оставив его вновь и вновь переживать незабываемые минуты счастья, о каком он час назад не мог даже думать. Незнакомое ранее волнение теперь охватило его, и заключалось оно в том, что ему казалось необходимым что-то делать, заняться чем-то нужным, неотложным, чем-то очень важным. Им овладела какая-то беспокойная нетерпеливость, но вместе с тем у него не было желания разобраться в причинах этого беспокойства и его уже не раздражала больничная обыденность и тоскливая погода за окном, но постоянным, неизбывным было одно желание — видеть её хотя бы минуту, хотя бы мгновение.

Она пришла через день вместе с лечащим врачом, делающим обход. Войдя в палату и просто поздоровавшись, они начали рассматривать рентгеновские снимки Виктора, не обращая на него внимания, а он, едва сдерживая себя, продолжал сидеть с книгой в руках, которую читал до этого, почти не слыша, о чём говорили врачи. Разум выделил всё же интересующую его информацию о том, что кончился курс антибиотиков, которыми его кололи, но лечащего врача беспокоило какое-то затемнение в больном лёгком; теперь разговор шёл об этом. Наконец Светлана Николаевна отпустила сослуживца, сказав, что сама осмотрит больного, и тот ушёл, оставив их наедине, о чём с нетерпением мечтал Виктор, немедленно поднявшись навстречу её улыбке. Взяв её руки, он положил их ладонями себе на лицо и замер, восхищённый, потом тихо сказал:

— Можно, я поцелую вас, доктор?

Улыбаясь, она отрицательно покачала головой, но это не остановило его, осторожно положившего руки ей на плечи и прикоснувшегося своими губами к её губам, чтобы вслед за этим почувствовать, что она отвечает, что сама идёт навстречу. Охваченный безумной страстью, он уверенно и нежно обнял её, прижав к груди, целуя мочку уха, в шею, и она отвечала ему тем же, но вдруг остановилась и тихим, прерывистым голосом сказала:

— Если это произойдёт здесь, мне трудно будет уважать себя.

Он очнулся, тяжело дыша, сел на койку, обхватив голову руками. Его била крупная дрожь.

— Простите меня, если можете!

— Спасибо! — с паузой ответила она и, на мгновение положив руку ему на голову, вышла из палаты.