Диктатор - Сергей Снегов

Войтюк слушал меня с таким напряжением, что перестал дышать. А во мне нарастало странное состояние. Я честно выполнял свою задачу — снабжал врага информацией, полезной нам, а не ему. Но я не лгал, я обманывал врага тем, что не обманывал его. Я вдруг ощутил, что и вправду, будь я на месте Гамова, принудил бы историю шагать по другой дорожке.

Я помолчал, стараясь разобраться в самом себе — не порчу ли игру? Войтюк заговорил сам:

— Вы считаете, что коалиция сама способствует успеху Гамова?

Я сказал с горечью — и удивился, горечь была актёрским ходом, я её не должен был испытывать, но что-то похожее на горечь испытал:

— А у вас сомнения? Аментола перетянул наших бывших союзников на свою сторону, прихватил и колеблющихся нейтралов. Но ограничился незначительной помощью им. А что получилось на деле? Кондук завоёван, к концу лета мы завоюем Торбаш, Собрану и Лепинь, все ресурсы этих стран, все их продовольственные запасы будут в нашем распоряжении. Тогда всей мощью на запад — и горе Вакселю!

— Вы говорите так, словно поддерживаете Гамова в его политике завоевания соседних стран.

— Нет, я против завоевания стран, изменивших союзу с нами. Они должны поплатиться за измену. Тут я с Гамовым. Но я и против того, чтобы победа достигалась ценой страданий моих соплеменников. Будь я у власти, я бы этого не допустил.

— Но пока допускаете?

Я сделал вид, что впадаю в раздражение.

— Войтюк, вы не понимаете главного: Гамов — диктатор, а Аментола — только президент. Аментола встречает не только критику, но и сопротивление. Гамов не допустит организованного противоборства у себя, но с радостью стимулирует любую оппозицию Аментоле.

— Вы сказали — стимулирует?

— Удивляюсь вашей наивности! Неужели вам не ясно, что такой умный политик, как Гамов, имеет своих агентов в Кортезии? Как-то он намекнул, что один влиятельный политик — тайный его сторонник.

— Он не назвал его фамилии?

— Естественно. А если бы и назвал, я бы вам не сообщил. Будущее темно. Если мне удастся заменить Гамова, этот его приверженец может перейти на службу ко мне.

Я помолчал. Опять заговорил он:

— Простите, вы мне ещё?.. В смысле указаний? Или информации?

— Разве вам мало? По-моему, я сказал всё, что надо было. И боюсь, даже больше того, что надо. Вы ловкий человек, Войтюк. Временами я забываю, что вы агент наших врагов и, следовательно, мой личный враг, и делюсь с вами, как с другом. У вас природное мастерство задуривать собеседников и развязывать им языки. Идите, Войтюк.

Не знаю, принял ли он всерьёз похвалу его шпионским умениям, но удалился с поспешностью. Видимо, не терпелось передать новость, что захват Кондука — не импульсивный ответ на уничтожение мирного городка Сорбаса, а обдуманная стратегия поворота военных усилий на юг и восток, трагедия Кондука — лишь начальный акт новой стратегии.

Меня вызвал Гамов. Он выглядел очень хмурым.

— Вам не понравилась беседа? Считаете, что я сделал ошибки?

Он с усилием усмехнулся.

— Игра, как всегда, проведена отлично. Был один момент… Я почти поверил сам, что вы восстаёте против меня… Когда говорили, что несогласны с отвлечением наших сил с западного фронта на союзников. Очень правдоподобно звучало. Но если так подействовало на меня, то ещё сильней должно подействовать на того подонка.

Я снова убедился, что Гамов обладает дьявольской интуицией. Он усомнился во мне в момент, когда я сам в себе усомнился.

— Что с вами, Гамов? У вас похоронный вид. Случилось новое несчастье? Ваксель прорвал нашу оборону?

— Случилось то, что ни вы, ни я вообразить не могли. Восстание в тылу.

— Восстание? Кто восстал? Где восстали?

— Восстали водолётчики. Арестовали командиров, нагрузили боевыми снарядами водолёты и пригрозили, что открывают военные действия.

— Что собираетесь делать?

— Лечу с вами и Прищепой усмирять бунт.

10

Водолётные базы размещались в горных и лесистых районах, далеко от населённых пунктов. Не было у нас объектов, более засекреченных, чем эти базы. Если бы враг дознался о количестве размещённых на них водолётов, если бы он хотя бы отдалённо представил себе, какой уже создан воздушный флот и как он непрестанно умножается, рухнули бы наши надежды на скорую победу. Ни одна база не имела ни номера, ни названия; люди, призванные туда служить, теряли право переписки с родными, встреч с посторонними людьми, ни телефонные, ни телеграфные линии на базы не шли. Территория окружалась частоколом непроходимых и непролазных насаждений, и в гуще кустов таились датчики Прищепы, фиксировавшие каждого, кто приближался — отдельно человека, отдельно зверя. Прищепа по передатчику, настроенному на его индивидуальное излучение, принимал информацию с баз и передавал в штаб. Ни перехватить такие передачи, ни скопировать передатчики — каждый выпускался лишь в двух экземплярах — ни практически, ни теоретически было невозможно, как невозможно полностью, до каждой клетки, скопировать человека, как невозможна пока и задача проще — повторить на своём живом пальце линии пальца другого человека.

В водолётчики мы подбирали парней, не обременённых семьёй, здоровых, сильных, проверенных на выносливость, на быстроту реакций, даже на смелость и самоотверженность — и для таких испытаний имелись тесты. Эти ребята были элитой нашей военной молодёжи. И вот на крупной водолётной базе они арестовали своих командиров, захватили водолёты и готовятся к каким-то военным действиям. Поверить в это было невозможно!

— Мой связной вчера передал по своему каналу, что среди ребят волнение, — в водолёте рассказывал мне Прищепа то, о чём раньше информировал Гамова. — Сообщил, что идёт выяснить причины смуты. Часа два никаких сообщений, затем торопливое: «За мной гонятся, командиры арестованы, склады взломаны, водолёты захвачены, готовятся к военным действиям…» И связь прервалась. Очевидно, связного арестовали.

— Передавал ли раньше ваш связной о готовящихся выступлениях? Хотя бы о том, что у ребят скверное настроение?

— Передавал только, что ребята горячо обсуждают положение на фронте. Ещё передал, что всех взволновало вторжение в Кондук. Но он не нашёл ничего предосудительного в высказываниях.

— Под арест дурака! — гневно сказал Гамов. — Заметить волнение, услышать горячие разговоры — и не установить, по какому случаю горячатся, что волнует! Никудышные у вас сотрудники!

Прищепа промолчал.

Водолёт опустился на площадь, окаймлённую торцами обширных двухэтажных казарм. Всего казарм, уходящих в глубину леса, было шесть. С востока базу защищали горы, со всех остальных сторон — леса. Где-то в чащобе высоких деревьев таились и склады с боеприпасами, и подземные ангары на сто двадцать водолётов — такова была мощность этой базы, уже полностью укомплектованной — по первому же приказу можно поднять все машины в бой.

Наш водолёт окружили беспорядочной толпой вооружённые водолётчики. Ни у одного я не заметил ни почтительности, ни простой приветливости. От нас не ожидали одобрения и нам не обещали доброго приёма.

Гамов обратился сразу ко всем:

— Вы меня узнаёте?

Ему ответило несколько голосов:

— Узнаём. Вы Гамов! Ещё бы не узнать! Вы наш диктатор!

— Правильно — я ваш диктатор. Вы меня знаете. Я вас не знаю, вас слишком много. Кто зачинщики бунта, выходите вперёд.

Никто не двинулся. Гамов нехорошо засмеялся.

— Думал, вы похрабрей. Как же вас выпускать в бой, если вы и поговорить страшитесь?

Из толпы выдвинулись четверо.

— Называйте свои фамилии, если хватит храбрости.

Они отчеканили:

— Альфред Пальман! Иван Кордобин! Сергей Скрипник! Жан Вильта!

— Пальман, Кордобин, Скрипник и Вильта — так? Слушайте мой приказ: немедленно освободите арестованных командиров и доставьте их сюда. — Зачинщики переглянулись, в толпе пронёсся угрожающий шёпот. Гамов возвысил голос: — Вы и мне отказываетесь подчиниться?

Иван Кордобин вытянулся перед Гамовым.

— Вам подчиняемся. Пилоты, за мной!

Четверо ушли. Оставшиеся подтягивались, беспорядочная куча превращалась во что-то похожее на строй. Водолётчики не вытянулись в ряд, не разместились по ранжиру, но каждый — кто позади, кто спереди — старался стать плечом к плечу с другим. Всё это совершалось в полном молчании, они, видимо, поняли, что держались не по-военному, и теперь старались выправиться. Гамов повернулся к ним спиной и сказал мне:

— Не желают усугублять вины командиров, допустивших такое нарушение дисциплины, и хотят хоть внешне показать, что те их чему-то научили.

— Учили, учили… И доучили до того, что были схвачены и посажены под арест. Не командиры, а кислое тесто. Я посоветую Пеано всех отозвать в столицу, а там разжаловать и отдать под суд.