Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, а те мои школьные друзья, все эти ребята, которых я назвал выше и с которыми мне в ту пору всегда было приятно общаться, были, конечно, из интеллигентных семей, у них с довоенных лет копились личные библиотеки. У нас же в ту пору в моей личной библиотеке (подчёркиваю: в личной, а не в семейной) было всего несколько книжек и среди них – «Сердце Бонивура» Дмитрия Нагишкина, «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России» Геннадия Невельского и ещё три-четыре о походах русских путешественников по Азии и русским северам. Приобретены они были, конечно, мною, но на деньги родителей, когда они имели возможность их дать мне. К этому, мне кажется, добавить больше уже нечего при характеристике социального положения и доходов нашей семьи. Но мы жили в советской стране, население которой недаром считали тогда самым читающим народом в мире. Прежде всего, для нас были доступны в каждом населённом пункте государственные бесплатные библиотеки, в которых можно было взять не только увлекательную беллетристику, но и практически свободно найти научно-популярную литературу по самым различным интересам. Кроме того, люди выписывали по многу изданий периодической печати. Даже в нашей малообеспеченной семье, в которой тогда было только двое читающих – я и мой отец, всегда выписывали две-три газеты из региональных и краевых, а также почти столько же журналов, причём почти всегда обязательно «Роман-газету» и «Вокруг света»…
Кстати, ещё раз об одноклассниках. Ни с кем из них за все годы после окончания школы я больше не встречался, кроме Лены Гацан, которая сидела за партой впереди меня. Когда около двух десятков лет спустя я был принят в редакцию газеты «Знамя труда» во второе моё пришествие в Лесозаводск на жительство, то не сразу узнал в смуглолицей молодой брюнетке свою одноклассницу за столом заведующей отделом сельского хозяйства. Но у неё была уже другая фамилия – по мужу она была уже Лена Лукина. К тому времени я уже объездил Приморье, ещё раз побывал на Камчатке и три раза пересёк Южный Сахалин поперёк с тяжёлым рюкзаком за плечами и тоже, конечно же, здорово изменился. Но и она меня тоже узнала. В общем, встреча эта была приятной для нас обоих. Она окончила агрономический факультет в сельхозвузе Уссурийска, вышла замуж за однокурсника с зоотехнического факультета и стала хорошим журналистом. Два года мы работали с ней в одной редакции, а когда меня перевели в другую газету, с той поры с ней мне больше не удалось никогда встретиться. Вот так-то вот: с одноклассниками жизнь развела меня навсегда. А сейчас и имена большинства из них забылись. Жаль, конечно…
3
В конце 40-х – начале 50-х мы всё ещё жили памятью о недавней войне. Да и она о себе к тому же нередко напоминала. И прежде всего обилием искалеченных войной людей, главным образом мужчин, и молодых, и пожилых уже. Повсеместно они встречались, чуть ли не на каждом шагу. С изуродованными шрамами лицами, руками, ногами, на деревянных протезах-култышках, с пустыми рукавами одежды, заправленными за пояс брюк, а совсем безногие – на самоделках-каталках. Жутко было на них смотреть – таких людей я не видел на Камчатке, а здесь, на материке, их было страшно много. И мы, пацаны-подростки, наверное, именно поэтому в войну уже не играли с былым азартом, хотя в кино ходили с удовольствием на военные фильмы. Пожалуй, уже взрослели.
Ну, и жизнь послевоенная на материке была нелёгкая, не в пример камчатской. Правда, там в последний год, когда у отца практически совсем не было заработка, дома порой не было ни рубля хотя бы на хлеб. Мама частенько с тазиком, наполненным морковью-коротелью и редиской, связанными в небольшие пучки, ходила к поселковому магазину, где всегда толпились люди, или в военный городок подводников и всегда выручала какую-то толику денежек. И мне приходилось иногда, когда у мамы начинала сильно болеть нога, стоять с тазиком у магазина среди бабушек-торговок и, сгорая от стыда, неуклюже пытаться, как и они, нахваливать свой скромный товар. На удивление мой тазик пустел гораздо быстрее, чем у бабушек, и я бежал на радостях в магазин, чтобы на вырученные деньги купить хлеба для дома, а себе – мягких конфет-подушечек. Наш маленький огородик таким образом нас здорово там выручал. А тут, на материке, приходилось совсем уж туго. На большом городском рынке и в магазинах было всего вдоволь из продуктов, но на мизерные родительские зарплаты приходилось еле-еле сводить концы с концами. А иногда и просто голодать. Правда, хлеб был, и его свободно уже можно было купить в магазине, совсем без былых карточек, но за ним приходилось часами стоять в длинной очереди. И люди порой даже не выдерживали на жаре и падали в обморок. Мне тоже раз не посчастливилось: голова закружилась, перед глазами круги чёрные, и сердце будто что-то тяжёлое придавило. Еле выбрался из очереди, присел в холодке на завалинке магазина и потихоньку пришёл в себя. Хорошо запомнился тот случай мне. И тогда я всё-таки тоже достоял в очереди до конца и купил две буханки чёрного хлеба – после отмены карточной системы его давали и по две в одни руки. Но не больше. Да и какой это был хлеб, ребята, назывался он пеклеванный: этакий тяжеловатый кирпич из ячменной муки, с желтоватым мякишем и с горчинкой. Вам, не дай Бог, такой хлеб когда-нибудь не только есть, но и пробовать. А мы и такому были рады.
Здорово выручала нас здесь в ту пору жаренная на домашних сковородках соя. Её выращивали тогда все в Лесозаводске, кто имел свои огороды. Мы, пацаны, всегда ходили на рыбалку, купаться и даже в школу с карманами, набитыми этими необычайно вкусными, как нам казалось, жареными
