У солдата есть невеста (сборник) - Александр Зорич

– У него был сын?

– Даже три сына! И еще жена. И палаты белокаменные, дев без числа, много золота и толпа бояр. Министров по-вашему.

– Какой же он после этого царевич? Он, получается, царь, – поразмыслив, произнес Ганс.

– Верно, царь. Он меня обманул, когда сказал, что царевич.

– А ты?

– А я его убила.

– Убила? Разве можно так?

– Нельзя… наверное, – неуверенно отвечала Аленушка. – Но ведь он душу мне покалечил! Белые, ладные лебединые перья смыла с меня, с калеки, мачеха моя река, а вместо них выросли у меня, горемычной, новые перья, утиные. Бедные и некрасивые.

– Не пойму, как хрупкая девушка может убить сильного бородатого русского царя, – с сомнением покачал головой Ганс, ему сразу вспомнится Rasputin из скверного довоенного фильма. – Тем более, раньше ведь не было никаких пистолетов! Сочиняешь ты, Аленушка. Наговариваешь на себя.

– Нет, послушай же! После того как царевич обесчестил меня и бросил брюхатой, ему стало стыдно. Он не мог даже спать ночами – стыд, как крыса, грыз ему печень. Однажды он до того намаялся, что пришел сюда, на берег. Было новолуние, суббота. За спиной у царевича висел лук, на боку – колчан отравленных стрел. Он хотел застрелить меня. Думал, коли сживет меня со свету, ему станет легче. Когда я смотрела на его злое лицо – он прятался как раз за тем дубом, что срубили твои братья, – мне было так больно, как никогда не было в моей жизни. Я ударила хвостом, превратила его в утенка и заклевала до смерти.

– Страшные вещи ты говоришь, Аленушка.

– Ты сам попросил.

– Скажи, а почему ты мне открылась? Ведь я совсем даже не царевич, – Ганс улыбнулся надтреснутой стариковской улыбкой, которая наготове у всякого мужчины, считающего себя ничтожеством.

Аленушка сдвинула свои царственные брови, задумалась и наконец решительно выпалила:

– Я хочу, чтобы ты полюбил меня так, как никогда не любил тот царевич.

– Так не бывает, Аленушка. Невозможно полюбить по первому требованию.

– Это обычных женщин невозможно. А меня – запросто.

С этими словами Аленушка распахнула свою палевую шубу из перьев и Ганс увидел ее стройное обнаженное тело, скроенное развратнику на погибель. Кожа матово блестела в лунном сиянии, соски задорно напряжены, как у девушек с похабных открыток, что продавал из-под полы случайный приятель Ганса, полячишка по имени Яцек, он еще работал в магазине готового платья… Внезапно Ганс почувствовал, что Аленушка не преувеличивала. И что в крови у него есть уже любовь к ней, живучая и смертельная, как какая-нибудь холера.

– Только… Не понимаю я. Зачем такой красавице неумелая моя любовь?

– Может, твоя любовь снова сделает меня лебедем?

– Да возможно ли…

– В тебе есть то, что я в несчастьях своих растеряла – чистота, чувствительность и строгость, – объяснила царевна. – Лебедю без этих качеств никак нельзя!

– Да не мои это качества, Аленушка. Это немецкое… Можно сказать, подарок фатерлянда. Не знаю, как объяснить…

– Да что объяснять! Ты со мной поделись. Вот и все.

– Ганс, говнючье отродье, ты где? Хватит праздновать лентяя! Пора работать! – прорычал Клаус.

Судя по звукам шагов и хрусту валежника, эталон арийской расы неумолимо приближался к уютному ельнику, который Ганс и Аленушка избрали себе пристанищем. Там, под сенью высоких черных дерев, было так покойно Гансу, как не бывало даже в детстве, когда он, сбежав с постылых уроков, прятался в церковной голубятне.

– Ганс, ты где? – не унимался Клаус, его голос звучал испуганно.

– Имейте с-совесть, – громко сказал Ганс и посмотрел на часы. Их фосфоресцирующие во тьме цифры выглядели не просто козявками, но некими тайными константами мрачного магического ритуала – Ч-часа еще не прошло! С-сейчас очередь Глоссера!

– Глоссеру плохо. У него рана открылась. Хорнхель зашивает, – Клаус остановился на поляне и упер руки в бока.

– Все равно. Д-дайте передохнуть!

– Ты тут, что ли? Ты меня видишь? – спросил Клаус, яростно всматриваясь в черноту. Он даже на карачки встал, из-за чего его круглое упитанное лицо с носом-кнопкой приобрело сходство с мордой азиатского волкодава. – Так видишь или нет?

– Вижу, – ответил Ганс после долгой паузы.

– А я тебя не вижу. Ты что там, сапоги, что ли, моешь?

– Н-нет, – натужно сказал Ганс. И покраснел.

– Спишь?

– Да н-нет же, Клаус. Прошу тебя. Уйди, – в голосе Ганса звучали бессилие и мольба.

– Нет, ну правда, меня любопытство мучит. Может у тебя там не только сигары, но и бутылка шнапса припрятана? Не верю я, что в такую ночь можно просто так от костра уйти.

– Я же т-тебе говорю, я с девушкой.

– Сказки для детей побереги.

С этими словами Клаус, чьи глаза уже достаточно привыкли к темноте, раздвинул пушистые еловые лапы и…

– Добрый вечер, человек, – медленно сказала Аленушка, глядя на гостя в упор. Она плотно запахнулась в свою шубу, подобрала под себя ноги, выпрямила спину (ну просто не лебедь, а кобра, выныривающая из мешка индийского заклинателя, – удивился Ганс) и подняла подбородок. Ее глаза стали цепкими и безжалостными, взгляд – пронизывающим, как северный ветер.

«Сразу видно что царевна.»

Грациозно подавшись вперед, Аленушка протянула Клаусу руку для поцелуя. А Клаус, влекомый не то властью этикета, не то личной гипнотической силой царевны, запечатлел на ее костистой руке старообразный, как будто из романа о Вертере украденный, поцелуй. Безумно и странно все это выглядело. Ведь Клаус по-прежнему стоял на четвереньках.

– Ах, милый Клаус, – сказала Аленушка с холодным жеманством. – Неужели вы намерены вновь похитить у меня моего дорогого жениха? Переведи-ка ему, милый, – добавила она вполголоса, обращаясь, конечно, к Гансу.

Ганс перевел – со всеобщего на немецкий.

– Прошу прощения, милая фройляйн… – смутившись, пробормотал Клаус, его лицо пылало, а волосы торчали дыбом сквозь прорехи в окровавленной повязке. И добавил, уже на ломаном русском, выученном еще во время прошлогодних продуктовых вылазок. – Isfini mne… krasiffaya… Ya… tolko nado… tvoi cheloffek… dlya… rabota!

И, к Гансу уже взывая, прочувствованно выпалил:

– Ганс, да помоги же, осталось немного! Хочешь, на колени перед тобой стану?

Обессиленный Ганс вернулся, когда луна уже клонилась за горизонт.

Он очень боялся, что Аленушка не дождется. Но боялся напрасно.

Стоило его кудрявой голове оказаться под пологом колючего шатра, как Аленушка вскочила со своего сымпровизированного из шубы ложа и вытянула к нему худые руки. Потом как будто застеснялась, опустила взгляд. Откинула назад белые косы, сложила на коленях руки. Мол, вверяю себя тебе, мой завоеватель.