Новеллы - Франко Саккетти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыцарь де'Барди сказал на это: «Он может вооружаться и делать, что ему угодно, но я не такой человек, чтобы сражаться, и делать этого не собираюсь».
В конце концов после долгих разговоров подеста сказал: «Ну, ладно! Переведем это на флорины, и пусть честь будет на одной из сторон. Если он хочет, чтобы я продолжал свой путь, как я его начал, то я немедленно сделаю это. Если он желает требовать, чтобы я не носил его нашлемника, то клянусь святым божественным евангелием, что нашлемник мой был сделан для меня во Флоренции живописцем Лукино[412] и стоил мне пять флоринов. Если же ему угодно, то пусть он присылает пять флоринов и берет себе нашлемник».
С таким ответом вернулись посланные к мессеру Шиндигеру, который, выслушав, зовет одного из своих слуг, приказывает выдать пять новеньких дукатов и велит слуге сходить за нашлемником. Это было сделано. Посланные передали пять флоринов; рыцарь взял их честь честью и отдал нашлемник, который посланные, покрыв его плащом, отнесли к мессеру Шиндигеру, принявшему его с таким чувством, будто он одержал победу над целым городом. Что же до подеста, отправлявшегося в Падую и оставшегося без нашлемника, то он велел поискать по всей Ферраре, не найдется ли какого-нибудь нашлемника, который он мог бы взять с собой взамен прежнего с медведем. Случайно у одного живописца нашелся нашлемник с обезьяной до пояса, одетой в желтое платье с мечом в руке. Когда нашлемник этот, прикрыв его, доставили подеста, один из его судей сказал ему: «Вам повезло, как никогда на свете. Прикажите взять от обезьяны этот меч и взамен его дать ей в руки красную мотыгу: она будет вашим гербом».
Подеста совет понравился, и так и было сделано, что обошлось в общем, пожалуй, в один флорин. Еще один был уплачен за роспись и переделку изображения прежней эмблемы в нечто совсем иное.[413] Таким образом, подеста пришлось израсходовать еще три флорина. Немец остался с медведем, а подеста обменял его на обезьяну и, таким образом, отправился на подестерию, куда ему надлежало явиться.
Однако он, может быть, вышел бы из положения лучше, если бы поступил так, как поступил в подобном случае некий человек, нашлемник которого был украшен конской головой. Когда один немец послал ему сказать, что он носит его нашлемник и потому требовал, чтобы он перестал его носить или вышел с ним на поединок, то человек этот спросил: «А какой нашлемник носит этот доблестный рыцарь?»
На что последний ответил: «С конской головой».
Тогда первый сказал: «Голова на моем шлеме кобылья: следовательно, никакого отношения между обоими шлемами нет».
Немец остался удовлетворенным, а тот человек вышел из положения и избег поединка, о котором он едва ли очень мечтал.
Новелла 151
Фацио из Пизы желает гадать по звездам, и отгадывает в кругу многих почтенных людей, но пристыжен Франко Саккетти многими об ращенными к Фацио доводами, на которые он не может ответитьНесколько лет тому назад[414] я, писатель, был в Генуе и находился однажды на Торговой площади в большом кругу образованных людей из разных городов, среди которых был мессер Джованни дель Аньелло[415] с одним близким ему человеком, несколько флорентийцев, высланных из Флоренции, луччане, которые не имели права проживать в Лукке, некий сьенец, не имевший права жить в Сьене, и еще несколько генуэзцев. Там мы беседовали на разные темы, которые часто тщетно обсуждаются любыми разлученными со своей родиной:[416] о новостях, выдумках, надеждах и, наконец, об астрологии. О последней с большим жаром говорил некий пизанский изгнанник по имени Фацио,[417] который рассказывал, что на основании многих небесных знаков он понял, что всякий изгнанник в течение этого года должен вернуться на свою родину. Он ссылался на то, что усмотрел это из пророчеств. Я возражал, говоря, что о событиях, которые должны произойти, ни он, ни кто другой ничего не мог знать наверняка, а он оспаривал это, изображая собой Альфонса,[418] Птоломея,[419] и посмеивался надо мной, точно он видел перед собой, что должно случиться, а я не вижу ничего даже в настоящем. Поэтому я сказал ему: «Фацио, ты величайший астролог, но в присутствии этих людей дай мне правильный ответ: „Что легче знать, прошедшее или будущее?"»
Фацио ответил: «Кто же это не знает! Безрассуден тот, кто не знает вещей, которые он видел перед собой. О том же, что должно случиться, не так-то легко узнать».
Я сказал ему: «Ну, посмотрим, как ты помнишь прошлое, которое так легко вспоминается. Скажи мне, что делал ты в такой-то день, год тому назад?»
Фацио задумался, а я продолжал: «Скажи мне тогда, что делал ты шесть месяцев тому назад?» Он забыл.
«Теперь скажи мне в заключение: какая погода была три месяца тому назад?»
Он задумался и молчал, вытаращив глаза, а я сказал ему: «Нечего так глядеть на меня. Где был ты два месяца тому назад в этот час?»
Он отошел в сторону, а я схватил его за плащ, говоря: «Подожди, взгляни на меня немного. Какой корабль прибыл сюда месяц тому назад? Какой отсюда отплыл?»
Тут Фацио стоит как дурак, а я спрашиваю его: «Что же ты молчишь? Где ты обедал две недели тому назад, у себя или в чужом доме?»
Он ответил: «Подожди немного!»
А я сказал: «Зачем нам ждать? Я не хочу ждать. Что делал ты неделю тому назад в этот час?»
А он попросил: «Дай мне передохнуть».
Я возразил: «Какой отдых нужен тому, кто знает, что должно произойти. Что ты ел четыре дня тому назад?»
Фацио ответил: «Это я тебе скажу». – «Почему же ты молчишь?» Он сказал на это: «Ты уж очень торопишь».
– «Какая же это торопливость! Говори скорее, говори же! Что ел ты вчера утром? Ну, что же ты молчишь?»
Так он отмалчивался почти на все вопросы. Увидя его таким растерянным, я взял его плащ и сказал: «Ставлю десять против одного, что ты не знаешь, спишь ли или бодрствуешь».
Тогда он ответил мне: «Хорош бы я был, ей-богу, если б не знал, что я не сплю».
– «А я говорю тебе, что ты этого не знаешь и никогда не сможешь это доказать».
– «Как так? Разве я не знаю, что я бодрствую?»
Я отвечал: «Так тебе кажется, а также и тому, кто спит, кажется то же самое».
– «Ну, хорошо, – сказал пизанец, – у тебя в голове много всяких силлогизмов».
– «Не знаю, причем тут силлогизмы. Я говорю тебе о веща» естественных и верных, а ты предаешься нелепым фантазиям. Теперь я хочу спросить тебя совсем о другом. Едал ли ты когда-нибудь мушмулу?»
Фацио ответил: «Да, тысячу раз».
– «Тем лучше! Сколько же косточек в мушмуле?»
Фацио ответил: «Я не знаю, я никогда не обращал на это внимания».
– «А если ты не знаешь такой простой вещи, то как можешь ты знать о небесных вещах? Но дальше, – продолжал я, – сколько лет провел ты в доме, в котором живешь?»
Он ответил: «Я прожил в нем шесть лет с месяцами».
– «А сколько раз в день ты спускался и поднимался по своей лестнице?»
– «Когда четыре, когда шесть, когда восемь раз в день».
– «Теперь скажи мне: сколько в твоей лестнице ступенек?»
Пизанец ответил: «Ну, эта карта бита».
А я возразил ему: «Ты прав, говоря, что я побил карту с полным основанием. Ты и многие другие астрологи с вашей фантазией хотите гадать а предсказывать, а на деле вам грош цена. Я слышал всегда, что говорят: что умеет прорицать – будет богат. Ну-ка, взгляни-ка, знаменитый гадатель, на себя. Какой ты теперь богач!»
Так оно и есть, все те люди, которые зевают на звезды и простаивают ночи на крышах, подобно кошкам, устремляют глаза на небо настолько, сто теряют из вида землю, и карманы их всегда пусты. Так я моими доводами пристыдил пизанца Фацио. Когда меня спросили некоторые достойные люди, не вычитал ли я когда-нибудь тех рассуждений, при помощи которых одержал победу над Фацио, в какой-нибудь книге, то я ответил: да, я нашел их в книге, которую всегда ношу при себе, а название ей: «Гадальная книга».[420] Они остались довольны этим объяснением и подивились ему.
Новелла 152
Испанец мессер Джилетто дарит мессеру Бернабо забавного осла, а флорентиец Микелоццо, предполагая, что синьор этот большой любитель ослов, посылает ему пару их, покрытых алым сукном. Дар этот принес ему мало чести, но за ним последовало много забавных вещейНекий испанский дворянин, по имени Джилетто,[421] направляясь ко гробу господню или возвращаясь оттуда, приехал в Милан; у него был с собой осел, скотинка, забавней которой не было на свете Этот осел служил, становясь на задние ноги, как собачонка французской породы, а когда дворянин говорил ему какие-то слова, то он ходил в таком положении, как бы приплясывая, когда же мессер Джилетто приказывал ему петь, то он ревел совсем по-особому, иначе чем другие ослы, и, наконец, он кувыркался, как человек, и проделывал много других вещей, весьма странных для ослиной породы.
Находясь в Милане, дворянин этот отправился навестить мессера Бернабо и приказал вести за собой названного выше осла. Когда он явился к синьору и принос ему свое почтение, мессер Бернабо, увидя его осла, тотчас взглянул на него и спросил: «Чей это осел?»
