Возвращение - Наталья Нестерова

Камышин с внуком ехал в кабине, остальные — в кузове. У Митяя вид улиц любимого города вызвал горечь и бессильную злость, словно по жилам вместо крови заструилась желчь. Кругом груды мусора, камней, все дома со следами обстрелов, многие вовсе разрушены, остались куски стен — точно декорации спектакля про конец мира. Памятники либо исчезли, как знаменитые кони Клодта на Аничковом мосту, либо замурованы в саркофаги, обитые досками. Солнце светит, а сияния ленинградских куполов нет. Купола Исаакиевского и Петропавловского соборов покрашены грязно-серой краской, Адмиралтейства и Михайловского замка — накрыты громадными маскировочными чехлами. Разбомблены Гостиный двор, Русский музей, Театр имени Пушкина. На крышах многих зданий, даже на Кунсткамере, орудийные и пулеметные точки.

У Насти и Марфы было совсем другое настроение. Они вертели головами и отмечали радостно, что стало чище.

— Это называется «чисто»? — покачал головой Митяй. — Что же раньше было?

Не объяснять же ему, что если на улицах нет трупов, то это уже очень чисто.

— Да уберем мы свой город! — воскликнула Настя. — Митька, перестань хмуриться! Посмотри! Трамваи ходят! Афиши видел? Театры работают! Кино крутят! Папа сказал, что начали разбирать баррикады и засыпать щели во дворах, скверах и парках.

«Баррикады и щели, — подумал Митяй, — означает, что допускали возможность боев в городе».

— Еще папа сказал, — продолжала Настя, — что у нас в доме скоро восстановят водопровод и канализацию. Это ли не счастье? Ка-на-ли-зация! — по слогам проговорила она.

Радостный подъем, который переживала Марфа (канализация, багаж благополучно доехал) испарился у дверей собственной квартиры.

Попросила ключи у Камышина, он замялся:

— Видишь ли, теперь это не ваша квартира, там живут другие люди. Я не хотел тебя сразу расстраивать.

Марфа таращила глаза, смотрела на него как на безумного. Подняв кулаки затарабанила в дверь, продолжая оглядываться на Камышина, который нес несусветицу.

На стук никто не открыл. Марфа повернулась боком, сделала несколько шагов назад, явно намереваясь вышибить дверь с разбега. Камышин едва успел остановить ее, схватить за талию. Его руки не сошлись у нее на поясе — под тулупом у Марфы было демисезонное пальто, две шерстяных кофты, несколько блузок и юбок. Почти весь свой гардероб она привезла на себе, высвобождая место для продуктов.

— Да что ж? Ды как ж? — вырывалась Марфа.

Субтильный Камышин оказался на удивление силен.

— Моя квартира! Не отдам! Как посмели? Грабеж!

— По-твоему, я должен был лечь на пороге и не пустить мать с четырьмя детьми, у которых был ордер? Растолстела ты, однако! Пойдем домой! Здравствуйте, товарищи! — приветствовал Камышин высыпавших в коридор соседей.

Среди них было много новых лиц, но тех соседок, с которыми пережила страшную блокадную зиму, Марфа сейчас не узнавала.

— Не уйду от своей квартиры! — твердила она.

— Извини, милая, — тихо проговорил Александр Павлович, — на руках я тебя не донесу. Позову Митяя, поволочем. Или добровольно пойдешь?

Марфе пришлось подчиниться.

В квартире Камышиных не было мебели — сожгли в буржуйке. Кое-что Александр Павлович перетащил из Марфиной квартиры: сундук, кровать, стол, кресло Елены Григорьевны. И еще раздобыл две солдатских койки с панцирными сетками. Когда внесли багаж, повернуться стало негде. Их было семеро, Илюшу считая. Женщина с детьми, первая попутчица, сошла на Петроградской. Бабушку с детьми не выгонишь, их родню еще надо отыскать на Васильевском. Итого десять человек — в покатуху не поместиться.

— Нам нужно поговорить. Наедине, — сказал Александр Павлович, не дав Марфе прийти в себя и оценить размер трагедии, едва ли не силком, петляя среди ящиков, чемоданов и узлов, потащил ее в маленькую комнату.

Марфа взмокла. Сбрасывала перед изумленным Камышиным одежды, точно кочан капусты ожил и вздумал скинуть лишние листья. Наконец, осталась в юбке (под ней еще три штуки, но не снимать же при мужике) и в блузке. Под мышками и на груди расплывались темные пятна.

Александр Павлович смотрел на нее с нежностью:

— Какая ты у меня красавица!

«У меня» Марфе не понравилось, и на вокзале он назвал ее «моя Марфа». В обоих случаях прозвучало не как «моя работница, прислуга», а с другим подтекстом. А дальнейшие его слова, уж вовсе — ни в какие ворота!

— Я очень тосковал без тебя! Марфа, я делаю тебе предложение, выходи за меня!

— Куда выходить?

— Замуж. Очень тебя прошу! Мы с тобой вдовые, у нас общие сын и внук…

— Внук — да! А про сына если заикнетесь, ввек не прощу!

— Хорошо, мы обсудим это позже. Ты согласна?

— Ой, да что глупости спрашивать и предлагать! Взбредет же в голову!

— Двадцать с лишним лет назад взбрело, до сих пор бродит и до последних моих дней бродить будет. Я, конечно, мечтал о твоем быстром и положительном ответе, но не сильно надеялся на него. Поэтому зайду с другой стороны. Слушай меня внимательно и включи свои прагматичные мозги. С жильем в Ленинграде всегда было трудно, а станет катастрофично. В первые месяцы войны в город хлынули беженцы из окрестных областей, сколько их было, никто не подсчитывал, многие, очень многие умерли в Блокаду. Тем, что остались, ехать некуда, их города и села разрушены. По самым скромным прикидкам, это несколько сотен тысяч человек. Далее. Уже подписан приказ о реэвакуации, то есть в Ленинград будут возвращаться предприятия, их рабочие и служащие. Сейчас правдами и неправдами, как ваши попутчики, приезжают сотни, через месяц будут тысячи. Этих людей можно понять, они хотят вернуться в родной город. А жить им негде. Если дома не разрушены, то пустующие квартиры заселяются, как ты уже убедилась. По закону, то есть теоретически, вернуть свое жилье можно. Но это страшная бюрократическая волокита. Кроме того, есть моральный аспект. Хотел бы я на тебя посмотреть, когда ты выбрасываешь на улицу вдову с четырьмя маленькими детьми.

Марфа хотела что-то сказать, но Камышин остановил ее жестом: не перебивай!

— К концу года и в последующие, — говорил он, — каждый скворечник в Питере превратится в желанный угол. Война не окончена и, возможно, это не последняя война. Поэтому деньги, то есть ресурсы, будут брошены на промышленность, на восстановление и укрепление народного хозяйства, а не на улучшение жилищных условий. Ты все поняла? Подхожу к самому главному. Как ты можешь догадываться, я тут был не последним человеком. И мне предлагают квартиру, отдельную, на Петроградской стороне. Но я не могу ее получить один, а женатым, с тобой и Степкой…

— И с Аннушкой.

— И с Аннушкой, — кивнул Камышин, посчитав ремарку Марфы добрым знаком, — мы получим. Марфа! Трехкомнатная, отдельная! С ванной! Могу я, в конце концов, на старости лет не ходить по улицам с шайкой? Кухня семь метров, горячая и холодная вода, пока только холодная. И, Марфа! Там газ… будет, когда восстановят. Представляешь? Никаких печек, никаких дров и угля! Повернула ручку, спичку поднесла — вот он, огонь, вари не хочу.

— А духовка как же?

— Тоже на газе. Цивилизация! Настя с Митяем останутся в этой квартире. Согласись, молодым хочется пожить отдельно, и у нас с тобой есть возможность помочь им.

— Дык вы с молодыми и получите квартиру, а я здесь.

— Нет! — отрезал Камышин и стал похож на командира, который расщедрился до объяснения приказа, а надо было просто командовать. — Или ты выходишь за меня, или я пальцем не пошевелю! Я тебе не выкручиваю руки, то есть выкручиваю, но мне плевать на рыцарское благородство. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!

— Кака из меня вам жена! — захныкала Марфа. — Ни образования, ни манер…

— Плевать мне на манеры!

— Я простая деревенская баба. В платке хожу и… без трусов-панталон!

— Без чего? Мне нет дела до твоих… А! Тебя, вероятно, смущает необходимость…так сказать, спать со мной в одной постели. Но я же не насильник, черт подери! Трусов у нее нет как аргумент замуж не выходить! Без трусов даже проще. Раньше было… Думаешь, мои годы и война жеребячества прибавили? Напротив! О душе моей подумай! Марфа! Ты самая лучшая: живая, настоящая, теплая. В тебе нет ни капли жеманства и эгоизма. Этого я нахлебался по уши. Ты живешь для других, даришь всем заботу и участие. Я, пока окончательно не состарился, хочу отхватить изрядный кусок. С другой стороны, я и для тебя желаю улучшения положения. Королевских условий не обещаю, но сносные гарантирую.

— Подумать надо…

— Завтра последний срок, или квартира уплывет, она уже месяц нас ждет, — на чистом глазу соврал Камышин.

Он знал, что Марфа, при всех ее замечательных качествах, упряма как ослица. От нее можно чего-то добиться, только загнав в угол, потом тащить на аркане и водить перед носом заманчивой приманкой.