ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Но Нью-Йорк медлил. Сбой возник внутри американской банкирской решетки; Гаррисон и англофилы в Нью-Йорке хоте­ли подыграть и поднять ставку до 6 процентов, но семь членов Федерального совета, надзирающего органа с резиденцией в Вашингтоне, кажется, вообще перестали понимать, что и с какими намерениями творят в Нью-Йорке. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 года, боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки до б процентов (145). Нако­нец, 9 августа 1929 года, на фоне бредового сближения двух стратегий, подталкиваемых диаметрально противоположными целями — Совет интерпретировал повышение как щедрый приспособительный жест в отношении рынка, а Нью-Йорк, наобо­рот, как давно ожидавшийся и ограничительный ответ встрево­женному Норману — Совет федерального резерва, наконец, установил ставку на уровне 6 процентов.

Наконец дождавшись зеленого света из Нью-Йорка, 26 сентя­бря 1929 года, через неделю после того, как цены акций достиг­ли своего пика за всю историю (146), Норман поднял ставку до 6,5 процента и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор га­зеты «Нью-Йорк тайме» Александр Дана Нойес, — началось паде­ние... Никто не мог объяснить нарастание числа продажных по­ручений, которые буквально хлынули потоком... Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи» (147). Лондон продавал, а золото потекло обратно в Британию.

Определенно ясно, что... повышение Лондоном банковской ставки до 6V2 процента... ускорило прекращение спекуля­ций в Соединенных Штатах... [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи (148).

Дело было сделано: Норман положил конец долгому сезону американских прибылей, длившемуся 15 лет, с 1914 по 1929 год, времени алчных грез и небывалого изобилия, подготовленных Британией и вдохновленных опустошением Европы. После этого банковские проценты Лондона и Нью-Йорка, переплетясь, словно две обезумевшие змеи, покатились вниз (см. рис. 4.1): мировая экономика была изуродована долговыми обязатель­ствами, заключенными во время бума под немыслимо высокие проценты, а крах центральных банков вызвал такое сниже­ние цен, что деньги мгновенно ушли в землю; их заперли в под­валы — ставки снизились, банки прекратили кредитование, решетка закрылась. Начался кризис, равного которому не бы­ли нигде и никогда. То, что началось, было в действительнос­ти повторением саботажа Нормана—Стронга, устроенного в 1920 году.

Отношение золота к общему объему кредита в Америке в апреле 1929 года упало ниже 7 процентов, это самый низкий уровень за всю историю ее историю; когда крах поразил США, паралич был всеобщим (149): разоряя банки, американская элита спалила треть своей банкирской решетки, играя в бри­танские игры. Для того чтобы выйти из депрессии, Соединен­ным Штатам потребовалось десять лет. С планом Дауэса было покончено, а вместе с ним и с займами, обеспечившими рывок пребывавшей в коме германской экономике: американцы по­требовали назад свои деньги. В Америке внезапно и совершен­но перестали покупать немецкие ценные бумаги (150).

После этого Норман занял выжидательную позицию. На­чался медленный процесс удушения, который он хладнокров­но наблюдал и у себя дома, но особенно в Германии. Там сбой машины Дауэса, вызванный прекращением «потока», вызвало такое сильное политическое отчаяние, что в марте 1931 года Германия и Австрия, две страны, испытавшие на себе помощь Нормана, объявили о своем намерении создать таможенный союз (Zollverein), как средство преодоления торгового застоя в Центральной Европе. Но 11 мая 1929 года у ведущего банка Австрии, «Кредитанштальт», началась полоса неудач, после чего лопнула вся австрийская банковская система. Как именно это произошло, по сей день остается тайной. В сохранившихся и доступных документах есть упоминания о какой-то темной и «сложной системе встречных депозитов между [австрий­ской банкирской решеткой] и рядом американских и британ­ских банков», установленной к 1929 году, то есть о «грязных деньгах», пользуясь словами Нормана. Какова была роль этой системы в развернувшихся событиях, неизвестно (151). Три недели спустя кризис поразил и Германию. Рейхсбанк обвинил в неприятностях иностранцев, а Федеральный резервный банк возложил вину за избыточный экспорт денег на немцев. Как бы то ни было, деньги спасались бегством, и Норман по­нимал, что следующей на очереди была Британия.

Норман уже давно, планируя свои действия, готовился к этой судьбоносной ситуации — по меньшей мере, эта подготов­ка длилась шесть лет, которые потребовались для полной отлад­ки нового золотого стандарта. Действительно, этот стандарт был создан только для того, чтобы в нужный момент он сам со­бой распался; эта суть всей — если рассматривать ее в совокупности банковской политики в тот период представляется неоспоримой.

Каждый раз, когда Норман начинал терять золото, он пер­вый нарушал «правила игры», увеличивая денежную массу, вме­сто того чтобы ее сокращать (152); за период с 1924 но 1929 год значительная доля иностранных денег, привлеченных трюком

с разностью процентной ставки между Лондоном и Ныо-Йорком, принималась лондонскими акционерными банками, а за­тем неизменно переводилась в Германию, в количествах, превы­шавших ресурсы банков; все это делалось с полного ведома управляющего Английским банком (153). В процессе этих мани­пуляций лондонские банки ослабили «покрытие», сделав его вдвое меньше обычного. Официальное расследование этих не­объяснимых «недосмотров», начатое после краха 1931 года, за­кончилось ничем (154).

Коротко говоря, после полного финансового краха Герма­нии, происшедшего в середине июля, началась атака на фунт стерлингов.

13 июля Специальный чрезвычайный комитет, созданный для уяснения положения дел в британской экономике, завер­шил свою работу: доклад Макмиллана, обнаживший непригляд­ную внешнюю задолженность британских банков, был обнаро­дован в подозрительно подходящее время, причем в нем не была упомянута ни одна из «больших фигур» (155). Встревожен­ные докладом и кризисом в Берлине, центральные банки Фран­ции, Голландии, Швейцарии и Бельгии ликвидировали неболь­шую часть своих стерлинговых счетов в Лондоне, изъяв оттуда 32 миллиона золотых фунтов — то есть около 20 процентов зо­лотого запаса Нормана. То, что последовало дальше, больше по­хоже на сказки об инопланетянах.

Гаррисон незамедлительно телеграфировал Норману. «Мо­жете ли вы пролить свет на происходящее?» — спрашивал он. «Я не могу объяснить это падение...» — ответил Норман (156). Эта ситуация, если выражаться мягко, была серьезной и требо­вала экстренных и решительных мер. Например, повышения ставки до 7-8 процентов, как признал сам Норман 23 июля, бе­седуя с Гаррисоном по телефону (157). Как вы думаете, какое ре­шение после всего этого принял Английский банк? 29 июля он поднял ставку банковского процента с 3,5 до 4,5, хотя 10 про­центов могли бы «привлечь деньги с луны»... Поднять ставку всего на один пункт — это все равно что пытаться остановить сильное кровотечение тонкой газовой тряпочкой. Банкиры всего мира были буквально ошеломлены реакцией Лондона — непростительно глупой, как они посчитали.

В тот же день Норман, «плохо себя почувствовав», упал в об­морок во время совещания в министерстве финансов (158). На время он оставил руководство банком. Сославшись на нездо­ровье и не афишируя свое имя в списке пассажиров, он 15 авгу­ста сел на быстроходный лайнер, направлявшийся в Квебек. Ру­ководство банком взял на себя заместитель Нормана Эрнест Гарви, надлежащим образом проинструктированный. Вашинг­тон и Париж немедленно выступили с предложением помощи.

Гарви в ответ прикрылся дымовой завесой недочетов в действи­ях правительства. «...Которые, — заявил он, — являются причи­ной и источником наших бед; реально этому невозможно по­мочь». Никто ему не поверил, и международное банкирское братство продолжало настаивать на помощи Старой Даме с Треднидл-стрит*.

* Жаргонное название Английского банка.

31 июля Париж и Нью-Йорк, дабы защитить фунт стерлингов, предложили Лондону кредиты, так сказать, бо­екомплект, с помощью которого Английский банк смог вы выку­пить фунты, выбранные в Лондоне спекулянтами. 5 августа, ког­да фунт продолжал падать, а золото уплывать из страны, Гарви отказался принять франко-американские кредиты. Французы поинтересовались, что же он творит, на что Гарви ответил, что дает золоту уплывать, чтобы преподать урок министерству фи­нансов и научить его составлять сбалансированный бюджет. Мо­ре, новый управляющий Французским банком, не верил своим ушам, «придя в совершенное замешательство» (160).

Гарви продолжал громоздить одну ложь на другую, утверждая, что источник утечки золота остается необъяснимым и что бри­танские граждане имеют к ней только косвенное отношение, в то время как в банкирских кругах продолжало крепнуть убеж­дение, что именно сами финансисты Сити были главными спеку­лянтами, топившими собственную валюту (161). Фунт продол­жал падать, и франко-американские кредиты были съедены в течение буквально нескольких дней. Французы и американцы, не смея сомневаться в честности британцев, продолжали наста­ивать на своем, и в конце августа предложили два дополнитель­ных кредита — в долларах и франках, — чтобы организовать ре­зервную линию обороны фунта. Английский банк, вместо того чтобы прибрать эти боеприпасы к рукам и отстреливаться с соб­ственных позиций, направил эти средства в две крепости мень­шего значения — в Британский заморский банк и в Английский международный банк, а эти последние частотой и размерами по­купки фунтов открыли спекулянтам то, чего нельзя было откры­вать ни при каких обстоятельствах — величину самих резервов (162). Все поняли, что деньги, так сказать, готовы к употребле­нию, и что эта благодать долго не продлится, — и действительно, полученные средства были растрачены в мгновение ока.