Кью - Лютер Блиссет

Так что слова: «Прочь отсюда, безбожники! И никогда не возвращайтесь, враги Отца Небесного!» — выкрикнутые Матисом во время самобичевания, кажутся почти милосердными.

Медленно движущаяся по белоснежному покрывалу колонна — это исход приверженцев прежней веры. Все они голы. Глаза потуплены, чтобы считать шаги, которые им осталось сделать прежде, чем замерзнуть. Кто-то, возможно, надеялся добраться до Тельгта или Анмарха. Этого не сделать никому. Возможно, удалось бы самым сильным взрослым… Одним, но они не бросят своих жен, детей, родителей…

— Нечего ждать. Богу Отцу сейчас угодно вершить свое правосудие.

— Что ты имеешь в виду?

— Они должны умереть. — Он почти спокойно говорит это — он ангельски спокоен, даже взгляд не бегает.

Они оступаются. Плачут. Поддерживают раздувшиеся от беременности животы. Паписты, лютеране — старый мир, который похоронен вызванной Яном Матисом бурей. Мы способны истолковать и воплотить в жизнь это знамение — такова воля Божья.

— Так предначертано, это все, что тебе нужно знать, ты это имеешь в виду? Они обречены, они должны умереть. Ты хочешь отрубить всем им головы?

— Это город избранных. Это Новый Иерусалим: в нем нет места тем, кто не возродился. У них еще есть выбор, они могут обратиться. Но пришло время последнего набата. Они должны поспешить.

— А если они не сделают этого?

— Они будут сметены вместе со всем устаревшим.

— Тогда изгони их. Дай им хотя бы уйти, вернуться к своему вонючему епископу или к своим гнусным друзьям-лютеранам.

Все решилось окончательно у нас на глазах. Мы все-таки победили. Но где же непередаваемая радость и веселье, живой смех, желание сливать тела в одно: тела обычных женщин и мужчин в горячем пылу ни к чему не обязывающих объятий?

Наша миссия выполнена: время закончилось — Бог Всемогущий позаботится обо всем остальном. Апокалипсис, Откровение приходят сверху. Мы захвачены ужасной трагической пантомимой, из которой нельзя выйти, если мы не хотим отречься от всего, за что боремся, сделать наше пребывание здесь бессмысленным, прекратить противостоять всему миру.

Мы победили? Откуда же эта горечь у меня во рту? Почему же я, словно бегу от чумы, избегаю взглядов братьев?

«Это будет предупреждением, предупреждением для всех».

Меня коробит от выпадов исступленных. От того, как плюют на побежденных и избивают их до потери сознания. Они больше не враги народа Мюнстера, не те люди, которые притесняли нас веками, они больше не мужчины, женщины, дети, а изуродованные, чудовищные, омерзительные создания. Только их уничтожение позволит нам жить, подтвердит слово Божье об участи, которая нам уготована.

А может быть, это только я постоянно терплю поражение: во все времена, во всех битвах.

Святой Шут из Лейдена обегает эту вереницу, едва касаясь голов тоненькой палочкой. Его подсчеты заканчиваются на маленьком мальчике — взгляд Яна устремляется в небо.

— Почему? Почему тут невинный? — Он с плачем падает на колени. — Он не виновен! Ангел света кружит над ним! — Он бьет себя в грудь, вопит еще громче, рыдает. — Почему?!

Малыш прячет лицо в юбке матери. Она, доведенная до крайнего отчаяния, становится на колени, обнимает его и прижимает к груди, поливая слезами. Потом женщина решительным жестом отстраняет его от себя и собственной смерти и просит:

— Спаси его. Возьми его с собой.

Апостол Матиса поднимается на ноги, теребит бороду и, обращаясь к ангелу, заявляет:

— Отец отделяет зерна от плевел, — затем опускает взгляд на мальчика: — С сегодняшнего дня ты будешь Шеар-Яшуб, «оставшийся, который вернулся» — тот, кто обратился и таким образом избежал кары. Идем.

Он берет его с собой, а ворота уже поглощают исход проклятых.

Буря застилает мне взгляд, подобно самому мрачному знамению.

Карнавал закончился.

Глава 33

Все плохо. Рухер, кузнец, прикованный к большому колесу телеги тяжелыми цепями, возможно выкованными им самим, окружен четырьмя совершенно неожиданными, как и все остальное в эти дни, стражниками. Он ждет.

Жители города вместе с новоприбывшими, число которых растет день за днем, были призваны собраться во втором часу пополудни верховным пророком: рассерженным, разочарованным, опечаленным, озверевшим из-за поведения своих святых подданных.

Рухер, кузнец, этот величайший мерзавец, дерзнул высказать грубые неодобрительные комментарии по поводу выхода из трехдневной медитации, посвященной абсолютной отдаче чувствам и пролившей свет Всевышнего на бренное земное тело Матиса Великого, который принимал важнейшие решения.

«Что за бред, — сказал кузнец, выразив то, о чем многие думали. — По мне, так все здорово: уничтожить собственность, все общее, все-все, что ни есть в наличии, богатство без хозяев — для всех… Конечно же мы и сами думали об этом, и уже давно… Фонд для бедных, все священно, новые правила и законы….. Но на кой хрен назначать семь дьяконов для управления и распределения ресурсов, для решения всех конфликтов или проблем, притом что ни один, ни один из них не был рожден в Мюнстере и даже не жил в нем. Ни один! Все голландцы… Все его ученики и последователи… И какого, спрашивается, рожна, — сказал он, — мы рисковали жизнью ради муниципальных свобод, не хватало только, чтобы наши головы украшали зубцы на крепостной стене, гори оно все огнем… А потом пришел бы кто-нибудь, пусть и великий пророк, просветленный, несомненно, святыми ангелами… Но за каким дьяволом нам все эти голландцы! Его не было здесь, когда мы брали город, чтоб ему провалиться… Приходит тут, моментально сует во все свой нос, командует и ставит своих, чтобы они распоряжались нами, и оказывается, что нас всех снова отымели в зад».

Он арестован. Моментально.

Хуберт Рухер. Кузнец и слесарь. Коренной житель Мюнстера. Баптист. Герой баррикад 9 февраля. Тот, кто ковал снаряды… Кто боролся за освобождение Мюнстера от тирании епископа…

Хуберта Рухера в цепях волокут на рыночную площадь: предатель, нечестивец, который посеял сомнение, высказывался против… Сказал, что Матис молился три дня, чтобы в результате назначить дьяконами самых преданных своих сторонников. Все товары общие, прекрасно: собрать их в больших лавках — по одной на каждый квартал — и распределять нуждающимся, но зачем ставить управлять ими голландцев? Зачем исключать жителей Мюнстера? Бред какой-то, Ян, непростительное свинство. Ты боишься? Чего? Кого? Все мы святые, ты сам сказал, мы были избраны, мы братья. Ты думаешь, что, сосредоточив всю власть в собственных руках, ты не оставишь ни в ком сомнений? Тот, кто боролся за освобождение своего города, теперь может решить, что зря старался, что ему не удалось стать настоящим хозяином, который имеет полное право распоряжаться в собственном доме.

Как и Хуберт Рухер.

Тебе все донесли — ты наверняка наводнил своими шпионами город? Ты послал своих головорезов притащить его сюда силой. Теперь он в цепях, пускающий от ярости пену изо рта — предостережение для всего города. Ты сошел с ума, Ян, мы же не за это боролись.

Вижу, как ты важно восходишь на сцену, в глазах лед, а борода заострилась, как никогда прежде.

Я вижу тебя.

— Господь разгневан, потому что нашелся тот, кто посеял сомнение в миссии Его пророка.

Он боролся рядом со мной, этот человек, выполнял мои приказы, а теперь, я знаю, жалеет об этом. Возможно, он возненавидел все то, что делал. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы понять, но, наверное, лучше не делать этого. Вот ты стоишь там прямо как столб, скрученный цепями, в ожидании, пока Бог подскажет пророку Матису, как обойтись с тобой.

— Время закончилось. Выбор сделан. Каждый, кто предает знамя Господне, кто показывает, что всегда сомневался, что просто последовал за другими, не чувствуя в действительности внутреннего призвания взять в руки святое оружие, — это враг. А сейчас он распространяет неуверенность в рядах святых, чтобы отсрочить нашу победу. Но наша победа неизбежна — нас ведет Господь.

Ты сумасшедший, сумасшедший, мерзкий пекарь, и я тоже сумасшедший, потому что именно я преподнес тебе все это на блюдечке.

— Если мы немедленно не вырвем грешника из гущи святых людей, гнев Господний обрушится на всех нас.

С мечом в руке он обходит вокруг Рухера, лицо у того побагровело и исказилось от ужаса.

Презренный адвокатишка фон дер Вик вместе с тремя другими дворянами возражает, что в Мюнстере никого никогда не судили без надлежащей судебной процедуры, что требуются свидетельства, адвокат…

Матис молча ходит и ходит кругами: он взвешивает эти слова и продолжает кружить. Напряжение, возрастая и поднимаясь над головами людей, достигает и его. Он останавливается.