Милая, хорошая - Татьяна Тронина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алена, забыв обо всем на свете, напряженно смотрела на Селетина. Теперь, когда она окончательно удостоверилась в своих подозрениях, ей стало не по себе. Алене стало страшно, когда она увидела размеры любви Селетина к покойной жене… Этой безрассудной, безответной, бесконечной любви.
– Ты хотел бы сейчас узнать, кто был ее любовником?
– Да, – не раздумывая, ответил он.
– Тогда тебе было все равно, а сейчас… Зачем? Чтобы поквитаться? Нет? Чтобы сравнить себя с ним? Зачем?..
Селетин встал перед Аленой, сложив руки на груди.
– Чтобы спросить его: зачем он, скотина, поступил так с ней – вот затем, – с мрачным спокойствием произнес он. – Какого черта ему понадобилось заводить любовницу, когда у него была Вика? Вика, которая его так любила.
– Ты странный… – печально констатировала Алена. «Сказать ему или нет? Нет, все-таки – нет! Если он узнает, что третьим был его друг, Никита Ратманов, а не какой-то там прощелыга Иван Иваныч, – неизвестно, что будет… Это добьет его!»
– Только теперь уже поздно, – сказал Селетин, ласково глядя на Алену. – Теперь я уже ничего не узнаю. Почему ты так на меня смотришь?
– Мне страшно.
– Чего ты боишься? Меня?
– Нет! Я боюсь твоей любви к Вике, – мужественно призналась она.
– Вики нет больше.
– Нет, есть! Ты до сих пор продолжаешь с ней спорить… Ты думаешь только о ней, ты и во мне видишь ее… – возразила она.
– Каким образом?
– Ты нашел меня там, где потерял ее. Одинокая женщина в тех же стенах, где ты жил когда-то с ней, не уродка… Пианистка – что довольно романтично, а не какая-то там обвальщица мотального цеха! Не совсем старуха, опять же… Вот ты и стал со мной встречаться.
Селетин не выдержал и засмеялся:
– Что ты такое говоришь! Обвальщица мотального цеха? Ой, не могу… – Он смеялся столь заразительно, что Алена не выдержала и тоже начала хохотать. – Глупая, глупая Ёлка…
– Ну вот, ты меня уже называешь глупой… глупой деревяшкой, – развела она руками.
– Перестань. – Он порывисто обнял ее. – Немедленно прекрати молоть чепуху! Я тебе сейчас скажу еще кое-что, и ты эти слова должна выучить наизусть. Загибай пальцы… – Он взял ее ладонь. – Во-первых, ты красавица. Во-вторых, ты талантлива. В-третьих, ты еще совсем девчонка. Сколько тебе – девятнадцать? Двадцать?
– Мне тридцать четыре!
– …и в-четвертых, – продолжил он, пропустив мимо ушей ее ответ. – В-четвертых, я тебя люблю. Я тебя люблю потому, что ты Алена Лозинская, а не потому, что проживаешь ты по какому-то там определенному адресу. Запомнила?
– Да.
– Ну вот и молодец. – Он поцеловал ее в нос.
– Ромочка, я тебя тоже очень люблю! – в ответ горячо зашептала она ему на ухо, приподнявшись на цыпочки и обхватив шею руками. – Я тебя просто обожаю!
– Давай собираться? Нам пора…
– Давай! – улыбнулась она.
Но собирались они дольше, чем рассчитывали, и выехали в Москву только в шестом часу, в густых фиолетово-красных сумерках.
Алена не заметила, как заснула, свернувшись клубочком на заднем сиденье.
* * *Вика любила шпильки.
Нет, не те, что втыкают в волосы, а каблуки-шпильки, высокие и тонкие, от одного взгляда на которые становится немного не по себе – и как только женщины на таких ходят?..
От этих самых шпилек походка была у нее легкой и быстрой, словно стремительным движением вперед она старалась избежать падения. Селетин всегда с недоверием относился к ее туфелькам и сапожкам, видя в них потенциальную опасность для жизни и здоровья Вики.
Но она ни разу не упала, правда, много раз застревала своими острыми каблучками во всевозможных щелях, решетках, брусчатке.
– Селетин, не будь занудой! – весело говорила она, когда он, ворча, в очередной раз выковыривал ее ножку из западни.
Сам характер у Вики был тоже легкий, легкий и переменчивый, как погода весной. Она легко смеялась, легко плакала и была до такой степени беззащитна перед людской грубостью, что Селетину порой становилось не по себе. Беззащитна и простодушна.
«Виктория» – означает «победа».
Она победила его стремительно и легко. Поженились они совсем юными, и многие предрекали их браку скорый распад – уж очень щедры они были в своей любви, щедры и беспечны. Но они жили и жили вместе, когда другие семьи, созданные более расчетливо, терпели крах.
Многие считали Вику чуть ли не дурочкой. Никита, друг, перед свадьбой твердил Селетину, что с таким же успехом он мог жениться на ласточке. Или лесной белке. Или мотыльке, порхающем над луговым разнотравьем… Селетин тогда пригрозил ему, что если он еще хоть раз отзовется о Вике плохо, то их дружбе – конец. Потом-то, конечно, Никита к ней привык… Все привыкли к их союзу. (Кроме Ларисы Викторовны, но это ерунда, ибо редко когда тещи бывают довольны зятьями…)
Но сам Селетин так и не смог привыкнуть к Вике. Она никогда не могла ему надоесть – веселая, болтливая, живая.
«Ты ничего не понимаешь, – однажды сказал он Никите. – Она, конечно, кажется тебе простоватой по сравнению с теми эстетками, что вокруг тебя хороводы крутят, ну и что с того? Мне эти «умные» разговоры во как надоели!» – «Это у Ларисы Викторовны в доме?» – «Точно! И я вот что скажу тебе: ум – это не то, насколько человек связно может пересказывать чужие мысли, и не то, сколько лет он провел в учебных заведениях и какую ученую степень имеет…» – «А что?» – «Возьмем, например, солнце. Или небо». – «Или звезды!» – «Пускай звезды… Можешь ты сказать, насколько умно или глупо солнце? Небо? Звезды?.. Что лучше – симфония Шнитке или журчание ручья? Какой цветок прекрасней – тот, что нарисован гениальным художником, или живой?.. Вот так и Вика – ее нельзя судить, ее нельзя ни с чем сравнивать. Она Вика, и все!»
Они с Викой ссорились, но редко и незлобиво. Это были не скандалы, а именно ссоры – легкие, пустяшные, без смертельных оскорблений. Один раз Селетин назвал Вику «глупышкой», да и то полушутя. Один раз за столько лет их мирной супружеской жизни! Но как она обиделась…
Селетин потом месяца два переживал, весь извелся – так невыносимо было вспоминать ее обиженные, полные слез глаза. Проще было отрубить себе руку, чем вновь увидеть их!
А потом началось это.
Селетин не сразу заметил перемены, произошедшие в жене. Спустя десять лет их безмятежного супружества что-то изменилось. Что-то неуловимое, на первый взгляд несущественное…
Все было как прежде – она часами болтала с подругами по телефону, бегала на свои курсы и семинары, тайком читала детективы, тайком смотрела телевизионную жвачку, обсуждала с ним, с Селетиным, какие-нибудь важные семейные проблемы – например, стоило ли покупать при нынешней московской погоде шубку «в пол» или ограничиться коротким меховым жакетом? Менять гардины на окнах или – ну их, пусть еще повесят?.. Ехать в сентябре в Испанию или в Италию?..
