Там, за гранью - Роберт Хайнлайн

Мальчик откинулся на скамеечке, прислонившись спиной к ноге Мордана.

– Она уже не над океаном, – сказал он. – Она в столице.

– Ты уверен, что это столица?

– Конечно, – с оттенком презрения в голосе отозвался Теобальд, – я же там бывал, разве нет? И там есть башня.

За перегородкой кто-то спросил:

– Современный город?

– Да. Возможно, столица – там есть похожий пилон.

– Еще какие-нибудь детали?

– Не задавайте мне так много вопросов… Картинка опять переходит в смутные грезы… А теперь она снова перемещается… Мы в комнате… Куча народу, все взрослые. Разговаривают.

– Что теперь, сынок? – поинтересовался Мордан.

– А, опять она отправилась на эту вечеринку!

Два наблюдателя перешептывались в сторонке:

– Мне это не нравится, – проговорил тот, что пониже ростом. – Это страшно.

– Но это происходит.

– Неужели вы не понимаете, что это значит, Малькольм? Откуда у нерожденного ребенка могут взяться такие представления?

– Может, от матери? Брат-то определенно телепат.

– Нет, нет и нет! Нет – если только мы не ошибаемся абсолютно во всем, что касается мозговой деятельности. Человеческие представления ограничены личным опытом или чем-то, близким к нему. Нерожденный ребенок не может испытывать никаких ощущений – кроме тепла и темноты. Просто не может!

– Хм-м-м…

– Что вы можете на это возразить? Ну!

– Пока ничего – вы меня озадачили.

Кто-то поинтересовался у оператора на приеме:

– Узнаете вы кого-либо из присутствующих?

Тот чуть сдвинул наушники.

– Хватит мне надоедать! Вы сбиваете меня – я теряю сигнал! Нет, не узнаю. Это словно образы во сне… Наверное, это и есть сон. Я не могу ничего почувствовать, если она об этом не думает.

Немного погодя он снова начал диктовать:

– Что-то происходит… сны кончились. Неудобство… Это очень неприятно. Она сопротивляется этому… это… это… О Боже, это ужасно!… Больно!… Я не могу этого вынести!

Он сорвал наушники и вскочил – побледневший и трясущийся. И в тот же момент зашелся в крике Теобальд.

Несколько минут спустя в дверях комнаты Филлис показалась женщина и жестом поманила Гамильтона.

– Теперь можете войти! – радостно объявила она. Стоявший на коленях подле Теобальда Феликс поднялся.

– Оставайся с дядей Клодом, малыш, – сказал он и пошел к жене.

Глава 18

«Там, за гранью…»

Как хорошо было снова приехать на этот берег! Как здорово, что Филлис благожелательно отнеслась к идее этого пикника! Как приятно было валяться на солнышке, блаженствуя в кругу семьи…

Все в жизни происходило совсем не так, как он планировал – но ведь это в порядке вещей. Конечно, несколько лет назад Гамильтон ни за что бы не поверил, что все так сложится… Филлис и Бальди, а теперь еще и Жюстина.

Когда– то он требовал у Клода ответа на вопрос, в чем смысл жизни -сейчас его это совершенно не заботило. Жизнь была хороша сама по себе – что бы она собой ни представляла. А на главный вопрос он получил ответ. Пусть психологи спорят до посинения, выясняя, есть ли какая-то жизнь за гранью земного существования – жизнь, в которой человек сможет получить ответы на все вопросы.

На главный вопрос: «Получаем ли мы второй шанс?» – ответ отныне известен, хотя и был получен через заднюю дверь. "Я" новорожденного содержало в себе нечто большее, чем генетическая структура. Жюстина сообщила им об этом – и неважно, сознавала она сама это или нет. Она принесла с собой осколки памяти о прежнем своем существовании. В этом Гамильтон был убежден. А значит, можно не сомневаться: после распада бренной оболочки человеческое Я уходит куда-то дальше. Куда? Что ж, об этом он начнет беспокоиться, когда придет время.

Жюстина, скорее всего, понятия не имела о том, что доказала – спросить же ее, разумеется, не было ни малейшей возможности. После рождения ее телепатические импульсы стали бессмысленными и хаотичными – как и следовало ожидать от младенца. Психологи решили назвать это шоковой амнезией. С их точки зрения, рождение можно уподобить резкому пробуждению – как если бы на сладко спящего человека выплеснули ведро ледяной воды. Тут кто угодно придет в шок!

Гамильтон еще окончательно не решил, хочет ли по-прежнему принимать активное участие в Великом Исследовании. А может, облениться и заняться выращиванием луковиц георгин и детей? Он не знал. По большей части Исследование занималось очень далекими от него вопросами, а лично он был уже полностью удовлетворен. Взять хоть то, над чем корпит сейчас Клифф: до результата – века, а потом и еще немного. Монро-Альфа сравнил свою задачу с попыткой разгадать весь сюжет стереофильма по мгновенному проблеску на экране.

Но люди разгадают и это – когда-нибудь. Теобальд не увидит этого, хотя и увидит много больше, чем Феликс; а его сыну предстоит узреть еще больше.

Сыновья же этого сына смогут бродить по звездам, не ведая границ.

К счастью, Теобальд, казалось, разделался со своим смешным отождествлением Жюстины с Карвалой. Правда, он, похоже, не больно-то жаловал младенца, но ожидать этого было бы уже слишком. Мальчик казался скорее озадаченным и заинтересованным сестренкой. Вот он наклонился над ее колыбелью. Но, кажется, он…

– Теобальд!

Мальчик быстро выпрямился.

– Что ты там делаешь?

– Ничего.

Может быть… Однако выглядело это так, будто он ее ущипнул.

– Ладно, только лучше бы ты поискал другое место, чтобы заниматься этим. Ребенку сейчас нужно спать.

Бальди бросил на сестру быстрый взгляд и отвернулся. А потом медленно пошел вниз, к воде.

Посмотрев на жену, Гамильтон снова улегся. Филлис все еще спала. А вокруг простирался прекрасный мир, переполненный множеством всего интересного. И самым интересным были дети. Феликс посмотрел на Теобальда. Мальчик и сейчас был очень забавен, но станет еще интереснее, когда вырастет – если только Гамильтон сумеет удержаться и не свернет ему до тех пор упрямую, тонкую шею!