Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Ящик, в котором Бабалон запирал детей, был не только наказанием, но и уроком. К сожалению, думал Ноктавидант, не каждый способен извлечь из урока пользу. Некоторые попадали в ящик раз за разом, так ничему и не научившись. Иные — по собственной глупости, другие — по прихоти, потому что им казалось, будто таким образом они идут против воли Бабалона. Впрочем, Ноктавидант, и тот не сразу понял, что все перенесённое им в ящике бесценно, а то, то другие называют наказанием, следует называть… опытом. Не забыл он и голос, который, как ему казалось он слышал: «Он многих видел тогда в ящике. Но запомнил только тебя».

Шагая тем же самым коридором, по которому он гнался за беглецом, Ноктавидант невольно переживал произошедшее. Тела убрали, но кровь со стен и пола отмыть не успели. Он миновал место, где его меч поцарапал камни, обогнул пятно крови, там, где труп принципала рухнул, похоронив под своим весом стража. Обоих давно увезли (причём тело стража пришлось буквально соскребать с земли), но в воздухе отчётливо витал запах внутренностей, крови, нечистот.

Подумать только, дважды за день он видел гибель принципала! И хотя Ноктавидант не испытывал любви к этому человеку, всё равно подобной смерти не заслуживал никто. И уж тем более не заслуживали своей участи те, кто погиб в скриптории.

Именно туда Ноктавидант и направлялся. Пройдя по коридору, клирик вновь очутился перед криптой оракула, но заходить не стал, начав подъём по лестнице. Прошлого подъёма он почти не помнил. Казалось, в предыдущий раз он просто взлетел по ступеням. Теперь он шёл, подмечая все новые детали: кровавые следы на полу, отпечаток ладони на одной из стен. Возможно, кровь была его собственной, натёкшей из раны на затылке. С этой мыслью клирик поднялся на последнюю ступеньку. Отсюда скрипторий был виден целиком. Когда Ноктавидант заглядывал сюда в прошлый раз, повсюду были тела и их фрагменты, однако теперь трупы убрали. Осталась лишь кровь, и она заливала всё вокруг. От железистого запаха мутило. Прежде, чем шагнуть внутрь, он прикрыл нос рукавом.

Освещения поубавилось со времени его прошлого визита. Несколько светильников погасли, поскольку в них выгорело всё масло, но один или два продолжали гореть. Впрочем, в ярком освещении не было нужды: там, где окружающее скрывалось в тенях и полумраке, картину дорисовывало воображение.

Внезапно Ноктавиданту показалось, что воздух вокруг загустел настолько, что его можно было резать ножом. Сегодня он видел смерть впервые. Не сказать, чтобы порт, где он провёл половину жизни, был самым спокойным в городе местом. Там, как и везде, случалось множество неприятных вещей: драки, избиения, поножовщина, которые сами по себе могли стать причиной чьей-то гибели… Но ещё ни разу никто не умирал у него на глазах.

Словно пловец, опускающийся на глубину, клирик глубоко вдохнул, затем сделал шаг и ступил внутрь комнаты. Его нога угодила в лужу крови.

Задуманное Ноктавидантом легче было осуществлять в одиночестве, к тому же наедине с самим собой лучше думается. Неизвестно почему, но клирику стало казаться, что, поднявшись в комнату над криптой, он повторно ощутил то самое чувство — как будто неподалёку в крипте находится кто-то чужой. Может, так было потому, что здесь хранились все записи, в том числе и те, которые скрипторы сделали непосредственно перед убийством оракула. И если в комнате действительно был кто-то до того, как они с клириком вошли… Не останется ли об этом каких-либо упоминаний?

Может быть, ответ найдётся на одном из клочков бумаги или в записи, сделанной на каком-нибудь из катающихся по полу валиков? Ноктавидант подозревал, что ответ, который он так старался найти, дать не так просто.

Ноктавидант сделал глубокий вдох, и почти сразу пожалел об этом. Воздух в крипте буквально смердел смертью. Подобный запах исторгался из ящика Бабалона, когда его открывали, и наружу выпускали тех, кто провёл в крохотном сундуке ни один час. Запахи всегда были одинаковы: рвоты и крови, мочи и фекалий. В тесноте и практически без доступа воздуха всё это превращалось в неповторимый смрад, который сложно было забыть. Само собой, ничему подобному не существовало названия, но Нокта всегда считал этот запах запахом смерти.

Ещё одна кровавая лужа была на полу прямо перед ним. Переступая её, Ноктавидант отметил, что плавающие в ней письменные принадлежности и клочки бумаги напоминают необитаемые острова. «Берегами» безымянному морю служили несколько промокших листков и что-то выглядящее как белая сосиска. Как оказалось — чей-то оторванный палец.

С широкого кровавого пятна на одной из стен на него смотрело лицо.

Оторопев от неожиданности, клирик замер и мгновение стоял, пока к нему не пришло осознание: то, что он принял за лицо — на самом деле было всего лишь удачной игрой света и тени… Ну, может, не настолько удачной… По стене от пятна стекали несколько тонких струек крови, образовывающие нечто похожее на очертания человека. При наличии должного воображения можно было решить, что прямо перед тобой стоит незнакомец… Общее впечатление парадоксальным образом усиливали прилипшие рядом с кровавым пятном клочки волос и впечатанный в стену человеческий зуб.

Как ни странно, предметы обстановки почти не пострадали. Гнев присутствующих был направлен исключительно на них самих, а не на бездушные вещи.

Ноктавидант отложил в сторону очередной валик, взял восковую табличку из стопки таких же. Всё не то. Он привык доверять собственному чутью, а оно говорило, что там, в крипте, кроме оракула был кто-то ещё.

На мгновение Ноктавиданта посетила парадоксальная мысль: будь у стен и вещей глаза, насколько бы они удивились происходящему? Само собой, ответа не было, если, конечно, не считать таковым сизые петли кишок. Кто-то развесил их словно праздничные гирлянды, тем самым подчеркнув цинизм происходящего. А может просто от скуки.

***

Когда у некоего монаха спросили, каким образом ему удалось переписать такое количество сур — несколько тысяч, он ответил, что просто переписывал по одной каждый день. Если бы Ноктавидант прочитывал по одной записи каждый день, ему не хватило бы целой жизни. Записей было много, очень много. Только сейчас он убедился в том, что лишь малая часть отправилась наверх. Бóльшая часть бумаг и восковых валиков оседала здесь, год за годом наполняя огромный архив.

Вполне возможно, некоторые из записей велись ещё до появления Ноктавиданта во дворце. Разговоры с оракулом вёл другой клирик, а отчёты отправлялись наверх другому принципалу, предшественнику нынешнего. И тут Ноктавидант опять исправил себя: нет никакого нынешнего. Остался лишь он, несколько других клириков во дворце и ещё десяток во всём городе.

По-прежнему оставалось загадкой, каким именно образом некромант крови втёрся в доверие к принципалу? С помощью некой искусной иллюзии? Вполне вероятно. Как и то, что Ноктавиданта он подкупать не стал — просто нанёс удар по голове. Существовали ли другие варианты развития событий? Ноктавидант вновь вернулся к недавним мыслям о тёмном лесе — о том, где каждое дерево было возможной вариацией будущего. На первый взгляд все деревья похожи, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что все имеют отличия. И ещё: деревьев в лесу не бесконечное множество, как и возможных вариантов грядущего. А тропок между ними и того меньше.

Оракул был способен предвидеть будущее. Кто и когда это понял, оставалось загадкой. У Аскеррона были его кураторы с их кровавой некромантией, благодаря которой можно было сохранять воспоминания и целые личности; у Завораша — настоящий ангел со склонностью делать туманные, но меткие прогнозы. Эти противоположности могли бы стать грозным оружием, если бы кому-то удалось соединить их.

Тут Ноктавидант вновь был вынужден себя поправить: кое-кому это всё же пришло в голову… и наверняка почти удалось. Почти, поскольку ни Ноктавидант ни кто-либо другой не знал истинной силы кураторов. Все, что было известно клирику — это то, что некромант похитил кровь оракула и наверняка выпил её.