Вороны вещают о смерти - Darknessia
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новые крики заставили выбежать наружу. Нежить окружала все больше изб, билась в двери с горящими голодом глазами. Их было слишком много.
На другом краю села Лихо брел среди полусгнивших тел, вытягивая из них чужую волю при помощи своей силы. Перед ним падала и нежить, и навьи духи, а позади оставались лишь неподвижные опустевшие оболочки. При виде такой мощи внутри вспыхнуло восхищение вперемешку с завистью.
Очередная вспышка молнии высветила фигуру в темной епанче. Она стояла неподвижно посреди творящегося вокруг хаоса. Казалось, скрытые под капюшоном глаза направлены прямо на меня. А потом вдруг сорвалась с места и бросилась прочь, петляя между постройками и стаями нежити. Я тут же кинулась следом, топорами раскидывая в разные стороны тварей, когда те пытались преградить мне путь.
Если убить колдуна, то и поднятая им нежить сгинет, и призванные духи отступят. Главное, не упустить из виду и не дать сковать себя волей. Кто знает, на что ещё способен столь могущественный человек, создавший целые полчища голодных тварей?
Не разбирая дороги, я следовала за темной фигурой. Глаза застилал ливень. Крики людей, птиц и нежити слились в одно и затихли, перестали существовать. Внимание сосредоточилось на одной точке. Я не могла думать ни о чем другом, хотелось только заглянуть ему в лицо, получить, наконец, ответы.
Фигура скрылась в одном из домов на окраине. Мелькнула мысль: вдруг это ловушка, иначе зачем загонять себя туда, откуда нет выхода? Но сила нечисти горела во мне так ярко, что не осталось места для осторожности и здравого смысла.
Через несколько мгновений я толкнула незапертую дверь и грохнула обухами топоров по дверному косяку, загораживая собой проход.
Фигура в епанче неподвижно стояла напротив. Ждала меня. Тонкие руки потянулись к капюшону. Стоило лишь увидеть их — осознание вспыхнуло безжалостной неотвратимостью. Я пошатнулась. Топоры медленно поползли вниз.
— Ма… — сдавленно выдавила я за миг до того, как капюшон слетел с ее головы.
Внезапно изба оказалась знакомой. Внезапно оказалась знакомой и епанча, которую я сама носила прежде. Запах пыльной соломы и болотника. Седые волосы, выбившиеся из-под ворота.
Я не могла шевельнуться. В голове все плыло, а грудь раздирало изнутри, и боль эта была самой настоящей.
— Всё-таки это ты, Огнеслава.
Голос знакомый, но такой пустой, смиренный. Печальный. Она глядела мне в глаза, и я не узнавала этого взгляда.
— Пришла отомстить? Что ж, делай свое дело.
— Что? Ты… — прошептала я, а смысл слов ускользал, как и смысл всего происходящего. Потом что-то щелкнуло внутри. — Как ты могла?!
Смирение на ее лице сменилось озадаченностью, словно она не ожидала, что мертвая дочь способна рассердиться.
— Я не думала, что все так обернется. Я хотела для тебя лучшей жизни, но теперь ты навья… По моей вине. — Она тяжело вздохнула, повесила голову. Видно было, что слова даются ей с трудом. Прошептала: — Прости меня, дочка. Прости.
— Что? — вскинулась я, чувствуя, как кипит черная злоба внутри. — К лешему твои извинения! Останови все это, отзови нежить!
— Не могу. Я уже давно не контролирую силу. Теперь их остановит только смерть. Ты ведь за моей жизнью пришла. Так чего же ты ждёшь?
Она с вызовом вскинула подбородок и даже не пыталась скрыть, как больно ей видеть меня. Мне тоже было больно. Все плыло перед глазами, а мысли путались. Я не понимала, что делать, что сказать, как реагировать. Сжала топоры ещё крепче, впившись когтями в дерево. В солому с них с тихим шорохом капала вода. Проговорила:
— Я жду объяснений.
— Навья, которая хочет поболтать? — удивилась матушка. — Так ты, значит, ещё не убивала?
Я прищурилась.
— Не уходи от ответа.
На несколько мгновений воцарилось молчание. Сквозь летящие с улицы крики и вой я слышала, как дождевая вода стекает с моих волос и подбородка, с белой погребальной рубахи. Слышала сиплое дыхание матушки и ее сердце.
— Ладно, — тяжело откликнулась она. — Я расскажу тебе все. Но сначала позволь увидеть тебя ещё раз. Глаза уже не те…
Она нащупала на печи кремень и кресало, высекла искру. Тусклый свет лучины едва смог бы разогнать темноту, сгустившуюся в избе. Но мне не нужен был свет, чтобы видеть ее.
Матушка приблизилась, подняла лучину к лицу. В ее блеклых глазах отразился мой силуэт. Перевернутый.
Вдруг пробрала дрожь. Я едва удержалась, чтобы не отступить. Эти глаза… Никогда прежде не удавалось всматриваться в них так долго и пристально. И теперь я видела больше, гораздо больше, чем могла бы представить.
Матушка потянулась рукой к моему лицу, но замерла в нерешительности. Лицо ее исказила на миг боль. Уронив руку, она то ли улыбнулась, то ли усмехнулась мне.
— У тебя глаза такие же, какие были у меня когда-то. Больше всего на свете я боялась, что одна из вас родится такой же, как я.
Она тяжело опустилась на лавку, в один миг превратившись из колдуньи, за которой я пробежала половину села, в изможденную болезнью и годами женщину. Потом подняла лучину повыше.
— Видишь тень?
Я взглянула ей за спину. На стене в желтоватом ореоле от огонька обозначился темный силуэт матушки. А за ним ещё один, точно такой же, словно двое сидели передо мной, один впереди, а второй чуть дальше.
И снова пробрала дрожь.
— Колдунья рождается с нечистью за спиной. Одна сила на двоих. Одно тело, но два разума. Всю жизнь мы боремся за главенство, но в конце концов всегда побеждает нечисть.
— Не понимаю, — нахмурилась я. — Хочешь свалить всю вину на духа?
— Нет, но… — Она вздохнула и устало дернула плечами. — Мне всегда удавалось скрывать силу, потому что я ей не пользовалась. До ужаса боялась ее. Надеялась, что, если не применять, не слушать уговоры нечисти по ночам, не давать ему пищу, то он никогда не станет сильнее. Но после смерти Ладимира моя воля ослабла, и дух постепенно начал брать надо мной верх. Он был голоден. Я знала: если не уступить ему, он причинит вред тебе. Поэтому я сама стала выбирать, на кого направить его злую волю. Прокляла семьи тех, кто был с Ладимиром на охоте в день его гибели. Они были рядом, но не спасли его. Прокляла семьи тех детей, что когда-то обижали тебя.
