Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой - Джулия Л. Микенберг

Советское правительство создало условия для расцвета и профессионального, и любительского театра, а массы советских граждан в совокупности образовали идеальную публику – такую, которая не важничает и не красуется, а рвется получать живой опыт, не занимается эгоистичной погоней за личной выгодой, наживаясь за счет своих окружающих, а стремится глубоко погрузиться в разворачивавшееся вокруг действо жизни.

Американки с большой охотой приезжали в Россию, чтобы там – в качестве или журналисток, или танцовщиц или актрис театра и кино, или просто участниц общего потока новой жизни на улицах, фабриках и в других местах, – исследовать новые возможности и способы выражения личности через сценические представления и собственными глазами увидеть революционное действо.

ГЛАВА 6

«Черные и белые» – и желтые – среди красных

РАСОВЫЕ ИГРЫ В РОССИИ

Пятнадцатого июня 1932 года группа из двадцати двух афроамериканцев, среди которых было восемь женщин, вышла из нью-йоркского порта в океан на пароходе «Европа». Они направлялись в Москву, на съемки англоязычного фильма «Черные и белые», который должен был показать первую «правдивую картину негритянской жизни в Америке». Профессиональным актером был в группе только один человек, остальные – студенты или различные специалисты: два социальных работника, два торговца, юрист, три журналиста и несколько писателей. Поэт Лэнгстон Хьюз, перед тем как выехать из Калифорнии на стареньком «форде» вместе с двумя другими членами съемочной группы, отбил телеграмму организатору поездки Луизе Томпсон: «Придержите этот корабль, – говорилось там. – Для меня это ковчег». Навьюченный «огромным количеством багажа – среди вещей были и пишущая машинка, и граммофон, и большущий ящик с джазовыми грампластинками», – Хьюз взобрался на борт парохода чуть ли не за минуту до отплытия.

Дороти Уэст – молодая писательница и, как и Хьюз, представительница Гарлемского ренессанса – приходила в восторг от каждого этапа путешествия. «Все восхищаются моим моряцким костюмом – с матросской фуражкой и всем остальным», – писала Уэст матери с корабля. Каждый день вся группа собиралась для обсуждения какой-то из сторон жизни в России. Томпсон проводила почти все время с Хьюзом и Лореном Миллером – юристом и редактором отдела городских новостей выпускавшейся афроамериканцами лос-анджелесской газеты California Eagle. Они сидели на палубе, разговаривали или просто глядели на море. Уэст тоже начала присматриваться к Хьюзу. Однажды вечером Хьюз и Уэст «вышли полюбоваться на звезды. Большая луна глядела дружелюбно. Стоял штиль». Уэст вернулась к себе в каюту и записала: «Иллюминатор у меня открыт. Задувает морской воздух, он очень бодрит». В другой раз она допоздна засиделась с Хьюзом и Молли Льюис – студенткой Педагогического колледжа Колумбийского университета, «в черном платье с желтым верхом» и бокалом шампанского. Хьюз, записала она, «чертовски забавный»[504].

Среди пассажиров оказались афроамериканцы-либералы Ален Локк и Ральф Банч, но они ехали в каюте-люкс; Томпсон демонстративно избегала Локка, которого знала со времен преподавания в Хэмптонском институте, а о Банче отзывалась как о «жутком зануде»[505].

Пароход сделал остановку в Германии, где съемочной группе «Черных и белых» пришлось задержаться из-за того, что советское консульство не подготовило для нее виз и вообще не было предупреждено о ее приезде. Томпсон все уладила, и корабль отправился дальше, к Балтийскому морю. «Солнце совсем не садилось, так и висело над горизонтом в розовом зареве». В Хельсинки группа пересела на поезд, чтобы преодолеть, как выразилась Томпсон, «последний отрезок пути к Земле обетованной». Пересекая финско-советскую границу, поезд ненадолго остановился; Хьюз спрыгнул с подножки и вручил Томпсон и нескольким другим товарищам «по первой пригоршне русской земли»[506].

В Ленинграде труппу встречал Ловетт Форт-Уайтмен, чернокожий американский коммунист и бывший актер, игравший в пьесах Шекспира, живший в СССР с 1928 года (и помогавший переводить на английский оригинал сценария для фильма). Вместе с ним был оркестр духовых, сыгравший «Интернационал». В гостинице для съемочной группы устроили «роскошный пир – с курицей, мороженым и всякой всячиной, которой никто и не думал увидеть в России». Потом ночным поездом актеры приехали в Москву, и там их приветствовали представители местного афроамериканского сообщества, среди которых были Роберт Робинсон, автомобильный рабочий из Детройта, а также Коретти Арле-Тиц и Эмма Харрис – певицы, жившие в России с момента революции. Актеров отвезли в «Гранд-отель» («Отель действительно грандиозный», как доложила Уэст матери), где для них приготовили особый завтрак. Не считая небольшой заминки в Берлине, советское приключение начиналось прекрасно.

Чернокожие американки, как и их белые соотечественницы, устремлялись в Советский Союз в поисках новых подходов к миру в попытке понять, как можно применять эти подходы, а еще им хотелось ощутить себя по-новому в стране, где расизм был объявлен вне закона. Все восемь женщин, отправившиеся в Москву для съемок в фильме «Черные и белые», решили поехать туда по разным причинам, но, если вдуматься, всех их объединяла уверенность в том, что в Советском Союзе их ждет очень важный опыт и, получив его, быть может, со временем они смогут глубоко тронуть сердца и души других американцев.

Участницы актерского коллектива оказались правы в том, что полученный опыт повлиял на них всех: они не только получили возможность окунуться в бурную жизнь Москвы и окрестностей – большинству из них повезло побывать и в самых отдаленных уголках СССР. Там они воочию увидели, что революция в корне изменила жизнь советских национальных меньшинств – и женского меньшинства в частности. Однако сам фильм так и не был снят: съемки отменили через шесть недель после того, как группа приехала в Москву и начала выступать – хотя и не перед кинокамерой.

Официально афроамериканцев чествовали как главных участников всемирной борьбы пролетариата, однако в реальности ставившиеся в России и Советском Союзе сцены из жизни чернокожих обнаруживали глубоко неоднозначное отношение русских к представителям других рас. В некоторых случаях – как произошло, например, с танцовщицей карибско-китайского происхождения Сильвией Чен, которая оказалась в Москве одновременно со съемочной группой «Черных и белых», – представления с расовой подоплекой раскрепощали и артиста, и публику. Но столь же часто они содержали намек на расхождение между сценическим представлением и жизненной правдой. И хотя многие афроамериканцы утверждали, что в СССР никто не обращает внимания на расовую принадлежность, в России им постоянно напоминали об их чернокожести.

Пусть фильм «Черные и белые» и относится к числу самых известных так и не снятых, его еще никогда не рассматривали с точки зрения тех понятий, которые он все-таки породил, или в контексте советских понятий, трактовавших вопросы расовой и гендерной принадлежности вообще. Советские люди истолковывали самые обыденные, повседневные поступки своих чернокожих гостей, глядя на них как бы сквозь политическую лупу, что повышало значимость афроамериканцев как социальных субъектов, действующих на сцене, где они становились «чрезмерно заметными».

Выступления афроамериканцев в России и Советском Союзе

Пропагандисты были не вполне правы, когда заявляли, что фильм «Черные и белые» покажет «первую правдивую картину» негритянской жизни. Но верно оказалось то, что членов съемочной группы встретили в России, где существовала давняя традиция принимать черных исполнителей из США, очень радушно. В США, особенно после Гражданской войны, афроамериканские театральные постановки, целевой аудиторией которых были сами чернокожие, изображали жизнь черного населения Америки в реалистичных тонах и часто затрагивали темы насилия на расовой почве. В американских фильмах с 1920-х годов наблюдалось то же самое: пионеры афроамериканского кино (в частности, Оскар Мишо), показывая жизнь афроамериканцев, начали осуждать линчевание и джимкроуизм.

Однако большинство изображений афроамериканцев в американской популярной культуре оставались либо негативными, либо, по меньшей мере, шаблонными. До Гражданской войны театральные представления с участием афроамериканцев в основном устраивались или ради развлечения белых рабовладельцев, которые желали видеть на сцене довольных жизнью рабов, или же выливались в аболиционистскую мелодраму. Последний жанр трактовал чернокожесть как трагическое положение или же использовал «негритосский пафос» афроамериканских менестрель-шоу как смеховую разрядку в драмах, живописавших горести рабской жизни. На рубеже веков одержимость белой публики черной тематикой привела к тому, что одним из самых популярных в США видов эстрадного развлечения сделалось расовое переодевание – и почти всегда имел место блэкфейс, то есть белые