У лукоморья - Семен Гейченко

Многие пушкинские места до наших дней в подлинном виде не сохранились, и вещественный мир Пушкина успешно восстанавливается вот уже много-много лет. Сам поэт ничего для себя не строил, во дворцах и торжественных хоромах, во все времена строившихся навечно, не жил и даже об этом не мечтал и жил проще простого, а временами даже как «человек с чемоданом».

Но ведь пушкинские памятники — это не только личное жилье поэта и предметы, в нем содержащиеся, но это и дома, и усадьбы, сады, парки, рощи, хозяйственные сооружения, «овины дымные и мельницы крилаты» его друзей, с которыми он сроднился, у которых он, как говорится, «дневал и ночевал». Но и это еще не всё. Среди памятников, связанных с жизнью Пушкина, есть просто «места» — лужайки, дорожки, ручьи, камни, деревья, кусты, цветы, травы и прочее и прочее. После смерти поэта многое бесследно кануло в Лету или переменилось до неузнаваемости. От этого восстановителю еще труднее решать задачу возрождения памятника. Временами, приступал к реставрации, восстановитель как бы начинает ткать большое полотно былой жизни из тонкой паутины стежек…

Восстановитель мемориального дома — это прежде всего музейный хранитель. Весь процесс восстановления он должен видеть с первого такта. Он не строитель, не архитектор, но, однако, он должен хорошо чувствовать расстановку стен восстанавливаемого дома, разделение пространства, устройство комнат, уголков и закоулков в доме. И дело это прежде всего его, а не архитектора. Хранитель должен знать то, чего никто на свете не знает, он близкий друг «хозяев дома», он лекарь дома. Ведь дом всегда как нечто живое. Не успеешь воздвигнуть, как начинается его старение и разрушение. Всё в нем трескается, расщепляется, лупится, вспучивается, начинает ржаветь, сыреть, ползти, тускнеть, плесневеть, рассыхаться, расшатываться, оседать, коробиться, прогибаться, сохнуть, терять цельность, лоск, живость, и самое любопытное заключается в том, что всё это надо позволить. Потому что, когда время прикладывает руку к вашему новому, красивому, чистенькому зданию, оно снимает с него всё, принесенное вашей наукой, и появляется то, что называется патиной.

Я временами в отдельных случаях усиливаю даже эту патину. Когда я восстановил, помню, Тригорское — оно такое новенькое получилось, что просто оторопь брала. Поэтому я кое-где посадил пятна, кое-где осаживал немножко здания, кое-где дырявил крышу, кое-где сажал кусты так, чтобы они лезли в окошко. Сумма всего этого делала заповедное место более доходчивым для паломников. Они перестали замечать, что всё это восстановлено.

У хранителя должна быть страсть хозяина-собственника. Он «скупой рыцарь» места, он — «домовой» и «колдун» дома. Иной раз мне думается, что нельзя любить старое место, его издавна обжитые камни и землю, и не верить в «приметы», о которых так много говорил Пушкин. Но, веря в приметы, нельзя не верить и снам, которым верил Пушкин, и о которых писал. Бывает, иное, долго искомое, восстановительное решение хранитель находит не наяву, а во сне… Так, чтение старых писем бывает более реально, чем точные расчеты и объяснительные записки инженера-строителя. Каждая комната, ее уголок имеют свои приметы и заклинания и свое «эхо». Уберите их из восстановленных в 1962 году горниц Тригорского или ранее восстановленной светлицы няни, и в этих местах всё потускнеет, погаснет.

Когда мы возрождаем памятные пушкинские места, комнаты, парковые уголки, мы, хотим того или не хотим, всегда делаем их лучше, чем они были когда-то. Ведь всё, что мы сейчас в заповеднике делаем, исходит от нашей любви к Пушкину. И мы приносим его светлой тени лучшие цветы и венки…

Когда мы спасаем памятное место от гибели, возрождаем его, мы по-пушкински «заклинаем небо» помочь нам в этом трудном деле. И тогда в нас самих укрепляется что-то хорошее, мы делаемся крепче и добрее. Это прекрасно подметил еще друг Пушкина П. А. Вяземский, специально приехавший в Михайловское четыре года спустя после гибели Александра Сергеевича, чтобы увидеть следы ушедшей жизни поэта.

Вдоль горы, поросшей лесом…Есть уютный уголок.Он под ветреным навесом;Тих и свеж и одинок.

Здесь с любовью, с нежной ласкойНочь, как матерь, в тихий часСладкой песней, чудной сказкойУбаюкивает нас.

Улыбалась здесь красивоНенаглядная звезда,К нам слетевшая на дивоИз лазурного гнезда…

Каждому мемориальному пушкинскому памятнику дана особая власть над людьми. Он в известной мере — сердечное святилище и алтарь.

Если у восстановленного дома Пушкина нет власти над людьми, если паломник, приехавший в Михайловское, не увидит в нем постоянно мерцающую «ненаглядную звезду», слетевшую всем нам «на диво», — всё нами сделанное здесь никчемно, всё напрасно!

Обо всем, рассказанном в этом маленьком очерке, думаем мы, седьмой год восстанавливая дом предков Пушкина в Петровском. Много, ох как много трудностей было на пути его восстановления! Но теперь уже ясно ощущается тот день, когда двери его чудесного парадного портика откроются для всех жаждущих новой встречи с Пушкиным. Изучение планировки имения, археологические раскопки, работа в архивах, изучение аналогов мест, где протекала жизнь Ганнибалов, поиски и чудесные находки редкостей — всё это дает нам уверенность в том, что второе бытие возрождаемого дома и парка в Петровском будет для всех интересным и нужным.

У нас из года в год растет посещаемость. Сейчас она уже подошла к пятистам тысячам в год. Но это капля в море по масштабам нашей страны. Через пять лет будет приходить миллион. Проблема затаптывания, засматривания, проблема снятия этакого лирического каше — проблема серьезная. Как ее избегнуть? Охранная зона у нас уже давно. И я считаю, что заповедную территорию нужно делать как можно шире. Все места, где жили друзья поэта, родственники, знакомые, надо постепенно превращать в заповедные, чтобы одни шли в Петровское, другие в Тригорское, третьи — в Савкино, иные в Воскресенское, в Михайловское. Тогда мы избежим этого вытаптывания.

Самое страшное не количество людей, а чтобы одновременно не шли. Надо дать ей подняться, травке-то.

У нас есть одно великое благо. Наши экскурсанты приезжают на автотранспорте. Железная дорога не восстанавливается. И я всей душой за то, чтобы она не восстанавливалась. Что это дает? А то, что до девяти часов утра здесь никого нет. Летом с четырех часов до приезда первых экскурсантов природа делает свое таинственное дело. Она гнездуется, она выращивает свое поколение, она поет, она славит всё сущее на земле. В пять часов экскурсанты должны покинуть нас, чтобы успеть переправиться к поездам, автобусам, самолетам. До десяти вечера у нас еще пять часов. И природа берет реванш. Вот где секрет, что в заповеднике нет пустынности, безъязычия, а всё наполнено птичьим пением и какими-то таинственными следами зверей — одним словом, всем тем, чем отличается хороший парк от дурного парка культуры и отдыха.