Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Основатель Симонова монастыря – игумен Феодор – был частым гостем в Константинополе. В 1383 году он ездил по поручению великого князя в греческую столицу и прожил в ней свыше года. В 1386 году Феодор по великокняжескому желанию снова отправился в Константинополь и находился там продолжительное время.[548] После смерти ростовского епископа Матфея Гречина игумен Феодор был поставлен на его место, но уже в сане архиепископа. Что в Ростове в это время имелись греческие книги и были люди, знавшие греческий язык, видно из жития Стефана Пермского. Он пребывал в Ростове до своего поставления в пермские епископы. Здесь он выучился греческому языку и грамоте.[549] «Добре» же читать и говорить по—гречески нельзя было научиться без знающих и опытных наставников.

Долгое пребывание Феодора в Константинополе не могло пройти для него бесследно, но еще вероятнее, что Феодор, как и Стефан, изучил греческий язык уже дома. Имеются переводы творений патриарха Филофея с пометой: «Переведен же бысть на русьскый язык Федором пръво прозвитером».[550] Известно, что Алексей был поставлен на русскую митрополию патриархом Филофеем, который и после поддерживал московского митрополита против его врагов. Поэтому в Феодоре первопресвитере с полным основанием можно видеть позднейшего симоновского игумена, научившегося греческому языку в Богоявленском монастыре или при дворе митрополита.

Что касается Андроникова монастыря, то он был основан митрополитом Алексеем по обету, данному во время морской бури при путешествии в Царьград. Воображение его основателей дало небольшому ручью, впадающему в Яузу и текущему в глубоком овраге, название Золотого Рожка в память о безопасной и величественной пристани в константинопольском Золотом Роге. Андроников монастырь быстро сделался одним из центров переписки церковных книг.

Великолепный Царьград так привлекал к себе русских людей в XIV–XV веках, что некоторые из них навсегда покидали родину и оставались в нем до конца жизни. Так поступил игумен серпуховского Высоцкого монастыря Афанасий, купивший в Константинополе келью и скончавшийся на чужбине. Записи на книгах говорят нам, что Афанасий был не одинок в своей любви к Царьграду. Книги, переписанные в Константинополе, встречаются и в наших библиотеках. Такова Диоптра 1388 года. Она была написана при Иоанне Палеологе и патриархе Ниле рукою некоего Зиновия. Русские добровольцы—каллиграфы застревали в греческих монастырях, где занимались перепиской и переводом книг с греческого на русский язык. Некоторые записи в книгах Чудова монастыря XIV–XV веков сделаны греческими словами и буквами. Например, в рукописи библиотеки б. Чудова монастыря находим подпись: «Правил иеромонах Иона, етос (т. е. лета) 6951», иными словами, в 1443 году.[551]

В числе греков, остававшихся в Москве, встречались мастера и торговые люди. Успенский собор расписывали фресками «греци, митрополичи письцы». Позже в Москве работал знаменитый Феофан Грек. Древнейший московский летописец именует его «Феофан иконник гръчинъ филосовъ», подчеркивая этим, что Феофан не был просто иконописцем, но и «философом», мудрецом, просвещенным человеком.

Торговые отношения обычно имеют взаимный характер, но сказать положительно о пребывании греческих купцов и ремесленников в Москве не так легко.

Однако и в данном случае мы не совсем бессильны. В. Г. Васильевский признал имя Некомата, сурожанина, столь долго интриговавшего против Дмитрия Донского, греческим. Между тем Некомат был сурожанином, то есть купцом, торговавшим с Сурожем, городом—посредником в русско—греческой торговле XIV–XV веков. Тот же Васильевский отмечает еще имена и других гостей—сурожан, которые также могут быть признаны греческими. Какая—то часть ремесленников и торговцев греческого происхождения должна была оседать в Москве, а общность веры способствовала еще большему сближению греков и русских. Не такому ли торговому человеку, например, принадлежала одна рукопись из библиотеки Чудова монастыря» В начале и в конце ее кто—то небрежно нарисовал пером корабли, воинов, львов. На первом ее листе полууставом начала XV века написано: «По сей кабале яз Дмитрей пору». Раньше было написано «послужиру», но буквы «служи» зачеркнуты. Это начало служилой кабалы, которые давали на себя люди, терявшие свободу по подобной записи.[552]

Доказательством широкого торгового общения русских с греками являются греческие слова, сохранившиеся в «условном языке» галичан (б. Костромской губернии). Об этом языке писал еще Ф. Глинка в 1816 году: «Сохраненное и поныне в некоторых купеческих обществах, оно доставляет им способ, особливо тем, которые разъезжают по ярмаркам, объясняться друг с другом о цене товаров и о прочем так, что никто из предстоящих разуметь их не может. Сие галичское наречие называют „Галивонские алеманы“». Новейший исследователь этого языка Н. Виноградов отметил в нем наличие ряда греческих слов: хириа (греч.) – рука, пенди (греч.) – пять и др. Это позволило Далю еще ранее утверждать, что подобные греческие слова искони занесены с Сурожья.[553]

ИТАЛЬЯНЦЫ(ФРЯГИ)

Среди иноземцев, живших в Москве, находим также итальянцев, или фрязинов. Они появлялись на севере при посредстве донского пути, чаще всего через Москву, являвшуюся конечным пунктом длинной морской и речной дороги из Константинополя на Русь.

Торговые люди и ремесленники из итальянцев порой оседали в Москве и оставались в ней на постоянное жительство. Раньше говорилось уже о сурожанах Саларевых, прозвище которых позволяет думать об их итальянском происхождении. Об этой купеческой фамилии имеется интересное исследование В. Е. Сыроечковского.[554]

Близость, возникавшая между русскими и итальянцами, вызывала ревнивые взоры церковных властей, запрещавших русским родниться с латынами (католиками), брататься и кумиться под угрозой церковных репрессий.[555] Во второй половине XV века, когда приток итальянцев еще более усилился, мы находим в Москве постоянную итальянскую колонию, отличавшуюся в это время тем, что среди приезжих фрязинов начали преобладать венецианцы. Московское великое княжество, как известно, привлекало к себе взоры Венеции, надеявшейся сколотить на Востоке союз государств для борьбы с Турцией. Поэтому венецианские послы в Персию, известные Барбаро и Контарини, возвращались через русские земли и виделись в Москве с Иваном III.[556]

В конце XV века колония фрягов в Москве была значительной. По преимуществу это были различные мастера (денежники, ювелиры), а также строители каменных зданий, церквей, крепостных стен и башен.

Усиленный приток итальянцев в Москву начался еще до приезда Аристотеля Фиоравенти. В 1469 году в Москву приехали «фряги» Карл и его племянник Антон; они были родственниками жившего в Москве денежника Антона Фрязина.[557]

Одно краткое известие заставляет думать, что итальянская колония в Москве имела свою католическую церковь. В 1492 году в Москве произошло событие, которое произвело столь большое впечатление на русских, что летописец отметил его даже точной датой (17 мая): Иван Спаситель Фрязин, каплан постриженный Аугустинова закона белых чернцов, закона своего отрекся и чернечество оставил, женился, взял себе в жены Алексеевскую вдову Серинова, и князь великий его пожаловал селом.[558] Ренегатство католического священника рассматривалось в Москве как торжество православия. Отсюда непосредственное участие великого князя и пожалование села новообращенному. Но каким образом католический монах—августинец оказался в Москве и что он там делал» Как видим, он был капланом, то есть капелланом, или настоятелем церкви. Это обстоятельство должно было вызвать еще большее ликование в московских церковных кругах, рассматривавших католическое духовенство как своего векового врага.

Существование тесных связей с Италией и наличие итальянской колонии в Москве было явлением большого значения, оказавшим немаловажное влияние на русскую культуру. Появление Аристотеля Фиоравенти и других итальянских мастеров в Москве вовсе не носило характера внезапного поворота в сторону западноевропейской культуры, как это обычно рисуется в наших исторических работах. Культурные итальянские навыки притекали на Русь задолго до Ивана III, причем они шли в основном через Москву, а не через какой—либо иной город северной Руси. В этом отношении географическое положение Москвы, главным образом ее связь с Окой и Доном, сыграло для нее положительную роль, сделав великокняжескую столицу рассадником культурных навыков, притекавших на север из Средиземноморья.

Приток в Москву итальянцев еще усилился с конца XV века. Это были мастера стенные, палатные, пушечные и серебряные. Из рассказа Контарини, бывшего в Москве в 1486 году, видно, что итальянцы поддерживали между собою тесные связи. Контарини называет двух итальянцев, с которыми он встретился в Москве: которского уроженца, работавшего для великого князя серебряные сосуды – Трифона и Аристотеля Болонского (Фиоравенти).