Игры в вечность - Екатерина Хайрулина

Ужасно хочется пить, во рту давно пересохло… а ручек сверкает и манит прохладой, звенит между камней. Нельзя. Нельзя… Язык словно деревянный, шершавый, распух, не ворочается.

Да послать все это в Илар! Это не мои законы… к демонам! Я не верю, что вода в этом ручье несет смерть, я видел, как из него пили звери и птицы, я видел, как рыбы плескались в его воде. Просто здесь ничего нельзя! А я решил слушаться и верить. Да пошло оно все в Илар! Всю свою жизнь я поступал иначе – пил, когда хотел пить, хоть воду, хоть вино, и ел, когда хотел есть, и врагов я убивал, а не прятался, изображая мертвеца. Только здесь ничего нельзя. Стражи… Демоны!

Встать сейчас и уйти, и делать все так, как привык… Жрать хочу, мясо хочу! пол года мяса не видел – здесь ничего нельзя. Уйти… сейчас… Лежу, и смотрю в небо.

– Исин, – ее темные глаза смотрят прямо в мои, но улыбки в них нет. – Зачем ты пришел? Это снова сон. Или не сон? Так было. Это просто память.

– Я пришел за тобой, Элили. Я хочу уйти. Пойдем со мной.

– Нет, – отвечает она, – я не пойду. Мое место здесь.

– Тогда я уйду один.

– Ты испугался, Исин? – кажется, в ее глазах мелькнула усмешка. – Ты испугался наших духов?

Хотелось ударить ее, честное слово! Что она понимает! На кой сдались мне их духи? чего ради мне изображать из себя покойника… или героя? я так и не понял в кого играю. На кой прятаться за дурацкими бубенцами, не смея даже посмотреть в глаза врагу? Я не привык! Ради нее? Она не моя. Она не простит, и не будет со мной.

Я убил ее отца. Просто. Пристрелил, со спины, без лишних затей и угрызений совести. Я был на войне и убил врага. Элили, гордая дочь майрушского сотника Мессилима. Наши войска пришли в Майруш прошлым летом, взяли город.

Ее я встретил на следующий день, у ворот, она хотела уехать. Ведь я мог бы просто забрать ее, как трофей из побежденного города, притащил бы в Аннумгун, была бы моей рабыней… или женой, если б пожелал. Я бы пожелал, и куда бы она делась?!

Вместо этого – поперся на край света к каким-то ее родственникам. Зачем? Теперь я страж, живой мертвец. Я ничего больше не хочу, я даже ее больше не хочу – нет сил.

– Исин, – темные глаза смотрят прямо в мои… А небо до краев полно звезд.

* * *

– Эй! ровнее мажь, а то учует! – сдавленно шипит Лукани.

– Да пошел ты! – в голос говорю я, и он подпрыгивает, истерически машет руками на меня. Как же! Громко говорить здесь нельзя.

Я злой и голодный. Меня послали вне очереди, заменить его напарника, который недавно слег. Всего день дали нормально отдохнуть. Потом перед дежурством – сутки голодовки и уединения на пустыре, иначе, говорят, злые духи хатаниш не поверят, разорвут. Эти сутки я спал – благо, давно привык спать в прок, когда нет других дел. Но жрать все равно охота, не хуже голодных демонов. Еще сутки… В конце-концов я сдохну здесь.

Лукани беззвучно ругается сквозь зубы, я спокойно мажу себя глиной с ног до головы. Надо, так надо. Глотнул напоследок из кувшина мутной воды.

– Пошли.

– Я выхожу замуж, – сказала Элили вчера.

На этот раз она не смотрела в глаза, словно боялась, словно я – тот голодный злой дух. Старательно отводила взгляд. Я молчал.

– Он пастух. Абисарахи, – ее голос так старался быть твердым. – Мой дядя уже дал согласие. Женщина не может долго жить одна, у меня нет ни братьев, ни отца…

– Хорошо, – кивнул я. Повернулся спиной и ушел. Мне уже все равно.

Ночь. Небо затянуло облаками, так, что круглый бок Сребророгого едва проглядывает и снова исчезает, лишь тускло мерцая. Дождь бы пошел, так ведь нет, как же, пойдет он… Дожди здесь редкость. Воздух густой и душный.

Я иду вдоль невысокого, где-то по пояс, вала из земли и камней, ритмично бью в свой бубен – пугаю духов. Лукани делает тоже самое, чуть в стороне. Так нам и бродить до завтрашнего вечера, пока не сменят. Сутки. Изнуряющая, тупая работа. Как мальчишки, вроде того же Кудды, выдерживают – даже не представляю. Я хоть не вижу этих духов и мне плевать. Хожу себе, гремлю… А они видят. Их смерть бродит в двух шагах за валом, принюхивается, ждет. Один неосторожный шаг и хатаниш бросится – последнее время это случается все чаще.

На валу торчат палки или просто высокие камни, между которыми натянуты нити бубенцов. Здесь, где скальный разлом Ишме-Шмаша выходит к долине – шагов четыреста в ширину, а по середине бежит ручей. Двое стражей на этом берегу, двое на том. Обычно духи не лезут через вал. Но если такое случается – нужно этим же бубном, хитро притоптывая, отпугнуть, загнать назад. Целый ритуал. Главное – в глаза не смотреть. Обычно это выходит. Если нет – оставшиеся в живых стражи бьют в гонг, и люди в деревне успевают спрятаться. Потом хатаниш возвращаются в свое ущелье. Насытившись.

Приглушенный рык у меня за спиной. Совсем рядом. Оборачиваюсь – ничего. Я никогда не вижу их. Но он здесь, рядом, я знаю. Я слышу его шумное дыхание, чувствую запах гнили. Хорошо – будем гонять.

Громко бью в бубен, иду прямо на него. Мне все равно куда смотреть – глаз я не увижу. Зверь напряженно рычит, не уходит. Вот он, передо мной, я слышу. Кажется, протяни руку… Не уходит. Мой бубен ему не страшен. Да я бы тоже не испугался, чего уж… Пляски эти вокруг устраивать, как полагается, пока не уйдет? Долго. Надоело все!

– А ну, пошел, – тихо, сквозь зубы, чтобы не услышал Лукани, говорю я. И размахнувшись, бью наотмашь. Пронзительный визг, и я чувствую, как натянутая кожа бубна тыкается во что-то. Попал! Надо же, демоны его..! Бью снова.

– Па-ашел!

Он огрызается, отступает назад. И я вдруг вижу, как мухи вьются вокруг. И бью по мухам.

Зверь пятится, я слышу! Я гоню его через камни, через вал, на ту сторону. Луплю по морде. На вершине вала он останавливается, шумно втягивает ноздрями воздух. Что-то учуял?

– Пошел прочь! – ору я, и бью уже не бубном, рукой. Чувствую, как сжатые в кулак пальцы с размаху тыкаются во что-то влажное и скользкое, твердое. Что-то хрустит. Натянутая струна бубенцов со звоном рвется, и зверь несется прочь, отчаянно повизгивая. Я прогнал.

Долго стою, смотрю мухам вслед. Потом поправляю бубенцы, связывая разрыв. На земле, под ногами, что-то валяется, я наклоняюсь, поднимаю… Зуб. Огромный сломанный гнилой зуб, в темной склизкой крови. Я выбил. Стою и ржу, как дурак, сжимая в руке зуб голодного духа.

– Я больше не пойду с тобой, – переступив черту, Лукани оборачивается ко мне, его лицо перекошено, – никто больше не пойдет. Лучше уходи отсюда.

– Я прогнал вашего духа, – усмехаясь, говорю я.

– Ты разозлишь их! Они соберутся в стаю и нападут. Убьют всех. Так нельзя. Ничего нельзя – это я знаю твердо. И я, наконец, уйду. Пошло оно все…