Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова

Анна только махнула рукой:

— Поступай как знаешь… Для меня самое главное — твое благополучие.

Поднявшись с постели, Софья первым делом отправилась в дирекцию Большого театра, где объявила о том, что уходит. Поднялся страшный шум, Альтани вопил по-итальянски ужасные непристойности, бегал по тесному кабинету, как пойманный жук по спичечному коробку, и кричал, что подобной подлости ему не устраивала накануне премьеры ни одна сопрано. Дирижер уговаривал, убеждал, упрашивал Софью спеть хотя бы один спектакль, дабы она сама смогла убедиться, что теряет, и отказаться от своего безумного решения. Софья героически выслушала громовые тирады до конца, покосилась на столпившуюся в дверях труппу и спокойно повторила, что менять решение не намерена.

Поняв наконец что мадемуазель Грешнева не интересничает, не набивает себе цену и не пытается поднять гонорар, Альтани уселся в царственной позе за стол и очень сухо объявил, что в таком случае ей придется выплатить неустойку за разорванный контракт. Софья лихо согласилась, стараясь не думать о том, где возьмет положенные пять тысяч, вежливо простилась, в ответ не услышав ничего, и не спеша, чувствуя на себе изумленные взгляды десятков глаз, вышла из кабинета прочь — на волю. Настроение было таким замечательным, что она прямо из театра храбро двинулась в Богословский переулок, хотя еще утром у нее даже мысли об этом не возникало.

В доме обнаружилась только Марфа, которая с ожесточением терла в корыте белье и фальшиво распевала в такт собственным движениям арию Ольги:

— «Я беззабо-о-отна и шаловли-и-ива… Меня ребенком все-е-е зову-у-ут…» Софья Николавна?! Да это вы откуда взялись-то?!

— Из театра, Марфа! — радостно сообщила Софья. — Расчет взяла! Свободные люди мы с тобой теперь!

— Ну и слава богу. — Марфа, вытерев лоб мокрой рукой, подозрительно посмотрела на Софью. — А что ж вы мне не сказались? Я б вам и дойтить помогла, не ровен час в омморок бы хлопнулись после хвори-то…

Софья только отмахнулась и потрогала ладонью самовар.

— Можно чаю, Марфа? А… где Федор? В Костроме?

— Здесь покудова… С утра в конные ряды ушел. Спосылать за ним?

— Зачем? Вечером ведь сам вернется. Давай лучше чаю, и я тебе помогу стирать…

— Еще чего! — вознегодовала Марфа. — Уж сделайте милость, под ногами не мешайтесь, да и мне отлучиться надобно. Я как знала, бубликов с сайками купила, поищите сами там на полке, свеженькие!

Марфа действительно вскоре куда-то убежала, бросив посреди кухни недостиранное белье. Софья оттащила тяжелое корыто на лавку у стены, дождалась, пока вскипит самовар, попила чаю с сайкой, прошлась по дому, убедилась, что всюду чисто и прибрано, вернулась в спальню и села на аккуратно застеленную кровать.

Видимо, она переоценила свои силы, потому что голова слегка кружилась, а в ногах чувствовалась усталость, словно она прошагала с утра не две улицы с переулком, а несколько верст. «Совсем обленилась, что ж дальше-то будет?» — подумала Софья, но все же прилегла на кровать, подсунув под голову подушку. За окном, несмотря на два часа пополудни, было сумеречно. Снова собрались тяжелые тучи, из которых сперва понемногу, а потом все гуще и гуще, мохнатыми хлопьями, начал сыпать снег. Софья, лежа и запрокинув голову, бездумно смотрела на это кружение белых мух за окном, затем незаметно задремала.

Ее разбудил приближающийся дробный стук копыт за окном. Софья моргнула, приподняла голову, недоумевая, кто это может лететь очертя голову верхом по их тихому переулку. Снег валил сплошной пеленой, в пустом доме было темно, и спросонья она не сразу сообразила, день ли еще или наступил вечер. А стук копыт слышался уже во дворе, потом вдруг смолк, вместо него забухали тяжелые сапоги на крыльце, в сенях, в доме, ударила одна, другая, третья дверь — и в комнату с грохотом влетел Федор.

— Соня?!

Она растерянно приподнялась на локте. Даже в полумраке комнаты было заметно, что Мартемьянов весь в снегу и что у него совершенно дикие глаза. Испугавшись, Софья быстро спустила ноги с кровати, поднялась и спросила первое, что пришло в голову:

— Федор Пантелеевич, ты пьян?..

— Нет… — ответил он, машинально проводя заснеженным рукавом по лицу. — Соня, ты… совсем пришла?.. Спала, что ли, тут? Разбудил?

— Нет, не спала. Конечно, совсем пришла… А что с тобой случилось, откуда ты?!

— Да вот же… с Конной площади… — держась одной рукой за дверной косяк, Мартемьянов безуспешно пытался перевести дыхание. — С утра татары лошадей пригнали с-под Уралья, я смотрел… Хороши кони, масти ровной, только дикие… Тьфу, да на что ж я тебе-то про них…

Он наконец оторвался от косяка, подошел к кровати, ступая по скрипящим половицам облепленными снегом сапогами. Сел. Софья посмотрела через его плечо в окно, где уже ничего не было видно от падающего стеной снега. Не поворачиваясь спросила:

— Откуда ты узнал, что я пришла?

— Марфа за мной прибежала, прямо на Конную, уговор у меня с ей был, — тоже не глядя на нее, отозвался Федор. — Я — верхом на лошадь, да и домой! Боялся, что уйдешь ты, меня не дождешься. Думал, что за шмотьями пришла…

— На чьей же ты лошади прилетел?

— Не знаю.

— Что, и хозяина не видал?!

— Нет… Какая первая попалась, на ту и прыгнул. Привязь разорвал, и… Будочник, правда, свистел, да мне до него рази ж было?..

— Господи, Федор, могила тебя исправит! — схватилась за голову Софья. — Через всю Москву на чужой лошади! Вот и в конокрады подался, дожили… Ну, что ты, в самом деле, себе вообразил? Как бы я ушла, с тобой не простившись?

— Так ты… проститься пришла?

Она лишь горько улыбнулась, но Федор, не дождавшись ответа, резко дернул Софью за руку, впился черными бешеными глазами в ее лицо:

— Соня!!! Проститься пришла?!

— Федька! — испугалась она, чудом удержавшись на ногах и хватаясь за железный шар кровати. — Что ты, право, с ума сошел?! Я же остаюсь, болван! Если ты, разумеется, не против! С чего только взял?.. Федор… Господи, да разве можно так пугать, что ты дрожишь?!

Мартемьянов медленно, шумно выдохнул и, сгорбившись, опустил взлохмаченную голову к самым коленям. Софья встала рядом, обняла его за плечи, осторожно погладила курчавый, мокрый от растаявшего снега затылок.

— Ну… ну… уймись. Ведь я же здесь, сам видишь.

— Прости, Соня… — сдавленно сказал он. — Меня так со страху, верно, разобрало… Столько ден ждал, кажин час душа дрожала, что вот сейчас Марфа войдет и узлы вязать станет… Дверь скрипнет — а у меня уж сердце падает… И с тобой не повидаюсь даже… Прости меня… Что хочешь делай — прости…