Красногрудая птица снегирь - Владимир Ханжин

Подчиняясь непонятному беспокойному зову, она вышла из дома, чтобы погулять немного.

На тротуарах прозрачным слоем лежала пороша. Озаренная солнцем, она горела цветными искрами. И все вокруг было залито ярким, слепящим светом. Казалось, мир только открылся и солнце только родилось — до того оно было свежо и ярко.

Сад на набережной стоял безмолвный и весь белый. Заиндевелые деревья причудливо смешались, скрестились ветвями и были как морозный узор на стекле. Ира пересекла сад, вышла на край высокого берега. Огромное поле замерзшей реки раскинулось перед ней. За рекой уходили в бескрайнюю глубину синие лесистые вершины гор. Оттуда, из-за реки, от лесов и гор ощутимо, остро, как запахом, тянуло тишиной и далью. Безвестная тишина эта и безвестная даль смутно волновали — то ли звали к себе, то ли навевали еще какие-то тревожные, неясные желания.

Сбежав вниз, Ира отошла от берега по заснеженному льду. Остановилась, прислушалась. Вот кто-то кашлянул на середине реки: с той стороны к городу шел мужчина. Вот у городского берега звякнуло ведро: женщина направлялась за водой к проруби.

Ире захотелось посмотреть на прорубь, и она, не раздумывая, поспешила к ней. Прорубь была большая — делалась для полоскания белья. Ира остановилась у невысокого ледяного барьерчика. Густо-синяя, словно краска, вода струилась в голубой прямоугольной вырезке. Вода не издавала ни малейшего шума: ни журчания, ни всплеска — ничего, будто кто-то выключил звуки. Видеть видно, а слышать не слышно.

Ира вернулась домой полная новых радостных впечатлений, но все так же томимая беспокойной, острой, милой сердцу, непонятной тоской.

В кабинете отца зазвонил телефон, Ира бросилась к нему. Звонил Игорь Соболь.

— Ваш папа превратил меня в агента по снабжению. Мотаюсь по городу, выклянчиваю у местных промышленных магнатов кое-какие материалы для нашего бедненького депо. Сейчас вот образовалось окно минут на пятьдесят — шестьдесят.

— Окно? — Ира рассмеялась. — Что это еще за окно?

— По-нашему, по-железнодорожному, окно — значит перерыв в движении.

— Иными словами, у вас образовался час свободного времени?

— Именно. Не ведаю, чем заполнить его.

— Господи, да заходите к нам!

— С удовольствием.

— Но на час, не дольше. У меня сегодня экзамен.

Она обрадовалась, что у нее будет гость. Напевая, побежала посмотреть, все ли хорошо прибрано в доме. В передней немного задержалась у зеркала: скользнула довольным взглядом по раскрасневшемуся лицу, широким движением руки откинула назад увесистую длинную прядь волос, дернула кофточку.

Игорь Соболь по-прежнему часто заглядывал к Тавровым.

Полтора с лишним месяца минуло с того дня, когда Федор Гаврилович вернулся из своей последней командировки в управление дороги, вернулся уже в новой должности. Через отца, через Антонину Леонтьевну, которой Федор Гаврилович, как всегда, подробно рассказывал о своих делах, до Иры, словно рокот отдаленных событий, докатывалось происходящее в депо. Она знала, что там сейчас очень трудно. Плохо с помещением, плохо с оборудованием, плохо с материалами. И еще с чем-то плохо. Ира не представляла, как все это выглядит на деле, как не представляла себе самого депо, но она чувствовала дыхание суровой, трудной и страшно ответственной жизни, которая клокотала там, за городом, за рекой, на станции, именуемой Крутоярском-вторым. И во главе этой жизни — отец. С ним Игорь Соболь и еще какие-то люди — инженеры, командиры, слесари, машинисты.

Она знала, что и  о н  все еще там. А прежний начальник депо — «шагающий экскаватор марки «ПЛ», как звал его Игорь, — перевелся в пассажирское депо, в город, простым машинистом.

В это утро Тавровый, позвав к себе в кабинет Соболя, который все еще числился в депо и. о. заместителя по ремонту, сказал:

— Хватит тебе иокать. Вчера говорил с управлением: есть приказ о твоем назначении.

— Кем? — с придыханием спросил Соболь.

Федор Гаврилович устало, но отечески покровительственно, успокаивающе улыбнулся:

— Непосредственно ко мне замом и утвержден.

Тавровый полагал, что Соболь до последнего момента сомневался в возможности этого утверждения и что теперь он, Федор Гаврилович, развеивает его опасения и вообще доставляет ему своей новостью большую радость.

Соболь же, как и прежде, питал надежды на куда более значительные перемены в своей судьбе. Хотя последние события в депо — смещение Лихошерстнова и назначение Таврового — нанесли по его расчетам тяжелый удар, он не сдавался, утешая себя мыслью, что его могут перевести начальником в какое-нибудь другое депо или возьмут в управление. Новость, преподнесенная сегодня Федором Гавриловичем, сокрушила и эти надежды.

Когда затем Тавровый сказал ему, что надо опять отправляться в город — добыть кое-что из материалов, он только обрадовался. Как это всегда бывает с человеком, настроившимся переменить место работы, но не сумевшим осуществить это, все в цехах сейчас казалось ему особенно противным, осточертевшим.

За время короткого пути в город в полупустом, холодном, хотя и отопляемом железной печкой-«буржуйкой» вагоне пригородного поезда он предавался мрачным раздумьям. Он негодовал на отца, который, как видно, не хочет и пальцем пошевелить, чтобы посодействовать ему; он с обидой думал о начальнике отделения, который мог бы взять его, Игоря Соболя, к себе заместителем по локомотивному хозяйству. Должность эта с уходом Таврового в депо освободилась, а отделение в Крутоярске, против ожидания, не ликвидировалось, — наоборот, ему придали новые участки дороги.

Еще совсем недавно Соболю казалось, что он, словно отлично налаженный, быстроходный корабль, плывет, не отклоняясь от курса, к лазурным берегам славы и процветания. Теперь же его, как беспомощную лохань, мотало на одном месте.

Впрочем, в городе, под влиянием ли льстивших его самолюбию и к тому же весьма результативных встреч с директорами двух заводов, под впечатлением ли солнечного, полного зимней сверкающей красоты и зимней свежести дня, настроение Игоря несколько выровнялось. Разочарования и обиды хотя и не забылись вовсе, но уже не бунтовали в нем с прежней силой.

Около полудня у него действительно выдался свободный час, и его привычно потянуло в дом Тавровых.

Это было впервые, хотя и прежде не однажды оставались они вдвоем.

А это было впервые: они сидели на диване в кабинете Федора Гавриловича, сидели в разных концах дивана; говорили о посторонних вещах и почти не встречались глазами, но Ира чувствовала, как они оба волнуются и как это волнение установило между ними незримую, растущую связь.

Когда это началось? Возможно, уже в тот момент, когда Ира, встретив гостя, поняла вдруг, что она, несмотря на все радости сегодняшнего дня, как никогда мучительно томилась одиночеством. А может быть, это началось позже, когда она заметила, что сегодня Соболь проще и серьезнее, чем всегда, что его гложет какая-то невысказанная боль, и в Ире поднялось вдруг, ее затопило теплое чувство к нему. Или в тот момент, когда она открыла, что Соболь, сегодняшний Соболь — озабоченный, небритый человек в будничном, рабочем костюме, а не вылощенный, одетый с иголочки, разбитной, самоуверенный молодец, которого обычно видела она, — сегодняшний Соболь по-новому, по-небывалому красив…

Соболь встал и, продолжая говорить что-то о депо, прошелся по комнате. Ира знала, что он сядет сейчас снова, сядет уже ближе к ней, иначе зачем же бы он встал; она видела, как трудно ему скрывать волнение, слышала, как ломается его голос. Слушая и не слушая его, она бездумно ждала, что будет дальше.

Он сел рядом с ней, совсем близко — расстояние в ладонь шириной отделяло его руку от ее руки. Ира понимала: еще мгновение — и он уничтожит это расстояние. Она подумала, что ей надо отодвинуть свою руку. Но рука, потяжелев, не подчинялась и продолжала лежать на прежнем месте.

На какое-то мгновение Ира услышала тишину дома и догадалась, что Игорь замолчал. «Какая у него горячая рука», — отметила она. И, лишь отметив это, осознала, что ее рука уже в его руке.

Она подняла голову и, готовая до конца поверить в это новое свое, столь внезапно родившееся счастье, посмотрела в глаза Игорю. Странно: в первый момент она почему-то отметила их цвет — бледно-голубые, как лед на стенках проруби, которую она видела сегодня. Быстрая мысль мелькнула у нее в голове: она никогда не обращала внимания на цвет глаз мужа, ей важен был не цвет, важно было что-то совсем другое… совсем другое… а что именно?.. Мысль мелькнула и потерялась. Глаза Игоря двинулись ей навстречу. «Что в них? Какие они?» — возникла новая мысль. Ира не сразу могла найти ответ, но по мере того, как глаза приближались, в ней нарастала тревога. «Что в них? Какие они?» — допрашивала она себя, страшась, что не сумеет найти ответ до того, как глаза вплотную приблизятся к ней и тогда, возможно, уже будет поздно. «Какие?..» И вдруг она поняла — какие. Она еще не нашла слово, которое точно выразило бы ответ, — слово явилось позднее, но она почувствовала ответ и не испугалась, но сильно поразилась ему. Короткий внутренний толчок сотряс ее. Отрезвленная, она встала с дивана.