Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945 - Дмитрий Хмельницкий

Трудно передать, что чекисты делали с этими двумя несчастными людьми, когда доставили их на берег. Раненых Криштопа и Юхневича они заставили нести на себе плот до штаба отделения, то есть не менее четверти километра. Обливаясь кровью, беглецы кое-как взвалили себе на плечи плот и понесли его. Не прошли и десяти шагов, как тяжелый плот придавил их к земле. Тогда чекисты, ругаясь все время наипохабнейшей большевицкой матерщиной, оставили плот и погнали беглецов дальше, все время избивая их прикладами винтовок. В штабе избиение продолжалось, но уже восемь чекистов били их поочередно прикладами, кулаками, ногами, палками. Один из бивших, Александр Соловьев, дошел до того, что, когда устал бить кулаками, ногами, палкой и плетью, упал на одного из несчастных и грыз его зубами. Все устали, вспотели и, чтобы «освежиться», пили воду, вытирали пот и принимались избивать дальше. Избиение продолжалось часа два-три. Наконец начальник охраны Пойкан приказал камандирам взводов отнести бесчувственных «паразитов» в «крикушник» и тут же распорядился вылить в «крикушник» несколько ведер воды. «Пусть эти паразиты поплавают в «крикушнике», а не в Белом море».

Кошмарная экзекуция так подействовала на меня, что я не мог уснуть ночью. Два раза ходил к доктору Агаеву, брал у него снотворное, но ни одно из агаевских средств мне не помогло. Рано утром я сказал дежурному по отделению и одному из участников экзекуции (Григорию Попкову), чтобы он шел спать, а я за него подежурю. Когда Попков уснул, я пошел в «крикушник». «Боже, за что ты караешь?» – подумал я, увидя этих двух мучеников в «крикушнике»... Криштоп и Юхневич от побоев опухли до неузнаваемости. Оба они лежали в разных углах «крикушника», в грязи и тяжело дышали. «Как вы чувствуете себя, ребята?» – спросил я их... Читатель, не осудите меня: не скажите, что мой вопрос – подлейшее издевательство над человеком; с какими другими словами мог я обратиться к этим двум мученикам? «Я и рад бы, но что я могу поделать»... Эти слова, в условиях слоновской действительности, относились и ко мне.

– Я, гражданин начальник, не могу дышать, – чуть слышно ответил мне Криштоф. А Юхневич, стоная, хотел что-то сказать, но, видимо, от боли не мог. Он с трудом перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками, и я видел, как его покрытое грязью мокрого «крикушника» тело стало судорожно вздрагивать. Он плакал. У меня тоже подступили к горлу слезы, но я взял себя в руки. Вынув из портсигара все свои папиросы, я предложил Криштопу взять их и курить. Криштоп, очевидно не ожидавший такого отношения к себе чекиста, взял папиросы и заплакал, как малый ребенок. Слезы из его глаз текли как ручей. Вытирая их грязной рукой, он оставлял на лице полосы жидкой грязи. Закрыв «крикушник», я пошел к себе и принес этим мученикам хлеба и сахару и тут же распорядился, чтобы им дали кипятку. «Гражданин начальник, – сказал мне со слезами на глазах Криштоп, – я... я... (а сам, бедняк, задыхается) у меня дома маленький сынок... я, гражданин начальник, умру... Если можно, сообщите»... Он не договорил... В тот же день, к вечеру, Криштопа и Юхневича не стало: оба умерли. Живые «индейцы» снесли их в большую яму и бросили поверх накопившихся раньше.

Новиков, начальник отделения (тогда Конд-остров был еще отделением), в это время находился в отпуске в Петрограде. Он приехал на Конд-остров на другой день после экзекуции и подписал приказ, составленный его делопроизводителем Нарушевичем: «Умерших заключенных, Криштопа Ивана и Юхневича, считать умершими»... В ноябре 1929 г. Новиков сдал Конд-островский пункт чекисту Сошникову и выехал в распоряжение Управления лагерей в Кемь. Я тоже в это время уехал в Кемь.

– Два индейца, – говорил в Кеми в ИСО Новиков, – вздумали у меня бежать, ну, я их, конечно, к ногтю.

– Мы хорошо, Шурка, знаем, что ты не промажешь, – ответил ему на это помощник начальника ИСО, Рощупкин Николай Иванович. – Ну а как там твои индейцы поживают? – спросил он.

– Потихоньку загибаются, – ответил «Шурка».

– Что-то, брат, мало, кажется, загнулось? – спросил Рощупкин.

– Подожди, Коля, зима покажет свое, – обнадежил Новиков.

– Ну а как поживают христосики? – продолжал интервьюировать Рощупкин.

– Пока что загнулось пятнадцать человек. А зимой, не беспокойся, загнутся все, – опять обнадежил Новиков...

Духоборы. «Христосики» – это члены секты духоборов. В количестве 65 они были присланы на Конд-остров для «загиба» летом 1929 г.

Несчастные духоборы испили в СЛОНе полную чашу страданий...

Они отказывались называть чекистам свои имена и фамилии, именуя себя «сынами Божьими». За это их немилосердно избивали. Духоборы умоляли чекистов застрелить их, но фамилий и имен своих все-таки не называли. В конце концов ИСО решило отправить их на «загиб» к «Шурке» Новикову, на Конд-остров. Новиков отвел им в лесу место и велел строить себе землянки. Получив пилы и топоры, они приступили к постройке, а пока землянки строились, спали под открытым небом у костров. Заставить их назвать себя не смогли и на Конд-острове. Самоуверенный Новиков сначала решил, что он заставит их и назвать свои фамилии, и работать. Но ошибся: избиваемые им плетью, они по-старому называли себя «рабами Божьими» и умоляли застрелить их. Эта просьба духоборов бесила полунормального Новикова, и после нее он бил их с новыми силами, которые ему давало бешенство... Родственники духоборов ежемесячно высылали им черные сухари, но ни одному духобору ни разу Новиков посылки не выдал. Жили они на 300 граммах хлеба и на «горячей пище» в виде воды, в которой варилось пшено. Тем временем «потихоньку загибались».

К «загибу» на Конд-острове ведет уже одно недостаточное питание: ни с 300 граммами скверного хлеба без работы, ни с 500 при работе – выжить невозможно. Кондовцы находятся поэтому в состоянии постоянного и острого голода – настолько острого, что с жадностью поедают сырой гнилой картофель, а сало разлагающегося тюленя им кажется лакомством...

Голодание. Около 2-й роты конд-островских заключенных был небольшой огород, на котором трудом «индейцев» выращивался картофель, который бесплатно раздавался надзирателям. Пока картофель не был собран, огород сторожился, когда же его собрали и раздали чекистам – сторожа сняли. Голодные «индейцы» из 2-й роты, выпросившись у дневального в уборную, незаметно забегали на огород, хватали оставшиеся мелкие и гнилые клубни и тут же жадно поедали. За это приходила расплата, но не та, о которой вы, читатель, думаете, – не болями в желудке.

Раз, проходя около дверей «ленинского уголка» для надзирателей, я услыхал ругань, вопли, плач. Зашел в «уголок» и вижу: чекист Павел Королев что есть сил порет розгами четырех «индейцев», а в углу «ленуголка» лежит еще целая пачка розог.

– В чем дело?

– В рот йодом мазанные индейцы обманули дневального; попросились в уборную, а сами стали с нашего огорода красть картофель – посмотрите, Николай Игнатьевич. – Королев указал мне на десяток картофелин, отобранных им у «индейцев» и лежащих на полу...

На рапорт Королева о преступлении «индейцев» Новиков положил резолюцию: «Подвергнуть содержанию в «крикушнике» на 30 суток». Все четверо «преступников» тридцати суток в карцере не отсидели; они умерли до истечения срока наказания.

...Однажды я на лодке решил объехать Конд-остров. На южном его берегу заключенные корчевали пни для смолокуренного заводика, и я подъехал к ним. Заметив меня, все они бросили работу и подошли к костру. Некоторые из них стали кричать: «Здравствуйте, гражданин Карпов», – когда я оказывался среди заключенных, они переставали бояться своих десятников.

– Откуда это у вас, ребята, тюлень? – спросил я, увидев около костра раздувшегося тюленя.

– А это, гражданин Карпов, мы нашли на берегу моря: он издох, и волны прибили его к берегу.

– А для чего вам надо было тащить его сюда от берега, целых четверть километра?

– Мы, гражданин Карпов, вырезываем из него куски сала, поджариваем на костре и едим. Сами знаете, гражданин Карпов, разве можно работать в лесу целый день на пятистах граммах хлеба. А суп у нас, сами знаете, – одна вода.

Действительно, на моих глазах заключенные отрезали от тюленя куски жира, чуть-чуть поджаривали его и ели с таким аппетитом, как будто это было редкостное лакомство. Между тем тюлень был сильно разложившийся, и от него шел отвратительный запах.

VIII. Отдельные сцены и факты

«Обласкаю». Без вины виноватый. Зарезанный китаец. Чекисты на охоте. Проданные. Ссылка. Борющиеся

«Обласкаю». «Обласкаю» – выражение чекистов-надзирателей. Оно, как и «дрыновать», означает бить палкой. «А ну-ка, ротный; веди этого шакала ко мне, я его обласкаю (или подрыную)», – каждый день услышите вы от надзирателей на слоновской командировке. Как они «ласкают», показывает случай, который хочу рассказать.

Дело это было ранней весной 1929 г. на командировке при станции Кандалакша. В 200 метрах от линии железной дороги там находится пересыльный пункт 3-го отделения СЛОН. Это вроде Кемьперпункта, что на Поповом острове. В 400 километрах от этого пункта на юг находится лесопильный завод «Кареллеса». При нем командировка с заключенными, проданными «Кареллесу». С нее носят на себе в мешках хлеб для пересыльных.