Музыка грязи - Тим Уинтон

«Я ничего не чувствую», – пробормотала она.

Вода начала литься вниз по лестнице, и запах, как земля под манграми, поднялся откуда-то снизу…

Джорджи подскочила в спальнике и налетела на газовый купол противомоскитной сетки. Небо было огромно, как океан. Она легла снова и почувствовала, как под нею тихо хрустят ракушки.

– Все нормально? – пробормотал Джим из-под своего купола.

– Да, – сказала она.

В лунном свете голова Джима покоилась на руках, и Джорджи поняла, что он еще не спал. Она ощущала, что он хочет поговорить. Она заснула, так и не дождавшись от него ни слова.

Стальная гитара. Она у него на колене. Он видит свое лицо, искривившееся на ее волнистой поверхности, и он играет на ступеньках веранды, и бутылочное горлышко скользит по ладам, и тихое вибрато потрясает расслабленную мышцу его руки. Такой старый, старый запил играет он, первый запил, которому он в свое время научился, и его физический орнамент так же сладок и приятен, как издаваемый звук. Тень падает ему на ноги. Он поднимает глаза, и она там, ее волосы седы, рот искривлен усмешкой.

«Это грязная музыка, – говорит она. – Кто-нибудь услышит».

За ее спиной земля сплошь поросла деревьями. Даже птицы встрепенулись при звуке ее голоса.

Луна сходит на землю в лагере. Терриконик, пляж и баобабы словно залиты жемчужным светом. Его руки, ноги лунно серебрятся. Он купается в холодном свете. Прозрачен.

К рассвету жар проходит. Ему трудно шевелиться, и он двигается, будто идет вброд. Воздух пронизан течениями. У него покалывает кожу, как будто за ним все время следят.

Он останавливается попить у крохотного, сокращающегося ручейка и вдруг понимает, что не может остаться. Он уже истощил запасы пищи вокруг; единственный способ выжить – продолжать двигаться по побережью к новым запасам воды и рыбы. Оставаться на каждом месте по нескольку дней и идти дальше под палкой голода. Но он не представляет себе, как сделает это. Он не кочевник, он даже не может вообразить себе такую жизнь. И он не может этого сделать не только из утомления, но из инстинкта: задержаться, повторить, украсить. Просто жить – недостаточно. Фоксу надо оставаться, населять собой место. Похоже, что его ум может успокоиться только тогда, когда в покое тело. Он чувствует, что волочит жизнь и огромную перепутанную сеть воспоминаний по чужой стране. Ничто из этого здесь не живет; оно не произрастает отсюда, здесь не успокоится и никогда не станет частью этих мест. Как бы хорошо ни шла рыбалка в тех, других местах, как бы ни были чисты и прозрачны пруды, он теперь знает, что умрет здесь; он сожрет себя заживо, как тело, поглощающее собственные растраченные мышцы.

За завтраком Рыжий Хоппер показал им обзорную карту и несколько возможных лагерных стоянок, и еще до жары они вышли в залив. Они поднимались вверх по ручьям и пробирались по болотистым низменностям, заросшим манграми. Они вылезали на скалы и песчаные площадки, и Джорджи чувствовала, как настроение Джима меняется – от первоначального безразличия до хмурого молчания. По мере того как подходил к концу день и холодел для Джорджи след, в Джиме росло упорство. Каждый жалкий источник и лужица должны быть тщательно осмотрены, и он продирался через низкую поросль до тех пор, пока совершенно не онемел от ярости.

На конце залива, что ближе к материку, под огромным полосатым плато, они вошли в устье реки в милю шириной. Рыжий правил вдоль глинистых извивов берега, вспугивая птиц, пока мангровые поросли не превратились в каменные берега и река не пропала у песчаниковой стены. В сезон дождей, сказал им инструктор, здесь был водопад, а местность над ним была чередой порогов. Они забрались по высеченному террасами камню и подошли к цепочке мелких прудиков, в чистой воде которых точками плавали крохотные бронзовые рыбки. Здесь были тенистые камедные деревья и панданусы, но она и не ожидала встретить здесь следы Лю Фокса. Далеко от моря, и это место окружено горами. Солнце теперь пекло безжалостно. Джорджи сидела в гладком каменном бассейне пруда, пока даже Джим не согласился, что это безнадежно. Все трое по подбородок погрузились в прохладную воду, а рыбки пощипывали их за локти.

Перед тем как уйти, Фокс понимает, что не хочет брать с собой ничего, кроме меха с водой и рюкзака, в который запихивает ботинки, носки и немного солнцезащитной мази. Он уходит с терриконика и гребет, пока сияние воды не ослепляет его окончательно. Он доходит до своего старого острова, поднимается немного вверх по ручью, вытаскивает каяк на берег и ложится в тени, ожидая, когда утихнет боль в глазах. Пока он лежит, прилив достигает пика. Вскоре вода начнет отступать, и ему придется грести против течения; он понимает, что слишком скоро отправился в дорогу; этого он не продумал. Ему придется лежать здесь долгие часы или идти пешком. Жаль бросать каяк, но он испытывает болезненную необходимость продолжать путь, чтобы поскорее скрыться из виду.

Он натягивает носки и зашнуровывает ботинки. С мехом воды в рюкзаке и с надвинутым козырьком шляпы из листьев пандануса он выступает. И сразу начинает радоваться, что надел ботинки. Земля горяча и камениста, и пырей такой острый. Местность изрезана вымоинами и насыпями. Деревья здесь редки и отбрасывают жалкую тень. Несколько раз Фокс натыкается на непроходимые овражки, и ему приходится пробираться в обход.

Отлив в самом разгаре, когда он доходит до дельты, серая глина которой, как кажется, изрезана морщинами и венами. Мангровый барьер реки кажется совершенно иссушенным. Похоже, что до моря отсюда не больше мили. Фокс спускается ниже, туда, где ил кажется ему достаточно сухим, чтобы перейти по нему реку, но корка ломается при первом же шаге, и он по лодыжку погружается в черную вонючую жижу, из которой ему приходится выбираться под атакой песчаных мух. Ну и черт с ним! Потрясенный, он направляется в глубь материка и переходит реку у залепленной устрицами скалы. Он пробирается в тень песчаниковой горы.

Он сидит там некоторое время, переводит дух. Он долго пьет из меха и собирается с мыслями, но подскакивает, увидев два охряных отпечатка рук на желтом камне у себя над головой. Он протягивает руку и видит, насколько руки художника меньше его собственных. Хотя он и не собирался ничего трогать, на большом пальце остается охряной след. Он удивляется, что отпечаток настолько свеж. Что-то есть неправильное во всей этой обстановке, очевидность, которая заставляет его вспомнить об Акселе. Он расцветает при мысли, что мальчик может быть где-то рядом, что они могут посидеть и поболтать, побренчать на гитаре, посмеяться над этими картами и над тем, насколько бы ему сейчас было проще, если бы карты у него остались. Он ясно представляет себе, как парнишка поднимается, завидев его. Хочет вернуть ему каяк. Думает, где же Мензис.

Как раз после полудня он поднимается на хребет над лагерем рыболова-инструктора и слышит – там воет дизельный генератор, как заевшая газонокосилка; и его решимость пропадает. Он думает обо всех вещах, что стянул. Что за парень этот инструктор? И вот он снова здесь, один, открытый, в меньшинстве, одинокий. Его мысли вертятся во всех направлениях. Фокс лежит на солнце, и глаза ему заливает жалящий пот, пока наконец он не собирается с духом и не решает выждать, посмотреть и понаблюдать.

Он медленно спускается и доходит до навеса над пещерой, на котором в наклонном положении закреплены солнечные батареи. Фокс проскальзывает по наклонной скале в прохладную черную тень пещеры и оказывается в воде по голень. Ветерок бродит по пещере; пахнет животным жиром, сжиженным нефтяным газом и репеллентом. Он стоит там долго и ничего не слышит. В конце концов он выползает на свет с гулко бьющимся сердцем – и резкое движение заставляет его вскрикнуть. Огромная янтарная куница прыгает через скамью в джазовом пересверке жестяных тарелок, крышек и прочей посуды и исчезает за уступом.

Несколько секунд Фокс стоит неподвижно. Он смотрит на пластиковые столы, заваленные инструментами и грязными тарелками. Он идет к кухонной скамье и видит сковородки, нагруженные остатками сосисок, отбивных, глазуньи и хлеба. Он недоверчиво протягивает руку и засовывает в рот две сосиски. Он отрывает зубами мясо от телячьей отбивной и подбирает куском хлеба оставшийся в котелке соус. Он ест горсть за горстью, пока его не скручивает икота. С яйцом на ладони – серый, похожий на пудру желток – он сидит на пластиковом креслице и смакует ощущение того, что его задница не на земле и что ему не надо опираться на ноги.

Холодильник гудит. Фокс проглатывает яйцо в перерывах между спазмами и распахивает дверцу, чтобы посмотреть на салат-латук в вулвортовских пакетах, на жестянки пива, на помидоры, морковь, яблоки. Он выхватывает пластиковую бутылку апельсинового сока и выпивает ее длинными, сотрясающими тело глотками, не в силах остановиться. Он выпивает два литра целиком. Он стоит как идиот с пустой бутылкой и в конце концов просто засовывает ее назад на полку. Холодный воздух покалывает ему ноги, когда он подхватывает рюкзак и загружает в него ломтики бекона, яблоки, апельсины, целый пучок салата.