Держатель знака - Елена Чудинова

— Скоропечатня Левенсона? Тогда понятно. Частный заказ.

Перед глазами Вишневского возник странный псевдоготический домик в Трехпрудном переулке, домик с линией символических репейников по фасаду. Вадиму только один раз довелось побывать в этой скоропечатне, по какому-то, сейчас и не вспомнишь, какому делу, но дом отчего-то запомнился…

— Я не дам его Вам с собой — мне очень не хотелось бы с ним, даже ненадолго, расставаться, но сядем здесь, и Вы почитаете…

— Но ведь Вы соскучитесь, пока я буду читать, Ида? — открывая книгу, спросил Вишневский, когда они сели на белую скамью под старым королевским каштаном.

— Я буду сама виновата: я же не хочу Вам его дать. Смотрите, как красиво осыпается розовая каштановая свечка — несколько лепестков упали прямо на страницу! Жене бы это понравилось… Читайте же!

Вадим перевернул титульный лист68.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТАВРИЯ

1. Кипарисы

Где в сияньи — без тени и влаги,

Зноем солнца ущелья горят,

Кипарисы — древесные маги —

Упование ночи таят.

Кипарисы — ночные виденья,

Черен лиственный строгий наряд,

Это древних заклятий сплетенья,

Тенью знанья влекущие взгляд.

Этих знаков не смог разгадать я,

Но, внимая молчанью времен,

Я узнал, что от века проклятье

Ждет того, кто нарушит их сон.

Выйдут, вытекут денные силы,

К темной тайне, душа, прикоснись:

Я хочу, чтоб над камнем могилы

К небу черный взлетел кипарис.

2

Осенне-золотой закат,

Закат Таврического сада,

Меж черных шпалер золотят

Лучи прозрачность винограда.

Ложится ломаная тень,

Леса холмов оделись чернью,

Дымок татарских деревень

Чуть терпок в воздухе вечернем…

Железо скрипнет на петлях,

Душа иного не захочет,

Чем, измеряя боль в шагах,

Бродить в грядущей пышной ночи.

О чем-то смутно тосковать,

Смеясь, сзывать ночные мысли

И безотчетно обрывать

Магнолий лаковые листья.

3

Татарка старая сказала.

Держа ладонь моей руки,

Что проживу я очень мало.

Но не развеяла тоски.

В холодной сакле дымно было

И сажа хлопьями плыла.

Старуха травы заварила

И с наговором подала.

Я пил из глиняной пиалы

Оттенка мутного отвар,

И зелье пахло горьким салом,

И я вдыхал горячий пар.

Под кровлей ныли злые духи —

Заклятья жалкого рабы,

И я не мог сказать старухе,

Что я старей ее волшбы,

Что свежесть юности убога

С душою старой и больной…

…И камни плоские порога

Уже остались за спиной.

И шел я вниз тропинкой горной,

Касалось солнце плоских крыш,

И девой, вечеру покорной,

Вставала благостная тишь.

Над морем плыли белой тенью

Гряды вечерних облаков,

И я поверил в искупленье

Еще не сбывшихся грехов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КИММЕРИЯ

Камень тверже и зелень бледнее…

Чем тот берег так властно влечет?

Ветром моря грудь дышит вольнее,

Здесь ли время к истоку течет?

И, стесненное сердце тревожа.

Так прохладно в полуденный зной

Древнерусские земли Сурожа

Набегают полынной волной.

Дух тоскующий странствия хочет,

Чтобы в плоть возвратить имена,

Я дождусь наступления ночи

Там, где скалы венчает стена.

И пред тем, как виденья восстанут,

Оттенены наброшенной тьмой,

Стебли мягко-упругие станут

Нежно-белой — как

Смерть — бахромой.

Свод небесный так черно-хрустален!

Вдруг замру я, по склону взбежав:

Тонут первые камни развалин

В мягко-белом струении трав.

С башен в ночь барабаны вступают,

Зубьев крепости грозен оскал.

Арбалетчиков тени мелькают,

Так огромны в расселинах скал.

Генуэзский сиятельный воин!

Жить ли людям в бесплодных горах?

Город-крепость мечами построен,

В кладку стен ты замешивал страх.

Лары русские — в прахе и пыли…

Лишь песок просевая рукой,

Ваши дети финифть находили,

Словно камешек дивный морской.

Нет о жителях прежних помину,

В вековом уплывающем сне

Так беспечно встречали долины

Ростислава на белом коне!

Как гремело приветное слово.

Отдаваясь в ущельях вдали.

Как столы расставлялись дубовы.

Как меды но застолью несли…

В звоне чаш, над столами взнесенных,

Полон криками воздух морской…

…И горела в лучах полуденных

Круча гор без короны людской.

Город в пыль канул вольностью красен,

Шум застолий навеки затих…

артергбю, вспомни о князе,

Что скакал в мягких волнах твоих!

Скрыты тьмою развалин увечья,

В племенах повторятся слова.

Здесь лишь ты под звездами предвечна,

ссртергбю:, скорби трава!

…Может статься, мне сделался ныне

Чуть прозрачнее тайны покров:

В стебельке киммерийской полыни —

Горечь канувших в вечность миров.

2

Бродить, смирясь в тоске безмерной,

Читать над берегом Коран,

Где вечных волн гекзаметр мерный

Доносит весть забытых стран,

Встречать у пирса теплый вечер

И смутно чувствовать в груди,

Как сердце ждет тревожной встречи,

Такой неясной впереди.

Но в древнерусской синей дали,

Из векового забытья

Вдали покажется едва ли

Тебя несущая ладья.

Я верю в самой ясной боли —

Меня, далекая княжна,

Не от себя ли самого ли

Спасти любовь твоя должна?

3

В дробящихся волн нескончаемый бег

Рубины закат рассыпает,

И солнце уходит, как будто навек,

И сердце тревожно пылает.

Отрадный душе, этот час так жесток!

Тревожно-удушливы травы,

Растет одиночества черный цветок,

Но вечно ль — без счастья и славы

Тропинкою длить над прибоем свой путь,

Где хрупок взлетающий гребень,

И ветер морской заклиная раздуть

Огонь в моем сердце и в небе.

Чтоб бился огонь в беснованьи тоски,

В неистовстве силы могучей,

Чтоб в яростной пляске его языки

Жгли сердце и горные кручи,

Чтоб дух истерзав, прозревая от мук

В тревожном багрянце заката

Познать бесконечность, замкнутую в круг,

И грозную силу квадрата.

4

Кочевья Великого прост закон:

Душа для того жива.

Чтоб в темно-дурманящем сне времен

Услышать свои слова.

Ступени восходят, и вьется нить,

Страданье дано не зря,

И мы продолжаем, как дети, жить,

Легенду свою творя.

5

С тропинки сбился ль я, шутя,

Иль крест не свой несу?

Но вот — блуждаю, как дитя,

В глухом чужом лесу.

И вот — я выбился из сил,

Я стал жесток и груб;

Кто ж черный желудь посадил,

Чтоб вырос черный дуб?

И закрывают ветви даль,

Стал числам ложен счет:

Как будто черная спираль

Стремглав меня несет.

Но вспомнить мне придет пора

(Всевышний милосерд!)

Глаза светлее серебра

В нездешней бронзе черт.

— Стихи, конечно, подражательны, — улыбнувшись произнесла Ида, пряча томик обратно в сумочку. — Очень многие мальчики в этом возрасте пишут примерно так, но, в отличие от многих, покойный Женя был по-настоящему талантлив… Самая сильная в сборнике, конечно, сама «хртецгоЧа». Я уверена, что Женя мог бы стать большим поэтом.