Частное расследование - Джонатан Келлерман

— Это верно, — сказал Майло. — Хотя и редко срабатывает.

— Да. Забавно, как им и в голову не приходит, почему они большую часть своей жизни проводят в камерах два на два. Но старина Джоэль был совсем не такой, он не притворялся. В нем действительно не осталось никакой сердцевины. Да вы и сами это знаете, раз только что его видели.

— Часто ли он к вам приходил? — спросил я. — Всего несколько раз — четыре или пять. К тому времени, как он оказался в Лос-Анджелесе, он даже уже и не был официально под надзором. В Отделе просили, чтобы он отмечался, пока не обоснуется. Это они так прикрывали свою задницу на всякий случай. Они очень следят, чтобы игра велась по правилам — в случае, если что-то будет не так и семья жертвы обратится в суд, то они вытащат все бумажки и покажут, что с их стороны упущений не было. Так что на самом деле это была пустая формальность. Он мог бы ее проигнорировать, но не сделал этого. Приходил раз в неделю. Мы проводили в обществе друг друга десять минут, и этим все кончалось. Сказать по правде, мне даже хотелось иметь побольше таких, как он. Под конец я имел на руках шестьдесят три мошенника, и за некоторыми из них действительно нужно было смотреть в оба.

Майло заметил:

— Условно освобожденные обычно находятся под надзором три года. Почему ему пришлось отбыть шесть?

— Такая была договоренность. Выйдя из Квентина, он просил разрешения выехать из штата. В Отделе дали добро при условии, что он найдет постоянную работу и удвоит срок своего условного освобождения. Он нашел какую-то индейскую резервацию — по-моему, где-то в Аризоне. Пробыл там три года, потом перебрался куда-то еще, в другой штат, не припомню уже, в какой именно, и провел там еще три года.

— Зачем ему понадобилось переезжать? — спросил я.

— Насколько я помню, он сказал, что в первом случае проект финансировался за счет какой-то субсидии, которую потом закрыли, так что ему пришлось уйти. Второе место работы было под эгидой католической церкви. Наверно, он рассчитывал, что если папа не закроет это дело, то ему ничего не грозит.

— А зачем он приехал в Л.-А.?

— Я спрашивал его об этом, но он почти ничего не сказал на этот счет — во всяком случае, ничего осмысленного. Что-то насчет первородного греха и много всякой суеверной мути о спасении. В основном, я думаю, он пытался сказать, что, поскольку совершил грешное деяние здесь — против вашей пропавшей без вести леди, — то и пай-мальчиком ему надлежит быть здесь, чтобы уравнять свой счет со Всевышним. Я не стал давить на него — как я уже говорил, он даже не был обязан приходить. Это была просто формальность.

— Вам что-нибудь известно о том, на что он тратил время? — спросил Майло.

— Насколько я знаю, он работал в этой миссии полный рабочий день. Чистил туалеты и мыл посуду.

— "Вечная надежда".

— Да, она самая. Нашел себе еще одно католическое убежище. Насколько я мог судить, он никогда не выходил из своей комнаты, не якшался с известными преступниками и не употреблял наркотиков. Священник подтвердил это по телефону. Если бы шестьдесят три моих подопечных были как он, то мне нечего было бы делать.

— Он когда-нибудь говорил о своем преступлении? — спросил я.

— Я сам с ним говорил об этом — в первый его приход. Зачитал ему из приговора, где судья называет его чудовищем и все такое. Я обычно делал это со всеми моими подопечными при первой встрече. Так я устанавливал некие основные правила, давал им понять, что знаю, с кем имею дело, и устранял массу всякой чепухи. Выходя на волю, они в своем большинстве продолжают утверждать, что невинны, словно младенец Христос. Вот и пытаешься пробиться сквозь эту иллюзию, заставить их увидеть себя в истинном свете, если хочешь на что-то надеяться. Похоже на психоанализ, верно?

Я кивнул.

— Ну, и добились вы этого от Макклоски? — поинтересовался Майло.

— С ним ничего подобного не потребовалось. Когда он пришел ко мне, вина буквально лезла у него из всех пор, он прямо с порога заявил мне, что он дрянь и не заслуживает того, чтобы жить. Я сказал, что это, вероятно, так и есть, потом вслух зачитал ему текст приговора. А он просто сидел и слушал, как будто это какая-то лечебная процедура, которая проводится для его же блага. В жизни не видел никого, кто был бы так похож на ожившего мертвеца. Через пару раз я поймал себя на том, что начинаю по-настоящему жалеть его — словно смотришь на собаку, которую сбила машина. А меня не так уж легко разжалобить — слишком долго я работал, подавляя свои симпатии.

— Он говорил, почему сжег ее? — спросил Майло.

— Нет. Хотя я спрашивал его и об этом. Потому что в досье было сказано, что он так и не признал за собой никакого мотива. Только практически ничего от него не услышал — он что-то такое мямлил, но обсуждать отказывался.

Бейлисс поскреб бородку, снял очки, протер их носовым платком и надел опять.

— Я пробовал немного обработать его — говорил, что он перед ней в долгу, что раз он совершил такое преступление, то должен принадлежать ей. В духовном смысле — я пробовал воздействовать на его религиозную сторону. Каждый раз, когда мои подопечные испытывали на мне религиозные штучки, я тут же обращал все это против них. Но с ним ничего не получилось — он просто сидел, уставившись в пол. Мне с трудом удалось протянуть беседу до десяти положенных минут. И он не прикидывался — с моим двадцатипятилетним опытом я не ошибусь. Он действительно ничто. Полный зомби.

— Почему он такой, как вы думаете? — спросил я. — Что привело его в такое состояние?

Бейлисс пожал плечами.

— Вы же психолог.

— Ладно, — сказал Майло. — Спасибо. Это все?

— Все. А что случилось с этой женщиной?

— Вышла из дома, села в машину и уехала, и с тех пор о ней ни слуху ни духу.

— Когда она уехала?

— Вчера.

Бейлисс нахмурился.

— Ее нет только один день, а люди нанимают частного сыщика?

— Это не та ситуация, которую можно было бы считать типичной, — возразил Майло. — Она очень долго практически вообще не выходила из дома.

— Очень долго — это сколько?

— С тех пор, как он облил ее кислотой.

— С того времени она страдает тяжелой формой агорафобии, — сказал я.

— Вот как. Очень сожалею. — Казалось, он говорил совершенно искренне. — Да, понимаю, почему обеспокоена ее семья.

Мы пошли обратно. Бейлисс шагал в задумчивости. Он проводил нас до самой машины.

— Надеюсь, вы скоро найдете ее, — сказал он. — Если бы я знал о Джоэле что-то существенное для вас, то обязательно сказал бы. Но вряд ли он имеет какое-либо отношение к делу.

— Почему вы так думаете? — спросил Майло.

— Инертность. Мертвая зона. Он похож на змею, растратившую весь свой яд, потому что на нее слишком часто наступали.

Домой я возвращался по Олимпику. Хотя сиденье Майло было максимально отодвинуто назад, он расположился на нем, подтянув к себе колени. Сидя в этой неудобной позе, которую почему-то предпочел, он смотрел в окно.

Когда мы были у Роксбери, я спросил:

— В чем дело?

Он продолжал смотреть на проносившийся за окном пейзаж.

— В таких типах, как Макклоски. Кто, черт возьми, скажет, что у них настоящее, а что фальшивое? Вот Бейлисс уверен, что в подонке не осталось больше пороха, хотя и признает, что едва знал его. В сущности, он принял Макклоски за чистую монету, потому что эта мразь явилась добровольно и не поднимала волну, — вот тебе типичная бюрократическая реакция. Дерьмо пропускают через систему, и, пока трубы не засорятся, всем до лампочки.

— Думаешь, за Макклоски нелишне будет понаблюдать и впредь?

— Если эта дамочка не объявится в самом скором времени и не выплывет ничего нового в плане следов и ниточек, я собираюсь еще раз заскочить к нему, попробую застать его врасплох. Но прежде сяду на телефон, кое-кому позвоню и попробую узнать, не якшался ли этот подонок с кем-нибудь из известных уголовников. А у тебя что-нибудь уже запланировано?

— Ничего неотложного.

— Если есть желание, прокатись на побережье. Взгляни на этот пляжный домик — так, на всякий случай. Вдруг да она расположилась там на свежем воздухе и не хочет, чтобы ее беспокоили. Это долгая поездка, и мне не хочется убивать на нее столько времени — вряд ли она что-нибудь даст.

— Ладно, съезжу.

— Вот адрес.

Я взял клочок бумаги с адресом и снова стал смотреть на дорогу.

Майло взглянул на часы.

— Ты особенно не тяни. Поезжай, пока солнце светит. Поиграешь в сыщика, позагораешь — слушай, возьми с собой доску для серфинга, покатайся на волне.

— Стараешься отделаться от доктора Ватсона?

— Что-то вроде того.

21

Дома никаких сообщений для меня не оказалось. Я пробыл ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы как следует накормить рыб — в надежде, что они оставят в покое те несколько гроздьев икры, которые еще цеплялись за жизнь. В два тридцать я уже снова ехал по бульвару Сансет, направляясь на запад.