Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

– По хозяйству приходскому, что значит тут как, – Бурей указал рукой в сторону выхода. – Пойдём покажу.

На удивление отца Меркурия доклад Бурея, совмещённый с экскурсией, оказался подробным, обстоятельным, чётким и при этом совсем немногословным. Попусту болтать Бурей явно не любил. Закончив непосредственно с церковью, материалами, запасёнными на её ремонт, пожертвованиями, порядком обеспечения священника и ещё кучей хозяйственных вопросов, церковный староста пророкотал:

– А теперь пошли, я тебе остальное хозяйство покажу.

– Да я видел уже, – попытался отмахнуться отец Меркурий. – Хвалю тебя, добрый христианин, за заботу о храме сём, общине и её хозяйстве.

Бурей удивлённо вскинулся.

«Видать, мой любезный Минотавр, сам ты себя добрым христианином не считаешь. Судя по тому, что про тебя говорят и что я видел, так и есть. Но погоди судить, Макарий, и в навозе случаются жемчужные зёрна».

– Не, отче, так не пойдёт, – страхолюдный церковный староста помотал башкой. – Порядок быть должон! Сейчас тебе ещё одну церковную избу покажу, девку Ульку – я пожертвовал, где Агриппина-просфирщица живёт, покажу, где Силантий-псаломщик, где певчие. Самих-то ты их знаешь уже, но всё одно не помешает. Потом к Алёне зайдём – она за предшественником твоим ходила. Тебе-то оно без надобности, здоровьем ты не шибко обижен, а уважить всё одно надо. Звонаря ещё надо – тебе без ноги на колокольню лазить несподручно. Найдём. Только учить его сам будешь – я не умею.

«Однако иронией наш Минотавр не обижен. Умом, похоже, тоже».

– Спаси тебя Бог, сын мой, – священник поклонился. – Хорошо обязанность свою блюдёшь.

– Благодарствую, – поклоном себя Бурей не утрудил. – Тут вот у меня ещё дело какое. Алёну ты знаешь, видел, как приехал. Её не заметить трудно.

– Это та богатырских статей, что твоего коротышку-приятеля обнимала? – уточнил отец Меркурий.

– Она самая, – кивнул Бурей. – Только насчёт Кондрата ты бы полегче, отче. Ты про холопий бунт слыхал?

– Слыхал.

– Так вот, Кондрат с плотниками своими вдесятером на толпу попёр. С одними топорами. А это тебе не в лужу бздануть. Ворота вынести не дал. Половина их полегла, а самого Кондрата искровянили так, что не знаю, как и выжил! Вот так-то!

– Понимаю, – построжел отец Меркурий. – Как товарищей-то его звали?

– Петр, Виктор, Пахом и Алексей.

– Упокой, Господи, души воинов Петра, Виктора, Пахома и Алексея, живот свой на брани за други своя положивших! – отец Меркурий истово перекрестился.

Бурей обнажил голову и перекрестился не менее истово.

– Когда то случилось? – спросил отец Меркурий.

– На апостола Матфея[99].

– Весь год стану поминать их, а на апостола Матфея особо!

Вот теперь Бурей поклонился, и поклонился низко. Но потом, будто спохватившись, перекосил рожу и принялся остервенело чесать в паху, а всласть начесавшись, громко пустил ветры и подытожил:

– Ну чего встал, отец благочинный, пошли!

– Идём, сын мой, – усмехнулся отец Меркурий. – Только дырку свою прикрой, дует.

«Эка его! Испугался. Не меня, явно. Себя он испугался. Души человеческой, что на миг показал вместо хари злобной. Как же помочь ему, Господи? Столько злобы в человеке… А помочь ему надо. И не только по долгу христианскому. Для дела надо. Его не просто так держат в церковных старостах и начальниках обоза. Надо понять почему. Это для начала».

В Бурея словно бес вселился. На своих коротких кривых ногах он пронёсся до обиталища юродивой Ульки с такой скоростью, что отец Меркурий за ним еле поспевал. Добравшись до места, церковный староста первым делом площадно обложил несчастную и прибил бы, наверное, если бы священник не встал между ними.

– Ты чего? – рыкнул Бурей.

– Не трогать! – отставной хилиарх рявкнул, как во времена оны перед строем. – Моих холопов я сам бить буду, а другим не позволю.

– Чего?!

– Не пугай, не боюсь, – Меркурий усмехнулся в оскаленную харю Бурея. – Ещё епитимью захотел?

– Тут Корнея нет, поп.

– Так и не надо. Всё одно не бросишься. Умён слишком. Ну а если я ошибаюсь, так на всё воля Божья. Я смерти не боюсь.

Перепуганная девка вжалась в угол, и из глаз у неё беззвучно покатились слёзы – даже плакать в голос боялась. Отец Меркурий, собрав волю в кулак, повернулся к обозному старшине спиной, подошёл к Ульке, поднял, погладил по голове и сказал:

– Не бойся, дочь моя, никто тебя не обидит. Иди к себе с миром.

Девчонка подняла на священника полные слёз и страха глаза и часто закивала.

– Иди, иди, не бойся, маленькая, – отец Меркурий слегка подтолкнул её в сторону каморки и, дождавшись, пока девка скрылась, обернулся к Бурею. – Не испугал и не испугаешь. Лучше спрячь своего зверя и достань воина, что о товарищах павших скорбел. Так оно приличнее будет. Ты серебряное кольцо[100] не за зверство носишь.

– Ну чего, годная изба-то? – как ни в чём не бывало отозвался Бурей. – Поправить не мешало бы, конечно. Её хозяин, покуда не помер, жопой безрукой был. Так Пентюхом и звали.

– Ну вот и поправишь, – усмехнулся священник. – Столов и лавок понаделаешь, окна расширишь, если возможно. О том с другом своим Кондратием посоветуешься. Он ведь плотник? Оплату из пожертвований возьмёшь, а если кто из христиан сам помочь решит, то это дело Богу угодное и душе полезное. Школа тут для ребятишек будет. Каморку, где Ульяния живёт, тоже в порядок приведёшь.

– Ладно, – кивнул Бурей. – Сделаем.

– А теперь пойдём к твоему другу, – священник кивком указал на дверь. – О школе поговорим, и на путь истинный его с Алёной наставить надо. В блуде живут. Нехорошо!

– Откуда знаешь?

– Да не слепой. Пошли.

«Господь, Бог мой! Я прошёл по краю. Это, похоже, уже входит в привычку. Сегодня повезло – я не ошибся, и человека в Минотавре оказалось куда больше, чем зверя. И он умён, очень умён. Но кто же так изувечил его душу? Надо понять, надо обязательно понять! И самое главное – зачем он ко мне пришёл? Чую, к делу мы ещё и не приступали».

Человек предполагает, а Бог располагает – добраться до Алёниного подворья в этот день отцу Меркурию было не суждено. Сначала их с Буреем чуть не сшибли несущиеся куда-то во весь опор Лавр Лисовин с сыновьями, потом от речных ворот кто-то дурным голосом завопил: «Убили! Убили!», потом в ту сторону пробежало несколько ратников, кто в чём, но все при оружии, а за ними пронеслись бабы.

– Хрр, что за хренотень? – удивился Бурей, развернулся и закосолапил в сторону речных ворот. – Пойдём поглядим, что ли?

Священнику ничего не оставалось, как последовать за обозным старшиной. Правда, далеко уйти они не успели – толпа повалила назад.

– Хрр, чего стряслось? – Бурей цапнул за плечо первую попашуюся бабу.

– Пришлые с крепостными схлестнулись, дядька Серафим, – выпалила баба и шмыгнула мимо.

– А на кой? – изрёк в пространство Бурей.

– Да леший их знает! – перед обозным старшиной остановился невысокий, крепко сбитый ратник. – Сыны Лаврухи Лисовина батьку проведать приехали, да не одни, а с десятком.

– Ну?

– Хрен гну! – ратник сплюнул. – Сами в село пошли, а десяток у ворот оставили. А утырки Лёхины тех из десятка, что на виду торчали, имать решили. Впятером.

– И чо?

– Да ничо! – ратник опять сплюнул. – Было пятеро, стало трое. В сопляков стрелы метнули, да промазали – одного только чуток зацепили, а Мишкины волчата, сам знаешь, не мажут, ну и положили лучников. Могли бы и всех – пожалели. А тут за крепостных Чума вписался. Меч, сказывают, достал, одного в зубы двинул и говорит: «Вы на кого, навозники, попёрли? Пёрнуть не успеете, как ежами поделаетесь, если я вас раньше не порешу!» Тут Лав-руха с сыновьями подоспел, и тоже за меч, ну и мы за ним. А Чума с Лаврухой коней у дохляков забрали и в Михайловск поехали сопляков провожать.