Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Спасибо за все, и auf Wiedersehen[38].

Ваша М. П.».

Два последних письма Милены относятся к первым месяцам после смерти Кафки. Кафка в последнее время мало встречался с Миленой. Он провел с ней четыре дня в Вене, и у них была довольно неприязненная встреча в Гмунде, которая привела их ко взаимному отчуждению. В «Замке» Кафка показывает, что согласие между двумя возлюбленными длится недолго, и мы читаем о том, что происходит после первой ночи любви: «Он был слишком счастлив, держа Фриду в объятиях, и вместе с тем его терзала тревога, потому что ему казалось, если от него уйдет Фрида, он потеряет все, что у него есть». Вскоре начались трудности, перемежавшиеся лишь редкими проявлениями взаимного доверия. Что касается второго раза, когда Фрида и К. были близки, то в четвертой главе (в самом начале) звучит ужасное проклятие. Я уже говорил, что история любви, развивающаяся в романе, представлена как горькая карикатура. Реальность была более великодушна и милостива, чем ее отражение. В романе Кафка был вынужден поставить под сомнение и очернить свои собственные чувства. Жизнь же дала Кафке те моменты счастья, которые сияли со страниц его первых писем, она дала ему письма Милены (к несчастью, утраченные) и восторженный вскрик благодарности. Крах отношений случился в период между «четырьмя днями» и временем их второй близости. Вероятно, и позже Милена навещала Кафку, но это были малозначительные встречи. Когда Кафка рассказывал мне об этих визитах, он говорил, что они расстраивали его и причиняли боль, хотя по-прежнему он высоко ценил то благотворное влияние, которое на него оказывала Милена. Встречи в Мариенбаде, о которой говорит Хаас в эпилоге к письмам Милены, на самом деле не было. В дневнике от 29 января 1922 г. говорится о встрече с Ф. в Мариенбаде в июле 1916 г.

Надеюсь, что читатель почувствовал страстность натуры Милены в приведенных мною письмах. Эти письма в сочетании с письмами к ней самого Кафки имеют огромную ценность. Другие документы, непосредственно относящиеся к этому периоду, отсутствуют.

Вот два последних письма ко мне (написаны на немецком):

«Дорогой доктор!

С благодарностью возвращаю вам книгу. Простите меня, пожалуйста, за то, что не повидала вас. Я думаю, что едва ли стоит сейчас говорить о Франце, и вам конечно же тоже не хочется говорить о нем со мной. Если вы позволите, я дам вам знать, когда отправлюсь в Прагу в сентябре. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания вашей супруге, с которой я однажды обошлась, возможно, несправедливо, хотя вовсе этого не желала. Если можете, сделайте так, чтобы мои письма к Францу были сожжены. Я доверяю их вам. Его рукописи и дневники (в которых вовсе не идет речь обо мне, они были написаны, когда он не знал меня, приблизительно пятнадцать солидных записных книжек) находятся в моей собственности и, если нужно, могут быть предоставлены в ваше распоряжение. Таково было его желание: он просил меня не показывать их никому, кроме вас, и сделать это только после его смерти.

С наилучшими пожеланиями,

Ваша Милена Поллак».

«27 июля, 1924

Дорогой доктор,

Я не могу приехать в Прагу, чтобы передать вам рукописи, хотя мне хотелось бы сделать это. Я не нашла никого, кому могла бы их доверить, и поэтому посылаю записные книжки почтой. Я отложу поездку в Прагу на октябрь. Тогда я вам лично кое-что передам. Я прошу вас также взять мои письма у семьи Кафки. Это было бы очень любезно с вашей стороны. Сама я не хотела бы просить их ни о чем.

Я очень, очень вам благодарна – полагаю, что увижу вас после 1 октября. Если вы не намереваетесь оставаться в это время в Праге, пожалуйста, пишите мне в Вену, когда вернетесь из Италии. С искренними пожеланиями,

Милена Поллак».

С той поры я много разговаривал с Миленой и получил от нее рукописи Кафки.

Было бы крайне неверно пытаться анализировать Кафку с точки зрения обычной психологии. Следующий факт, о котором я узнал всего лишь несколько лет назад, подтверждает это.

Весной 1948 г. музыкант Вольфганг Шокен, живший в Иерусалиме, написал мне о сенсационном факте – о том, что Кафка дал жизнь сыну. В качестве свидетельства он показал мне письмо одной дамы, М. М., которая была с ним в тесной дружбе. В 1948 г. ее уже не было в живых, и ребенок ее уже более двадцати лет как скончался. Особая трагичность ситуации заключалась в том, что Кафка даже не подозревал о существовании мальчика, который умер в семилетнем возрасте раньше самого Кафки. Мать мальчика, очень гордая женщина, свободомыслящая и самостоятельная, вскоре прекратила отношения с Кафкой. Я немного знал фрау М. М., но у меня не было мысли о том, что между ней и Кафкой могла быть дружба. Я полагал, что отношения между ними были скорее враждебными. В дневнике Франца есть записи, говорящие об этом. Во всяком случае, М. М. была необычайно умной персоной, она была удачлива, обладала большой силой воли и необычайной широтой взглядов.

Если бы Кафка узнал, что у него есть сын, это произвело бы на него колоссальное воздействие. Это оказало бы на него благотворное влияние. Он страстно хотел иметь детей и сомневался в том, может ли стать отцом. Каждый, кто читал его дневники, замечал отрывки, в которых Кафка выражал свое желание стать отцом и сидеть у колыбели собственного ребенка. Исполнение этого желания подтвердило бы его ценность с точки зрения высшего суда. Он бы чувствовал себя облагороженным, потому что всегда воспринимал свою неспособность иметь детей как нечто позорное, как некий обвинительный приговор, произнесенный над ним. Возможно, что ребенок благодаря неусыпной заботе Кафки был бы сильным и здоровым; возможно, у Кафки появилась бы уверенность в себе, и это спасло бы ему жизнь; возможно, мой друг сидел бы сейчас рядом со мной, а я не писал бы, обращаясь в вакуум. Но этого не случилось, и следует признать, что жизнь сама сочинила историю, которая потрясающе похожа на бушующие жестокости и сложности, на иронические горести, присутствующие в произведениях Кафки.

Фрау М. М. приезжала в Прагу посетить могилу Кафки. Тогда она снова встретила в Праге Шокена. Много позже, 21 апреля 1940 г., она отправила ему письмо (в то время она была во Флоренции, а он – в Израиле), содержащее следующие строки: «Вы были первым, кто видел меня в Праге, когда я была подавлена и меня мучили страхи. Потом музыка в вашем исполнении в неприбранной комнате вашего друга и короткие прогулки по чудесному городу, который я люблю больше, чем вы подозреваете, помогли мне избавиться от этих тяжелых переживаний. Я посетила могилу человека, очень много для меня значившего, умершего в 1924 г. Его величие ощущается и по сей день. Он был отцом моего мальчика, внезапно умершего в Мюнхене в 1921 г., когда ему было семь лет. Вдалеке от меня и от него, с которым я рассталась во время войны и больше не видела никогда – кроме нескольких часов, – потому что он заболел роковой болезнью на своей родине, вдалеке от нас. Я никогда никому не говорила об этой истории и сейчас рассказываю о ней первый раз. Моя семья и знакомые не знали об этом. Знал об этом только мой последний начальник. Поэтому он был так добр ко мне. Я много потеряла, когда этот добрый человек умер в 1936 г. Но теперь я не так страдаю оттого, что умерли мои друзья, поскольку они смогли избежать ужасов настоящего времени». В течение многих лет только в такой особой манере фрау М. М. говорила о Кафке и его работах, и мой информатор был убежден, что приведенный отрывок из этого письма мог относиться только к Кафке. Вскоре в Италии началась война, и переписка между М. М. и Шокеном прервалась.