Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

Рамон взобрался на вершину холма, где оголившиеся корни древнего хлопкового дерева в темноте угрожающе нависли над его головой. Таино, коренные жители Пуэрто-Рико, считали, что оно соединяет подземный мир, мир живущих на земле и небесный мир духов. Рамон принадлежал сейчас сразу всем трем мирам. Он прислонился к изогнутым корням, которые возвышались над его головой почти на полметра, и прислушался. В какофонии звуков пуэрториканской ночи жужжание насекомых, птичье пение и лягушачье кваканье перемежались с шуршанием ветра, нескончаемыми вздохами тростниковых зарослей. «Несправедливо». Лунный серп выплыл из-за тучи и посеребрил все вокруг. Внизу тростниковые поля волновались, словно волны прибоя, и шептали: «Несправедливо». В отдалении Рамон с трудом мог различить ветряк, колокольню, а между ними — четкие очертания бараков, хозяйственных построек и дома, где спали его жена и родители.

Ему невыносимо было вспоминать выражение лица матери, когда она во всем своем великолепии выбралась из кареты. Леонора никогда не отличалась притворством. Один взгляд на нее — и Рамону стало понятно: невольники правы, считая его призраком, существом не более материальным, нежели тень Иносенте, день и ночь ходившую за ним по пятам, шептавшую о несправедливости того, что теперь только один близнец ходит по земле, слабый и сентиментальный, который сроду не мог постоять за себя.

ЖЕНСКАЯ РАБОТА

В первую же неделю, проведенную в Лос-Хемелосе, Леонора заметила разительный контраст между Аной и Эленой. Под тропическим солнцем кожу Элены словно покрыло золотистое сияние, только подчеркнувшее красоту девушки, тогда как лицо Аны загорело и осунулось, а предплечья и кисти рук совсем потемнели и загрубели. Ана привычно закатывала рукава до локтей, словно готовилась к физическому труду. Она редко надевала шляпу и перчатки, выходя из дому, в отличие от Элены, которая пряталась от солнца под широкими полями шляпы, длинными рукавами и белыми перчатками. Движения и жесты Аны были резки и невыигрышно контрастировали со сдержанностью, мягкостью и женственностью Элены. Будто Ана все время сражалась со стихиями, а Элена, образно выражаясь, жила в шляпной коробке.

Да, Ана не могла похвастаться изяществом или миловидностью подруги. Элена, без сомнения, была красавица. Черты Аны утратили юношескую свежесть, однако она приобрела привлекательность, свойственную женщинам в летах, пережившим многочисленные беременности и годы лишений. Она смотрелась сейчас на пятьдесят лет. Голоса их тоже претерпели изменения. Ана разговаривала громким и низким голосом, как будто ее голосовые связки окрепли, загрубели от постоянной необходимости отдавать приказы, и этой крошечной властной женщины невозможно было ослушаться. Тех двух девушек, которых Леонора помнила по их последним совместным дням в Сан-Хуане, кажется, больше не было — связь распалась. Теперь они неловко сторонились друг друга, словно каждая видела бывшую подругу другими глазами.

С рассветом мужчины садились в седло и уезжали, а Леонора, Ана и Элена оставались втроем. Ана всегда была занята, и Леонора с Эленой составляли ей компанию, пока та занималась делами. Следуя за невесткой, Леонора поняла, почему в письмах с гасиенды постоянно говорилось про урожай, животных и капризы погоды. Ана гордилась фруктовыми садами, огородами, грядками. Она с удовольствием показывала гостям свинарник, ферму, конюшни, курятники, голубятню.

Ана представила свекрови и подруге всех невольников и наемных работников, мужчин и женщин, черных и белых, словно ровню. Те, в свою очередь, вели себя скромно, но в то же время обращались к ней запросто, что выглядело неподобающе, учитывая ее положение владелицы плантации. Леонора догадывалась, что они считали Ану хорошей хозяйкой.

Ана провела гостей меж двух длинных обветшалых строений, где жили неженатые рабы и незамужние рабыни. Дальше вдоль тропинки размещались крытые пальмовыми листьями семейные хижины в окружении небольших наделов, где невольники выращивали собственные овощи и бананы. Ана показала навес с крышей из пальмовых листьев — там каждое воскресенье Рамон читал отрывки из Нового Завета, а священник из ближайшего городка иногда служил мессу и крестил новорожденных.

Женщины подошли к берегу реки, где прачка с двумя девочками стирали рабочую одежду рабов и надсмотрщиков. Поблизости мальчик следил за очагом, где грелся котел с водой для кипячения тонкого платья и белья из касоны.

По пути к Лос-Хемелосу семейство Аргосо останавливалось во многих домах плантаторов, и женщины там большую часть дня проводили в четырех стенах, занимаясь шитьем, плетением кружев, вязанием, расписывая керамику или фарфор, читая религиозные трактаты или музицируя на фортепиано, ободранном и обколотом во время путешествия через Атлантический океан. Ни одну из дам так не занимали повседневные заботы гасиенды, как Ану. В этом было нечто неприличное, казалось Леоноре, но она признавала, что уверенность невестки, ее удивительные способности и знания заслуживали восхищения.

Однако сыну Ана уделяла мало внимания. Ребенок практически жил со своей няней Инес, ее мужем Хосе и двумя их малышами, Индио и Эфраином, которые были постарше Мигеля. Трое мальчиков с удовольствием играли вместе и любили строить замысловатые башни из деревянных чурбачков и палочек, во множестве валявшихся в столярной мастерской. Хосе все мастерил мебель для хозяйского дома, и крошечные комнаты касты уже были забиты ею.

— Хосе — талантливый мастеровой, как видите. Его изделия чересчур нарядны для нашего маленького дома, но мы планируем построить каса гранде, — объяснила Ана, когда они направились обратно к касоне. — Этот дом, конечно, не подходит нам, но сейчас столько забот с хозяйственными постройками, и нам всегда недостает рабочих рук…

Женщины уселись в тени хлебного дерева, куда служанки принесли стол и стулья. Однако Ана не собиралась просто отдыхать: возле ее стула оказалась корзина с одеждой, нуждавшейся в починке.

С ветви другого дерева свисали качели, и Элена с Инес по очереди толкали хохотавшего Мигеля взад и вперед.

— Ты определенно увлечена хозяйством больше, чем я могла бы предположить, — заметила Леонора, не сумев скрыть раздражения.

— Я поехала в такую даль не для того, чтобы сидеть дома и вышивать, — язвительно парировала Ана. — Мне всегда нравилась активная жизнь, в отличие от матери и ее знакомых. Вы понимаете, о чем я, донья Леонора. Вы часто переезжали и много чего пережили, следуя за доном Эухенио…

— Но я не участвовала в сражениях, что было бы… неправильно.