Кораблики, или Помоги мне в пути - Владислав Крапивин

Порой попадались совсем фантастические сооружения: круглая приземистая башня из кирпича, опоясанная спиралью железной лестницы и увенчанная невесть как закинутым туда маленьким катером с пробитыми бортами. Каменная аркада, будто перенесенная сюда из развалин средневекового города. Гулкий, пустой внутри ангар с кружевом железных перекрытий под крышей, а в нем, посередине, громадная безголовая статуя какого-то деятеля в мундире с эполетами…

Несмотря на совет мужика, пошли мы и через «Пассаж». Сивка пренебрежительно сказал:

— Вот еще, «не ходите»… Там Гошка Заяц живет. «Пассаж» — это было кошмарно длинное здание — то ли бывший склад, то ли барак. Мы шли по замусоренному коридору, а с двух сторон были распахнутые двери, и за ними шла всякая здешняя жизнь: где-то стирали, где-то ругались, где-то спали вповалку. Кто-то стучал клепальным молотком по медному листу, кто-то жарил на сковороде подгоревшие лепешки. Ревели младенцы. И в то же время доносились аккорды пианино (явно не электронного, настоящего). Потом в одной из дверей я увидел девушку на подоконнике — ну будто с портрета девятнадцатого века: с косой, в просвеченном солнцем желтом платье, с книгой на коленях. Девушка рассеянно взглянула на нас и перелистнула страницу… А из одной двери, перегороженной дощатым прилавком, старичок, похожий на часового мастера, спросил:

— Господина, случайно, не интересует то, что стреляет? Имеется выбор…

— Спасибо, у него есть, — гордо отозвался Сивка.

— Прощения просим…

Казалось, не будет конца у этого дома-улицы… Но все же нот он, конец. Шагнули опять в траву. И Сивка вдруг завопил:

— Гошка! Зайчик!

Подбежал к нам белобрысый, чуть раскосый мальчишка лет шести, в какой-то немыслимой мешковине до колен. С робким восторгом уставился на Сивку.

— Дядя Питвик, это Гошка. Ну, тот самый, который тогда с нами… — Сивка оттащил Зайчика в сторону, что-то зашептал ему. Тот неуверенно улыбался, мигал. Кивал.

Наконец Сивка взял меня за рукав:

— Идемте…

А Гошка Заяц, приоткрыв рот, смотрел нам вслед.

— Что ты ему сказал? — поинтересовался я.

— Объяснил про вас… А еще — что скоро возьму его к себе.

— К себе… то есть к отцу Венедикту? — Ну да!

— Ты думаешь, отец Венедикт обрадуется? — не удержался я.

— Ага!.. Мы же с Зайчиком как братья.

— П-понятно… Сивка, а долго еще идти?

— Не-а…

Пристаня тянулись по берегу бывшего оврага, который после затопления сделался узким заливом или, вернее, этакой извилистой бухтой. Одно время бухту использовали для стоянки всякого мелкого флота и старых, списанных судов. Потом все хозяйство оказалось заброшенным, тогда-то и начал расти здесь этот фантастический, никакими планами и законами не предусмотренный поселок. Убежище тех, кто не нужен Республике (и кому Республика тоже не нужна).

Многие тропинки вели к берегу. Сюда же тянулись рельсы узкоколеек. Решетчатые мостки, развалившиеся причалы, разбитые и обгорелые дебаркадеры занимали почти всю границу воды и суши.

Скоро места сделались более глухими. Больше стало необитаемых развалин и широких, поросших белоцветом пустырей.

На краю такого пустыря, прижимаясь к остаткам бетонной косой изгороди, стояло жилище Китайца. Стены обмазаны глиной, крыша — из днища старого катера. Китаец сидел у распахнутой двери. Колупался в обрезках жести. Двухлетняя девочка в замурзанном платье возилась у его ног с ярким пластиковым корпусом компьютерного стереокомбайна. Воззрилась на меня и на Сивку, мусоля большой палец.

— Дайка, привет… Дядя Кий, это отец Пита. Пит думает, что он погиб, а он — вот… — У Сивки был явный талант излагать в двух словах трудные ситуации.

Китаец был старый, с темной негритянской кожей. Но явно китаец, не негр. Он, видимо, как и многие, уже слышал про нас. Глянул невозмутимыми, с резким блеском белков глазами, покивал с буддийским спокойствием:

— Отец — хорошо. Петька будет рад… Да, он очень будет рад… Девочка, не соси палец. Ай, какая девочка, что скажет дядя…

— А он где, Петька-то?! — не выдержал я.

— Гуляет. Он гуляет. Кыс гуляет. Чего еще делать? У нас всегда есть время… Вот и ходит. Наверно, где Сор-гора ходит. Я сказал: «Петька, собирай всякую мелочь, банки, склянки, кусочки, будем делать солдатиков. Сделаем много, деньги будут, тебе штаны-фуфайку купим, скоро осень, как без них?» Не знали, что папа приедет. Он не знал, я не знал…

— Где эта Сор-гора? Сивка дернул меня:

— Пойдем, дядя Пит!

Оказалось, что Сор-гора — это холм на месте старой заросшей свалки. Рядом с Пристанями. Там, если постараться,

отыскать можно что хочешь. Вот пристанские мальчишки и ходят туда за добычей.

— Дядя Пит, не горюй! Там-то мы его точно найдем!

К Сор-горе вел узкий проход между остатками кирпичных складов и развалившейся загородкой из пористых бетонных плит. Опять пришлось пробираться через сорняки, перемешанные с обрывками колючей проволоки. Зато гора была уже вот она, перед нами. Серая, похожая на гигантский муравейник, покрытый кустами и всякой рухлядью. И на склонах — будто и правда деловитые муравьи — копошились десятки ребятишек.

Там, совсем недалеко, где-то и мой Петька! Скорей же!!

Мы были у подножия, когда раздался тонкий вскрик. И сразу — еще крики:

— Робины, чух! Клюва идут!

И заметались, кинулись с горы.

Я замер, Сивка тоже.

«Робины» — значит «ребята», это я знал. «Чух» — «берегись». «Клюва» — «полицейские». Это меня, что ли, мальчишки заподозрили?

Нет, не во мне дело! Рослые служаки в серых форменных блузах и высоких касках цепью бежали из-за бугра. Вроде бы не шибко бежали, но как-то случилось, что у них в охапках оказывались орущие, бьющие руками-ногами мальчишки. А сверху с негромким шелестом винтов спускались два черно-голубых вертолета…

Господи, вот еще напасть! Ни раньше ни позже!

Из-за ржавого кузова фаэтона выскочил голенастый пацан в грязной майке с обезьяньей рожей на груди. В десяти шагах от меня. Он бежал, а руки прижимал к плечам — держал что-то. Вокруг шеи у мальчишки был… серый мохнатый воротник. С блестящими глазами.

— Петька-а!! — я кинулся навстречу.

Он встал. Замер. Уронил руки. Кот упал в траву. Петька сморщил лицо, закричал как от боли:

— А-а!.. — подскочил, ткнулся мне в куртку лицом, обхватил меня, как толстое дерево, прижался щекой. Задергался в плаче. — Пит… Правда, ты?.. В этот момент к нам широко шагнул из сорняков пожилой полицейский с лейтенантскими звездочками над козырьком белого шлема. Крепко взял Петьку за локоть.