Игра в кино (сборник) - Эдуард Тополь

И все это тихое дыхание усталой земли, от души поработавшей за лето, и покойное течение Вятки-реки, и даже пацан, кативший на велосипеде по улице очередной прибрежной деревушки, – он ехал, продев ногу в велосипедную раму, – все было добрым и родным до ломоты в зубах.

– Богато живете? – Рулевой поглядел на Гурьянова.

– Живем… Правей возьми, вон заповедник, видишь?

– Только ты недолго дома-то, – сказал Гурьянову Фенька, глядя на приближающийся берег.

– Нет, я быстро. – Гурьянов широким броском кинул на берег свой вещмешок и затем: – Эх-ма! – Ловкое тело мелькнуло в воздухе и удачно коснулось ногами земли.

Рядом была тропа, убегающая в лес, и седой деревянный столбик со щитом:

ЗАПОВЕДНИК БАТИНСКОГО ЛЕСХОЗА.

ОХОТА ЗАПРЕЩЕНА.

– В неделю обернешься? – спросил с баржи Фенька.

– Ага, – сказал Гурьянов, поднимая вещмешок. – Без меня не езжай, понял?

Баржа зашумела двигателем, отошла.

Тропа вывела к небольшому озеру. На противоположном высоком берегу стояли два дома, и один из них был гурьяновский. От воды к тем домам вела крутая деревянная лестница.

Гурьянов на лодке подгреб прямо к ней, торопливо привязал веревку к ступеньке и, стуча сапогами, взбежал наверх. Перевел дыхание, оправил гимнастерку и все же не удержался – бегом кинулся к родной калитке.

Калитка оказалась запертой. Гурьянов свободно перекинул руку поверх нее, открыл щеколду, пробежал к крыльцу. Но вместо радостной встречи с отцом и матерью ждал его замок на двери. Он пошарил за наличником, но ключа нет и там, и Гурьянов совсем растерялся.

Дворик их был пуст, чисто подметена земля, нетронутая следами домашней скотины, дверцы хлева закрыты перекладиной.

У Гурьянова совсем опустилось сердце.

Но тут из хлева послышался душный вздох, Митя рванулся туда, скинул перекладину, распахнул дверь.

– Манька!

Старая корова дремлет в углу, и, видно, сны ей снились печальные – оттого вздыхала. Отгороженные от коровы, стоят в хлеву корзины с огурцами, бочки солений, старые зимние санки.

Гурьянов горестно сел рядом с коровой.

– Где ж наши-то, Манька? Да подожди…

Манька узнала его и теперь тычется мордой в грудь, трется рогом о погон. А Гурьянов помял ее вымя, убедился, что доена она, и, успокоившись, взял из корзины огурец, надкусил.

В открытую дверь хлева увидел соседский двор и старика Недайбога – тот вынес из дома мокрое бельишко, принялся развешивать его на заборе. Гурьянов подошел к нему. Манька, как растроганный теленок, подалась следом.

– Митя-ай!.. Приехал! – тонким бабьим голосом протянул старик и, не распрямляя старческой сутулости и развешивая свои портки, продолжил: – Мать-то твоя базаровать уехала, а я не дай бог, чтоб ей не докучать, сам себе постирал. Зачем ей, не дай бог, мое-то стирать? А она не дает…

– А сеструха где ж, Анька? – перебил его Гурьянов.

– Чего? – недослышал старик.

– Я говорю, Анька где, сестра? – почти в ухо крикнул ему Гурьянов.

– Отец-то? – спросил старик. – В лесе, не дай бог, где ж ему еще быть-то? Бобров кормит. Он теперь и за меня лесник, и за себя, чай, егерь.

– Тьфу ты! – огорчился Гурьянов и крикнул старику что есть мочи: – Я тя про сестру спрашиваю, про сестру!

– Маньку я подоил, я… – согласился старик. – А про сестру-то слыхал свою, не дай бог? В город ее увезли, замуж вышла. На Маковее жених приезжал, тогда и проводили. Ничо жених, токо Анька ваша повыше его, а он ростом пониже, пониже.

– А поесть нечего? – снова крикнул Гурьянов. – Поесть?

– А кто его знает, в какой город. Мать, поди, знает. А ты бы это… ты бы мать встрел на тракте, молодой, чай, здоровый.

– Ладно, – вздохнул Митя. – Встречу.

И уже собрался отойти от старика, но за спиной Манька стояла, наткнулся на нее. А старик сказал все тем же бабьим голосом:

– Дак куда ж собрался? Поешь сначала.

На тракте у бензоколонок заправочной станции толпились дюжие грузовики и элегантные легковушки.

Гурьянов сидел в стеклянном павильоне, именуемом ресторан «Дорожный», – здесь, помимо борщей, гуляшей и компота, торгуют пивом и спиртным. Посетителей много, но шофера и проезжий люд подолгу не засиживаются.

Отхлебывая пиво из кружки, Гурьянов сквозь стеклянную стенку павильона поглядывал на шоссе. Там, рядом с заправочной, стоял бетонный столбик с козырьком – остановка автобуса.

По шоссе, натруженно гудя, проносились многотонные «МАЗы», «ЯЗы» и «КРАЗы», бесшумные «волги» и «москвичи». Изредка какая-нибудь машина причаливала к заправочной, а большинство утекало мимо, унося с собой в разные концы тракта неизвестную жизнь и неизвестные цели.

За соседним с Гурьяновым столиком пятеро водителей доедали по второй порции гуляша, и молодой парень, продолжая какой-то спор, настойчиво доказывал:

– Нет, подожди. Мы им технику даем? Даем. Продукты даем? Даем. Людей своих, специалистов – тоже посылаем. А они нам что? Сок манго. Добрые мы, вот что я те скажу. Ух ты! – Он всем корпусом повернулся к стеклянному проему павильона, за которым остановилась бежевая «Волга».

Из «Волги» вышло роскошное существо женского пола примерно двадцати лет от роду. Грациозной походкой это неземное существо направляется в ресторан и чуть придерживает шаг у двери, чтобы поджарый и элегантный, лет 26 спутник – хозяин «Волги» – успел открыть ей дверь. И едва существо перешагнуло порог ресторана, как здесь стало совершенно тихо и все взгляды сошлись на девушке, как прожекторы на иноземном самолете. Даже есть перестали.

И не то чтобы из всех сидящих в зале глаза этого существа особо выделили Гурьянова, но все же на какую-то почти неуловимую долю секунды взгляды их встретились… или – или это просто ему показалось.

Тут внимание Гурьянова отвлек причаливший к остановке рейсовый автобус. Из автобуса вышли пассажиры, потом появился мешок, торшер и уже следом – Митина мать. Невысокая, в старом жакете и допотопном платье, она взвалила мешок на спину, другой рукой подхватила новенький торшер и не спеша двинулась к проселочной дороге, что рукавом отходила от шоссе.

Гурьянов вышел из ресторана, стоит, ожидая мать, но она проходит мимо, думая о чем-то своем.

– Мама! – говорит он ей в спину, говорит негромко, и она останавливается, боясь повернуться.

Так стоят они с секунду, если не больше, когда Гурьянов произносит снова:

– Мама…

Она повернулась и тяжело опустила мешок.

– Митя! – И задохнулась.

Дверь ресторана открылась, и неземное двадцатилетнее существо женского пола грациозной походкой шествует мимо них, мимо припавшей к Митиной гимнастерке матери.

– Ну, будет вам, мама… – почему-то смущаясь перед незнакомой ему девицей за эту картину и за немодный мамин наряд, говорит матери Гурьянов и полунасильно отнимает ее от своего плеча. Помимо его воли взгляд его провожает это неземное существо – девица села в кабину «Волги», машина плавно отчалила от обочины и умчалась вдаль по шоссе.

Мать готовила баню, бросая на сына веселые и изучающие взгляды. Суетится, даже лавку зачем-то поскребла и принесла свежее белье и простыню махровую, арабскую, новенькую. А из подпола вынесла и поставила тут же, в предбанничке, грибочки маринованные, маслята, огурцы солененькие, свежий городской хлеб и иностранную бутылку «Клаб-99». Сама же и налила сыну в рюмашку.

– Вам тоже, мама, – сказал Гурьянов.

– А как же! Только я водочки, а тебе вот! – Она даже с некоторым хвастовством кивнула на иностранную бутылку. – Я как в магазине-то увидела, сразу решила – это к Митиному приезду. Загадала даже – ты приедешь, а я тебе баньку натоплю и сама рюмку поднесу – с приездом. И все сошлось! Да. А отцу ведь наказывала дома сидеть – так нет. Теперь только затемно будет… А ты на отца стал похож, Господи!.. – Она зачем-то опять настраивается заплакать, но Митя спросил:

– Анька-то пишет что?

– Одно письмо уже есть, ага, – как-то просветленно подхватывает мать. – Устроилась она там. Продавщицей. К себе зовут, в гости, но я так раскинула – зачем мешать молодым? У меня теперь про тебя забота. Старик Недайбог все допытывал – когда сменщик приедет. Ему в лесхозе пенсию назначили, семьдесят рублей положили, а оформить нельзя – лесник, заменять кем-то надо. – Она готовит баньку, а сама говорит быстро, на какой-то напряженной струне. – Мы тут неплохо живем, ты не думай. А скоро совсем шумно будет – в лесхозе новый директор, звероферму удумал у нас построить – на воде ондатру разводить, а на бережку норку. И в доме-то у нас все есть, отец хотел и теленка взять, а я говорю: как Митя приедет – телевизор купим…

Митя усмехнулся:

– А торшер-то зачем купила?

– А тоже тебе. Я тебе комнату как в городе сделаю. Или уедешь? – Она и вопрос бросила быстро, будто вскользь, но сама вся напряглась, ожидая ответа.

– Не знаю. Путевка у меня. На стройку. У нас половина роты путевки взяли. – Он словно извинялся.