Проклятая война - Людмила Сурская

Я опустила голову и помолчала долго-долго, потом очнувшись опять покачала головой:- "Мужа нет. Дочка". Это "мужа нет" странно отдалось в ушах и вонзилось в сердце. Неужели ж моей семьи больше нет… Человека, в чьи руки я вложила свою жизнь, нет… Костика, любимого, нет… Он, слава Богу есть, но не в моей жизни. Больше не в моей.

Солдат вздохнул тяжело и почти проплакал:

— А у меня все под немцем остались. Шахтёр я. Живы ли? Рассказывают лютует там фашист.

— Надо надеяться. Без надежды нельзя…

Кому сказала ему, себе ли… Только мне надеяться уже не на что. На душе тяжесть и смута. Пусть так… Если небесам нужна такая жертва, то пусть ценой потери моего счастья Бог подарит Костику жизнь. Пусть он выживет в этой бойне.

А раненый словно аукаясь с моими мыслями продолжил:

— Всё переживём, лишь бы живые остались… А от боли избавляться никак нельзя, тогда это место надо чем-то заполнять, но ведь я не хочу "чем-то", там мои все живут.

По чёрному лицу мужчины катились вновь крупные слёзы. Утешать его у меня не было сил. Кто бы меня утешил! Просто держала его руку слегка пожимая её.

Концерт закончился. Я поднялась. Простилась.

Пока есть в моей жизни Ада, имеется и дом. Я спешила домой. Дочь приготовила ужин. Картофельные драники. Специально для меня. Съела три. Вкусно и люблю, но сейчас ела ради дочери. Нет аппетита. Подошла к окну. Долго смотрела. Я часто так делала с тех пор, как мне удалось ускользнуть от него. Не хотела пропустить Рутковского, если он неожиданно нагрянет домой. Но залитая лунным светом дорога была пуста.

На следующий день отправились в колхоз. Женщины обещали дать сушёной вишни, яблок, орехов для посылок. В центре села белела церковь. Двери церкви были открыты. На звоннице гудел колокол. Я помявшись в нерешительности, зашла. "Пусть что хотят коллеги говорят, но мне надо… Мне всё время холодно. Я замёрзла. Может быть вера поможет вытащить из оцепеневшего мозга хоть какую-нибудь ниточку на моё спасение". За порогом, в запахе старых красок и ладана, вспомнилось детство, воскресные походы в храм. В Кяхте столько церквей… Подняла как в детстве вверх голову и принялась рассматривать Ангелов на плывущих по голубому небу пушистых облаках. Мне, ребёнком, всегда было интересно, как Ангелы гуляют по белоснежным облакам и не проваливаются. Я решила себе тогда, что это особые облака, как из замёрзших сугробов. Улыбнулась детским чувствам. Взгляд застрял на ярко голубой краске купола. Небесная синева такая же как глаза Костика. Выходит я так и не разглядела за столько лет, что они у него меняют цвет. Вот и выходит, что они не только голубые, а бывают и серые у него… Хотя что там удивляться: небесная синева есть синева, она человеку не доступна. Если даже подставить лестницу и забраться на облака. Даже, если с облака на облако, как по кубикам, всё равно не достанешь, не осилишь… Ох, не надо выбирать синие глаза. Как хорошо Ангелам, ни жары, ни холода, порхают куда хотят. Они видят его, каждый час, миг, я нет… Купила свечку и прошла к иконе. Постояла. Зажгла свечу от лампады. Поставила. Огонь опаляя жаром завораживал. Я смотрела на плачущую горячими слезами о моей доле свечу и плакала сама. Припомнив, как молилась мама, упала на колени и зашептала: "Помоги воинству. Надели их силой не мерянной. Сражённых пулей возьми к себе, живых доведи до победы и славы. За мужа прошу. Помоги ему в его планах, спаси ему жизнь и жизнь посылаемых им на смерть солдат. Кинь его грехи на меня. Я простая любящая его баба, а ему святую Победу ковать. Дай ему счастья какого он хочет и не забыв обо мне грешной, надели терпением. Я отпускаю его. Потому что любовь не эгоистична и ничего не может требовать для себя. Наполненное любовью сердце может только отдавать. Любящая душа открыта. На кресте любви она беззащитна перед отверженностью, пустотой и болью. Я знаю никто не вылечит мою рану, ни доктора, ни время. И боль моя никогда не отболит. Я не прошу вернуть его мне. Я желаю ему счастья, даже, если это будет без меня. Но если можно то… Воскреси мою убитую душу, залечи хоть чуть-чуть сердце, отмой от помоев тело и верни веру… Пожалей, я пропадаю…" Коллеги отводили глаза. Смотреть как плачет душа — страшно. Я сняла с пальца кольцо и положила его на поднос стоящий на столе: сбор средств для нужд фронта. Пусть моя боль послужит великому делу Победы. В этой удалённой от бурлящей жизни сельской церкви, пусть на короткое мгновение мной овладело ощущение покоя. А потом почувствовала, как изнутри поднимается непонятная сила.

Я вышла. Колокольня загудела. Бом, бом, бом… Колокол звонил грустно. Откуда ему взяться веселью-то. Я встала послушать. Перезвон бил в самую грудь, глуша, взявшую в плен, боль. Закрыв глаза вслушивалась в этот перезвон: "Дин-дон, дин — дон…" Этот почти забытый колокольный звон воскресил Кяхту. Меня у храма, просящую всех святых о встрече с Костей… Напомнил маму напутствующую меня: "…сумей отпустить…" Я поклонилась золотому кресту и задрав к небу голову, прошептала: "Пресвятая Богородица, укрепи меня! Дай силы отпустить…" Солнце брызнуло на меня безутешными мелкими слезами. Что-то в том месте, где сердце вырванное им и оплаканное моими слезами, вдруг колыхнулось и быстро, быстро забилось: тук-тук, тук- тук… Неужели я услышана?!… Благодарная поклонилась. А колокол бил в уши оглушая: "Одна, одна, одна…" Я уходила. Уходила всё дальше и дальше, а звон догонял… По другому нельзя- страдать за другого, а не за себя, это и значит любить. Другой любви я не понимала.

Сроки начала на Воронежском фронте операции несколько раз переносили и, наконец, она началась. Как он и предполагал атаки не приносили результатов и Ставка вмешавшись прекратила наступление. В начале сентября обстановка резко обострилась на Волге. Противник форсировал Дон. Шли ожесточённые бои на окраинах Сталинграда. А он сидел в своей глухой обороне и страдал. Так как оказался в стороне от главного направления. Было тоскливо. Он готов был удрать туда, лишь бы сражаться на сталинградской земле. Худенькая девушка официантка, накрыла столик, он поблагодарил. С трудом отвёл глаза. Показалось: похожа на Юлию. Воспоминания о ней туманят голову. Так с ума можно спрыгнуть. Пришёл, достал чистый лист, написал: "Люлюсик, золотко, прости, если сможешь. Весь вконец измученный, я не могу больше без тебя, твоего прощения, хотя бы словечка. Уверяю: всё это не стоит твоих переживаний и слёз. Ты просто, солнце моё, из мухи вырастила слона. Юлия, пожалей, ответь. Много раз писал тебе, передавал весточки через Адусю. Но ты молчишь. Юлия, хорошая моя, добрая, сжалься надо мной, ведь я так люблю тебя! Ненавижу себя и ту свою глупость. Я безумно жду от тебя весточки и надеюсь на нашу встречу. Только твой Костик". Надеялся… Да-да, надеялся получить с ответом прощение, но жена молчала. Не мог предположить, что она не читает его писем.