Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного - Борис Григорьев

Сбылась еще одна мечта идиота!

Оперработник поднял бокал с вином и предложил агенту выпить за сбычу мечт.

Вот он, Шпицберген!

Шпицберген, Грумант, Свальбард, Новая Земля Короля Якова…

Каких только названий не удостаивалась эта группа островов за полярным кругом, зажатая в ледяные воды Баренцева, Гренландского и Норвежского морей между 76° и 86° северной широты!

Шпицбергеном архипелаг был назван голландцами за островерхие горные вершины, которые представились их взорам при подходе с юго-запада.

Имя Грумант он получил в конечном итоге от русских поморов, полагавших, что это — часть загадочной Гренландии.

Свальбардом — Прохладным краем — наименовали его норвежцы.

Льстивые английские моряки решили угодить своему королю и дали ему имя Новой Земли Короля Якова.

В наши дни весь мир пользуется названием Шпицберген, за исключением упрямых норвежцев, которые, не желая уступать русским приоритета в открытии архипелага, продолжают называть его Свальбардом, в то время как Шпицбергеном на их картах значится самый крупный, наиболее освоенный и изученный остров архипелага.

Название Грумант осталось лишь за брошенным в 60-х годах советским поселком в заливе Ис-фьорд.

А вообще-то в создании географической топонимики Шпицбергена наряду с русскими, голландцами, норвежцами и англичанами участвовали также шведы, датчане, американцы, немцы, итальянцы, поляки и представители других наций, о чем свидетельствуют такие названия, как плато Ломоносова, мыс Старостина, Русская возвышенность, мыс Ермака, остров Русский, остров Датский, остров Шведский, Земля Принца Карла, Земля Короля Карла, Земля Норденшельда, остров Амстердам, озеро Линнея, поселки Баренцбург и Лонгйербюен, острова Фипс, Парри, Чермсайд… Шпицберген привлекал к себе наиболее предприимчивых и рисковых представителей Европы, которых не пугали ни льды, ни торосы, ни долгая полярная ночь, ни сбивающие с ног ветры со снегом, ни цинга, ни голод.

Исландия — Ледовая страна — вот подходящее название для этой земли, почти наполовину покрытой толстенными ледниками.

Среднегодовая температура измеряется здесь минусовыми величинами, короткое лето похоже на позднюю осень Подмосковья, полярная ночь длится с конца октября до середины февраля. Отсутствие деревьев и кустарников в привычном для нас смысле, резкие колебания атмосферного давления и температуры, усиленная магнитная активность, нехватка кислорода, сильные продолжительные ветры, метели или, как их здесь называют, заряды зимой, дожди летом — все это делает архипелаг малоуютным местом.

Но заберись на любую вершину, поднимись на вертолете или самолете — и твоему взору предстанет величественная молчаливая картина, полная суровой таинственности, достоинства и необычайной красоты. Игра красок неба и моря, дымка над ледниками, пестрые пятна мхов и лишайников, серо-свинцовый, а местами черный как уголь камень, яркий, ослепительный альпийский снег оказывают неповторимое впечатление на человека, очаровывают и восхищают его, захватывают в плен, полностью подавляют своей божественной силой, делают его своей безвольной маленькой частицей.

Побывав здесь однажды, человек захочет вернуться туда вновь, чтобы забыть суетную мелочность повседневной материковой жизни, слиться с природой, очистить душу от тлетворных издержек цивилизации.

Но человек не был бы человеком, если бы не пытался привнести и сюда свою человеческую бестолковую сутолочность, объясняемую не только природой самого умного животного на Земле, но и климатическими особенностями архипелага. Чем ближе к полюсу, тем сильнее чувствуется земной магнетизм, а длительное воздействие магнетизма на человека пока еще совсем не изучено.

Там, на северной Крыше Земли, у людей съезжает крыша.

А вот его парадоксы

Далеко от Москвы, в объятиях природы…

Самолет, битком набитый шахтерами, их женами и детьми, вот-вот готовый лопнуть от звонких криков, исторгаемых из молодых и здоровых украинских глоток, в полной тишине пошел на снижение. Уши, как полагается, заложило; все притаились и с замершими в легком испуге лицами приготовились к контакту с расположенной у «черта на куличках» землей. Хотя машина еще не вырвалась из плотных облаков, можно было легко почувствовать, что снижение сменилось резким подъемом, а потом падением в пустоту.

— У-у-уххх! — вырвалось у всех одновременно, и в глаза ударил мягкий, но мощный свет. Слева по борту стремительно промчались кочки и сугробы какой-то тундры, потом пейзаж резко изменился, и в километре-двух показалась красивая шапка горы, из-под снежного покрова которой местами проглядывала черная каменистая порода. Справа было что-то вообще непонятное: рядом возникал — прямо рукой достать — громадный каменный, нет, пожалуй, мраморный дворец, выстроенный в стиле то ли барокко, то ли рококо. Он геометрически правильно преломлялся на две половины и создавал жуткую по своей пронизывающей красоте картину. Трудно было сказать, которая половина была настоящей: та, что сверху, или та, что отражалась в свинцово-зеркальной поверхности моря.

Не успев как следует рассмотреть «дворцовый комплекс», мы, почти касаясь колесами шасси застывшей в гордом молчании водной массы, стремительно ворвались в узкую долину и тут же затряслись в креслах. Показались какие-то ангары, строения, офисы, фигуры людей, автомашины и кары. «Ту-154» приземлился в аэропорту Лонгйербюена.

Выходя из самолета и спускаясь по трапу, я почувствовал, что кто-то или что-то толкнуло меня в грудь, не давало свободно вздохнуть, а на мокром льду взлетно-посадочной полосы вообще мешало продвигаться вперед. Потом я к этому привыкну — это дул обычный шпицбергенский ветер, постоянный спутник дня и ночи, зимы и лета, достигающий иногда скорости до 40 метров в секунду.

При подлете нам объявили, что за бортом плюс несколько градусов по Цельсию, но мы не поверили, что в этих широтах в разгаре зимы возможны оттепели. Однако это оказалось так: течение Гольфстрима чувствуется и на юге Шпицбергена.

После непродолжительного знакомства с пограничниками, одетыми в норвежскую полицейскую форму, мы вышли в холл, где нас встретили представители консульства и резидентуры. Консул Леонид Еремеев тоже оказался здесь, потому что собирался вылететь в командировку в Осло. Мы поговорили с ним несколько минут, а потом он отправился по своим делам, а мы — по своим. Местный представитель «Аэрофлота» рассортировал всех вновь прибывших на «баренцбургских» и «пирамидских», а потом — на партии, потому что всех вместе с багажом за один рейс забрать было невозможно, и стал командовать посадкой в вертолеты.

По пути в Баренцбург, сделав большой вираж, мы опять облетели «замок Тюильри» (так я мысленно назвал нависший над Исфьордом каменный берег), и продолжили двадцатиминутный полет над морем. На мысе Хеер, на котором располагались жилой поселок и база вертолетного отряда, полет закончился, и мы пересели в автомашины, которые, преодолев по укатанному насту трехкилометровое расстояние до Баренцбур-га на второй передаче, через четверть часа подъехали к консульству.

Уже наступили сумерки — полярный день только еще начинался и был коротким. Не успели мы с женой распаковать самое необходимое, как в дверь к нам уже постучали. На пороге стояли две или три молодые женщины с тарелками в руках, на которых лежала еда:

— Это вам подкрепиться с дороги, а через пару часиков просим в каминный зал на общий ужин.

Таково баренцбургское гостеприимство, которое нас до глубины души тронуло. Вечером мы сидели вместе со всеми сотрудниками и женами за большим столом в каминном зале, слушали шорохи полярной ночи за окном и смотрели, как пляшет огонь в камине и бросает причудливые тени на стены, на огромный гобелен, созданный ленинградскими мастерами, на котором изображены портреты русских и норвежских полярников под причудливым сполохом полярного сияния. Если приглядеться внимательнее, то в рисунке сияния можно прочесть слова «Terra Incognita».

Мне показалось тогда, что прилетел на другую планету.

…В резидентуре и консульстве, как выяснилось, нас ждали: одни с нетерпением, другие — с настороженностью, а третьим наш приезд вообще оказался некстати. Такого расслоения малочисленной советской колонии по такому незначительному поводу мне наблюдать не удавалось ни в Копенгагене, ни в Стокгольме.

Чем меньше коллектив загранработников, чем дальше он удален от Москвы, тем яростней клокочут в нем мелкие страсти, которые обуревают его отдельных членов. Такая социально-историческая закономерность была выведена мной за время пребывания на Шпицбергене. Но все «мелочи жизни» тонут в величии окружающей природы, и хочется вспоминать только о хорошем.

Мой предшественник был отозван из Баренцбуга за пьянку и самодурство, и более полугода точка была предоставлена самой себе. Если учесть, что все оперработники оказались за границей впервые и что подбор кадров в такие непопулярные края, к сожалению, осуществляется по остаточному принципу, то легко себе представить, с какими проблемами пришлось столкнуться в самом начале моей «руководящей» деятельности. Приходилось преодолевать укоренившиеся привычки, лень, инертность, боязнь и — что тут скрывать — недобросовестность.