Диво - Павел Загребельный

______________

* Комискорт - имя происходит от титула. Дословно - "комит шатра", то есть начальник шатра. Комискорт был чем-то наподобие современного интенданта при стратиге или императоре. Ведал также сторожевой службой. (Прим. автора.)

Комискорт очень гордился своим поручением, шедшим от самого василевса, он вдолбил себе только одно: в столицу нужно привести ровно тысячу болгар, ни больше ни меньше, поэтому главное его занятие на протяжении всего пути заключалось в непрерывном подсчете пленных, их пересчитывали утром и днем, вечером и ночью, перед тем, как допустить к ручейку, чтобы напились воды, и после того; охранять болгар, собственно, было совсем не трудно, потому что на каждого пленного был один вооруженный воин, каждый ромей, ложась спать, привязывал болгарина к себе ремнями, которые все византийцы предусмотрительно брали с собой, отправляясь на войну, ибо всегда надеялись захватить себе невольников, точно так же как набить полную кожаную сумку драгоценными вещами; ремни у ромеев были очень крепкие, умело расставленные охранники никогда не спали; Комискорту, казалось, не следовало бы и беспокоиться о целости своих пленников, а больше думать о том, чтобы как можно скорее кратчайшими путями выбраться в Пловдив или Адрианополь, а там уже и в Царьград, где все подготавливалось для многолюдных торжеств, для невиданного триумфа византийского оружия.

Но потому ли, что среди пленных было много тяжелораненых, или потому, что слишком жестоко обращалась охрана с невольниками, но вскоре Комискорту доложили, что до тысячи не хватает полтора десятка человек.

- Куда девались? - проскрипел он.

Ему доложили, где и как, от каких ран кто умер, кого добили, поскольку тот не способен был передвигаться. Ну, так. Но через несколько дней обнаружилась недостача трех пленных, которые исчезли невесть куда и как. "Бежали!" - брызгая слюной, кричал Комискорт, хотя сам не верил, что кто-либо мог ускользнуть от такой пристальной стражи. Ведь подумать только: один на одного! Все пленные связаны. Голодные и изнуренные до предела. Кроме того, им некуда бежать, ибо всюду - ромейская сила, Болгарии уже нет. И все-таки бежали. Сначала двое, потом трое, потом еще один. Получилось, что человек может бежать отовсюду. Вся тысяча не может, но три-четыре всегда найдут способ освободиться.

Комискорт собрал своих пентекортархов, лохагов и декархов и коротко велел:

- Тысяча не может нарушаться. Добирать до тысячи первых болгар, которые попадутся под руку. Важно число. Больше ничего.

Он ощерился, зубы у него тоже были острые, как у рыси.

И случилось так, что дружина Сивоока в тот же день столкнулась с печальным походом. Иноки двигались не по дороге, а немного в стороне и, наверное, разминулись бы с пленными, но один из иноков повел лицом против ветра и, принюхиваясь, сказал:

- Миризмата на човека отдалено се усеща...*

______________

* Запах людской издалека слышен... (болг.)

А через некоторое время они и в самом деле увидели внизу, на одном из поворотов великого царьградского пути, тяжелое облако пыли, которое медленно продвигалось им навстречу!

- Пойду посмотрю! - рванулся Сивоок.

- Ще те убият*, - попытался удержать его Тале.

______________

* Убьют тебя (болг.).

- Не так это просто, убить меня! - засмеялся Сивоок, помахивая пудовой суковатой палкой, которой мог бы свалить коня.

Но ему не пришлось идти разглядывать, потому что передняя византийская стража, получившая уже приказ подавать знак, как только заметит хотя бы одного заблудившегося болгарина, заметила монаха, и на гору отовсюду начали взбираться не менее сотни яростных ловцов людей.

Неопытные и простодушные иноки не очень прислушивались к тревожным выкрикам Сивоока, сбившейся беспорядочной купон они бросились в одну сторону, заспешили вниз, надеясь, что тот, кто бежит вниз, всегда наберет больший разгон, чтобы проскочить мимо того, кто взбирается вверх, но получилось так, что византийцы очутились и над ними, и с одной стороны, и с другой, и внизу уже подтянулась на дорогу вся тысяча Комискорта, с которой бессмысленно было вступать в борьбу; местность напоминала огромную серую миску, негде было ни спрятаться, ни укрыться, всюду ты был виден, человек среди голой местности, мертвых камней, будто муха на миске, но муха может хоть взлететь, а что может сделать человек? Растерявшись, бедные иноки заметались, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход, они забыли о своем хотя бы и хлипком оружии и о своей силе, только Сивоок мужественно ударил по ромеям, надеясь пробиться, и свалил нескольких человек. Ему уже казалось, что он уйдет от ромеев, но тут набежало сразу несколько десятков разозленных, брызжущих слюной бородачей, на Сивоока набросили ременную петлю, а сверху навалились на него запыхавшиеся, потные, дикие от ненависти люди.

Его скрутили ремнями, он легко растолкал плечами всех, как только встал на ноги, тогда византийцы изловчились привязать его к двум длинным палкам и так повели вниз, будто лютого, страшного в своей силе зверя.

Первую добычу нужно было показать самому Комискорту, тот сидел верхом на коне, на голове у него, несмотря на невыносимый зной, был железный позолоченный шелом с белой гривой, и это было единственное на нем белое, а все остальное - черное, колючее, отталкивающее.

- На колени! - крикнул Сивооку кто-то из ромеев, умевший говорить по-болгарски. И черный всадник ощерил острые, белые до синевы зубы, довольный быстрым выполнением своего приказа. А Сивоок только взглянул на него, и отвернул голову, и увидел, что ведут к нему точно так же связанных ремнями его товарищей, иноков в высоких клобуках, в шерстяных и полотняных изорванных дрехах, несчастных и измученных, и тогда он снова смело взглянул на черного колючего всадника и промолвил:

- Аз падам на колена само пред бога*.

______________

* Я падаю на колени только перед богом (болг.).

- Он не болгарин, он не болгарин! - закричали иноки, подбегая к Сивооку, надеясь освободить хотя бы своего русского побратима, но Сивоок-Божидар, испугавшись вдруг, что ромеи послушают иноков и отпустят его, гордо поднял голову и крикнул:

- Почему бы это я не должен быть болгарином! Болгарин есмь! Болгарин!

1965 год

ВЕСНА. КИЕВ

Еще один такой день, и

будет очень плохо.

П.Пикассо

В этом году в Киеве была открыта выставка столичных художников. Открылась она в Республиканском выставочном павильоне, который еще несколько лет назад был гаражом, а до революции, кажется, служил как каретный сарай для института благородных девиц; потом какой-то умный человек догадался, что в таком месте все-таки грешно держать гараж, машины оттуда вывели, пришли проектировщики и все, кто там нужен, а после них строители долго что-то там мудрили, приладили к бывшему гаражу какой-то фронтончик, какие-то даже колонны, что и вовсе уж было смешно, но внутри вышло очень хорошее помещение со стеклянной крышей, с просторными залами, и теперь все забыли, что здесь раньше было, зато все знают, где выставочный павильон, и там частенько происходят очень интересные события.

Конечно же, Борис Отава пошел на открытие выставки, теснился среди нетерпеливых посетителей, слушая краткие, как всегда у художников, речи, смотрел, как министр перерезает ленточку, как гостеприимно разводит руками, обращаясь ко всем: "Друзья мои, приглашаем вас..." - потом ходил по залам, смотрел картины, что не отняло у него много времени, - кажется, там, во дворе, стоял и слушал речи дольше, чем ходил теперь по залам, потому что привык сразу находить на каждой выставке вещь, которая чем-то поражала, еще издалека выделял ее из всех остальных, обходил со всех сторон, смотрел то отсюда, то оттуда; действовала такая вещь на него неодинаково: либо раздражала, либо радовала; после этого он быстренько пробегал туда и сюда, еще раз на прощанье возвращался к работе, которая чем-то привлекла к себе внимание, - и покидал выставочный зал.

Художники всегда остаются самими собой. Одни всю жизнь рисуют паруса, - видимо, для того, чтобы напомнить о неудержимости ветра, который несет нас куда-то дальше и дальше; другие, словно для опровержения присказки о прошлогоднем снеге, все рисуют и рисуют снег; те изображают коней, а другие - женщин. Точно так же и выставки, уподобляясь художникам, обрели определенное постоянство: на каждой непременно увидишь дородных доярок, которые, заправив широкие юбки, позируют художнику, стерильно белых медсестер с румянцем на щеках, монтажников, картинно расположенных на самых копчиках стальных конструкций, найдете там горы в невыносимых окрасках и море, авторы которого тщетно конкурируют с Айвазовским, встретишься там и еще с некоторыми обязательными сюжетами, кочующими с выставки на выставку упрямо и неутомимо, - но уже, пожалуй, хватит, потому что перечень можно продолжать без конца.

Борис проскочил мимо этюдов столичных художников, немного полюбовался акварельками, которые назывались "Моя родная улочка", но для сердца по-настоящему пока ничего не нашел и мысленно пожалел уже о напрасно потерянном времени. Но вовремя спохватился, ведь на выставке все-таки было что-то интересное для людей, а он в общий счет не шел, у него был испорченный вкус, он был пресыщен искусством, что называется, сыт им по горло; человек, который пытается вместить в себе искусство своего народа за тысячу лет, непременно выбивается из нормального восприятия, это уже какой-то чудак, что ли, какая-то аномалия, - следовательно, ему лучше убираться отсюда молча и не портить настроение ни самому себе, ни кому-либо другому, ибо если он потолкается здесь, то встретятся знакомые, начнут расспрашивать, что и как, он что-нибудь брякнет резкое, и назавтра снова будут говорить: "Вы знаете, этот Отава там тако-ое..."