Тень правителей - Роман Воликов

Павел курил на балконе. Аркадий Борисович пронзительно смотрит на него с улицы.

– Что вы хотите? – сказал Павел. – Патриаршие пруды рядом. Вот за тем углом Аннушка разлила масло. Опасные края!

– Не страшно! – сказал Аркадий Борисович. – Машина застрахована.

Жена вошла на балкон с черепком в руке.

– Мальчишеская выходка! – со спокойной ненавистью сказала она. – Я тебе этого не прощу!

Он докурил и послал воздушный поцелуй Мефистофелю:

– Спасибо, коллега!..

______/////_______/////_______

Он поужинал и лениво рассматривал рыбок в аквариуме. Аквариум был второй достопримечательностью кафе «Тоехара» после Эразма.

Рыбопромышленник позвонил ночью. Это был его излюбленный ход. Чувствуя назревающий скандал, он скороговоркой докладывал о чудесном избавлении рыбаков от стихии, что все существующие проблемы будут разрешены….

– Ты только не волнуйся, Паша! – радостно закончил словоизвержение рыбопромышленник.

– Когда? – зло спросил он, окончательно проснувшись. Словоизвержение пошло на вторую попытку.

– Если через три дня груз не полетит в Москву, тебе пиздарики! – сказал он. – Hasta la manana!

В кафе вошёл угрюмый парень восточной наружности и сел за столик Эразма. Некоторое время они заговорщически шептались. Затем Эразм представил ему парня:

– Познакомьтесь, Павел. Это Никодим, наш местный правдолюбец.

– Имя какое-то больно литературное. Это псевдоним?

– Самое настоящее! – лицо парня растянулось в на удивление трогательной и простой улыбке. – Дело в том, что я этнический калмык. Наш народ крестили в православие относительно недавно, лет двести назад. Поэтому, говоря современным языком, архаические имена до сих пор популярны.

– Ясно, – сказал Павел. – И за какую правду боретесь?

– Хороший парень, – сказал Эразм, когда Никодим вышел по нужде. – Только без царя в голове. Например, полагает, что его оскорбил Пушкин.

– Который Александр Сергеевич? – переспросил Павел. – Солнце русской поэзии?!

– Совершенно верно.

– Покойный-то ему чем не угодил?!

– Ну как же «… и друг степей калмык». Полагает несправедливым, наш дорогой Никодим, что его по определению приковали к степям, баранам и прочей немытой романтике. Пушкина оправдывает единственное: что сделал он это не по злобе, а так, по легкомыслию, рифмы ради.

Душа Никодима действительно тянулась к бесконечности. В морской стихии, всепоглощающей и бездонной, ему виделась истина, если не в последней инстанции, то, во всяком случае, где-то рядом.

Никодим родился и вырос в Новосибирске, там же окончил биофак местного университета. На распределение на остров он напросился сам, тем более что желающих ехать продвигать науку на край света не было.

Репутация скандалиста и правдолюба прилипла к нему как-то сама по себе. Город был небольшой, его требование к руководству научно-исследовательского института, куда он поступил на работу старшим специалистом прогнозной промысловой лаборатории, не искажать данные о миграции лососевых рыб рвануло почти как атомная станция в Фукусиме.

Его ненавязчиво уволили, центральная городская газета статью, правда, напечатала, но несколько аляповато: получалось, что с рыбой вроде как плохо, но всё равно её много.

Никодим подал на газету в суд, иск отклонили, он менял рабочие места как перчатки, по ходу вступая во все партии, отделения которых были на острове.

Заявление о приёме в национал-большевики он направил лично Лимонову, но тот не ответил: либо письмо не дошло, либо сидел как обычно в кутузке.

Короче говоря, в партиях он тоже не задерживался.

– Вы бы дали парню почитать графа Кропоткина или Бакунина, – сказал Павел Эразму. – А то в его анархизме сказывается явное отсутствие теоретической подготовки.

В текущий момент Никодим пребывал в смертельной схватке с главрежем областного кукольного театра. Театр в самом деле был недурной. Павел видел спектакли, причем, как ни странно, в Москве. Перещелкивая телевизионные программы, случайно наткнулся на репортаж о гастролях, восхитился увиденными сценками и пошёл на представление. Спектакль был сделан в конъюнктурной манере сочетания актёров и кукол, но удивительно точно передавал фантасмагоричность Гоголя, горького пересмешника человеческих страданий. И назывался с такой же противоречивой претенциозностью: «Первый сюрреалист планеты».

Никодим, собственно, и не возражал, что ставятся изумительные спектакли. Он считал театр жемчужиной в затхлой заснеженной жизни острова. И поэтому из всех сил боролся с главным режиссером, sancta Sedes* этого кукольного дома.

– Он использует театр как тыловую базу. Создает свои шедевры и возит их повсюду. За сезон всего четыре спектакля в городе, – возмущался Никодим. – Его наглость ни в какие ворота не влезает. Ещё умудрился пробить в нашем сельсовете строительство нового здания.

– Актёры, должно быть, счастливы, – заметил Павел. – Гораздо приятнее проснуться в Праге или хотя бы Одессе, выпить чашечку кофе с круассанами, погулять на площади у ратуши, а вечером разыграть свирепую интрижку из жизни российской глубинки.

– Актёры его боготворят! – сказал Эразм. – Просто он гений, как бы там Никодим не кликушествовал.

– Увы, классик ошибался. Гений и злодейство есть вещи вполне совместные. Достаточно одного Сталина для подтверждения, – скуластое лицо Никодима явственно заострилось. – Святой задачей русской интеллигенции всегда было делать людей лучше. Это, как минимум, безнравственно: потакать собственным творческим амбициям вместо того, чтобы дарить детям радость.

– Я понял, что вы с Пушкиным в контрах, – сказал Павел. – Но, дорогой Никодим, проповедовать moralit’е и жить в соответствии с ним далеко не одно и то же. Господин Некрасов, получив впечатляющий гонорар за «Кому на Руси жить хорошо?», не потратил его на сирых и убогих, а имел лучший выезд в Санкт-Петербурге.

*Святой престол (лат.)

И «неистовый Виссарион», простите за подробность, тоже был знаменит своей скаредностью. Надо быть Франциском Ассизским или Симеоном Столпником, чтобы слова не расходились с делом. Хотя и здесь всё не так однозначно. Посмотрите фильм Бюнюэля, посвященный последнему. Логика действия такова: данный католический дятел десять лет стоял на соляном столбе, сопротивлялся искушению дьявола во всевозможных проявлениях. Но заканчивается фильм неожиданно: Симеон в современной жизни в компании соблазнительной брюнетки балдеет на рок-концерте в баре. И в глазах его светится радость.

– Я понимаю, мне не хватает широты взглядов, – сказал Никодим. – Но я не намерен в своей жизни ходить этаким расфранчённым петухом: в России две беды – дураки и дороги, нам без царя-изувера никак не прожить. Только если всё время разбрасывать камни, ничего и не останется. Дом надо складывать по кирпичику, кто как сможет. Вселенская справедливость выше личного.

– Я же тебе говорил, представления бога и человека о справедливости несколько различаются, – тихо сказал Эразм. – Отсюда многие беды.

– Ах, оставьте, Эразм, эти свои сентенции учёного кота. Тоже мне, ангел-браконьер!

– Ну и что?! Добьетесь вы увольнения этого злодея, – сказал Павел. – Уедет он в этот свой…

– Главреж из Риги, – сказал Эразм. – К нам сюда разных людей шальным ветром заносит.

– Уедет в Ригу. Актеры – кто разбежится, кто сопьётся. Займёт его место ничтожество, но правильное, будет выдавать репертуарный план, как шахтёр угля. Детишкам от этого лучше станет?

– У вас всё какой-то замкнутый круг получается, – яростно возразил Никодим. – Может нам всем собраться на центральной площади и упасть в ножки: «Уважаемая Япония! Или уважаемая Австралия! Возьмите, бога ради, к себе, сами-то без усов, твари мы безмозглые и портки все в дырах»?

Тофуи, незаметно подошедший к столику и слушавший спор молча, вдруг захохотал. Он хохотал безудержно, будто сейчас лопнет от смеха. Все в изумлении смотрели на него.

– А п-п-п-почему? – Он заходился в конвульсиях хохота. – А п-п-п-почему этот молодой человек так уверен, что нас кто-то ждет?..

______/////_______/////______

Крах наступил ровно через месяц после кодировки. Как будто в небесной канцелярии тщательно протирали склянки, прежде чем ударить в гонг: сердце в порядке, сон не нервный, отсутствие алкоголя в крови на психике не сказывается.

Акционеры пригласили на обед. Их было, как всегда, трое: двое мужчин и женщина, «ногогрудь», как окрестил её один шутник в офисе. «Интересно, они с ней по очереди спят или вместе?» – вяло подумал Павел. Зябкое ощущение тошноты подкатило к горлу.

Вкушали молча, иногда обмениваясь короткими гастрономическими репликами.

– Итак, Павел Александрович, нам предстоит неприятный разговор, – главный акционер протёр салфеткой губы и отпил маленький глоточек кофе. – Да, Татьяна Петровна, настоящий «Lavazzo» готовят только в Милане.